Джек Хиггинс - День расплаты

Джек Хиггинс

День расплаты

Посвящается Шону Паттерсону

Я не вижу иного средства, кроме силы, дабы обуздать тех, кто хочет поколебать порядок вещей... Похоже, всякое общество в основе своей покоится на человеческой смерти.

Глава 1

День казни

Они готовились расстрелять кого-то во внутреннем дворе крепости, а это означало, что сегодня понедельник, потому что именно понедельник и был у них днем казни.

Хотя моя камера находилась с другой стороны здания, я легко понял это по волнению в соседних помещениях, откуда заключенные могли видеть всю процедуру и слышать дробь барабанов. Коменданту, похоже, это очень нравилось.

И вот в тишине прозвучал выкрик команды, потом винтовочный залп. Немного погодя барабаны мерно забили вновь, сопровождая кортеж, увозящий расстрелянного, потому что комендант обожал блюсти все эти тонкости даже здесь, на Скартосе, самом гнусном месте, которое я когда-либо видел в жизни. Это была голая скала в Эгейском море со старинной турецкой крепостью на вершине, где находились три сотни политических заключенных, четыреста солдат охраны — и я.

Я сидел здесь уже месяц, в котором было ровно четыре бесконечных недели, и мне было ничуть не легче от того, что другие узники томятся здесь уже почти два года, а им и не думали предъявлять обвинение. Один заключенный на прогулке сказал мне, что название острова происходит от греческого слова, обозначающего бесплодное место, что меня нисколько не удивило.

Сквозь решетку моей камеры в жарком мареве на горизонте можно было рассмотреть материк. Временами вдали появлялся корабль — слишком далеко, чтобы возбудить у меня интерес. Скорее всего, греческий военно-морской флот предпочитал более удобные гавани. Если немного высунуть голову и глянуть налево, можно увидеть скалу, справа — кусты терновника. Больше здесь ничего не было, и ничего не оставалось делать, как валяться на полу на соломенном матрасе, чем я как раз и занимался в то майское утро, когда все в моей жизни вдруг изменилось.

Совершенно неожиданно в замке двери загремел ключ, хотя до обеда оставалось еще целых три часа. Дверь отворилась и вошел один из сержантов.

Он пнул меня ногой и сказал:

— А ну, вставай, приятель! Тут с тобой хотят поговорить.

В душе шевельнулась надежда, и я вскочил на ноги, как только посетитель появился в дверях. На вид ему было около пятидесяти. Мужчина среднего роста, широкоплечий, с седыми до снежной белизны, аккуратно подстриженными усами и очень голубыми глазами, в шляпе, легком кремового цвета костюме и галстуке, который обычно носили выпускники военных академий. В руке у него была трость.

Было ясно как Божий день: этот человек был или остается армейским офицером в высоком чине. Да и не мог один старый солдат не узнать другого.

Я чуть было не щелкнул каблуками, и он широко улыбнулся:

— Вольно, майор, вольно!

Он с отвращением оглядел камеру, потыкал тростью в парашу, стоящую в углу, и его лицо скривилось.

— Вы попали в чертовски неприятную историю, а?

— Вы из британского посольства в Афинах? — спросил я.

Он придвинул единственный в камере табурет, стер с него пыль и уселся.

— Они там, в Афинах, ничего не смогут сделать для вас, Воген. Вам придется гнить здесь, пока эти полковники не решат как-то вас использовать. Я говорил с кем следует. По мнению этих людей, вы получите лет пятнадцать, если повезет. А может быть, и все двадцать.

— Весьма благодарен, — ответил я. — Это очень ободряет.

Он вынул пачку сигарет и перебросил ее мне.

— А чего вы ожидали? Оружие для повстанцев, полночные высадки на пустынном берегу. — Он покачал головой. — Да кто вы такой? Последний из романтиков?

— Хотелось бы так думать, — ответил я. — Но в случае удачи меня ждали пять тысяч фунтов стерлингов в Никосии.

Он согласно кивнул:

— Понимаю.

Я прислонился к стене у окна и оглядел его.

— Ну а вы кто?

— Мое имя Фергюсон, бригадный генерал Гарри Фергюсон. Королевская военная транспортная служба.

Вот в этом я засомневался: наверняка он имел весьма отдаленное отношение к военным перевозкам, потому что не был похож на тех, кто служит в столь важных, ответственных и заслуживающих всяческого уважения армейских частях.

— Саймон Воген, — в свою очередь назвал себя я. — И вы, разумеется, это знаете.

— Вот это верно, но я, скорее всего, знаю вас лучше, чем вы сами.

Я не мог пропустить мимо ушей этот выпад и сказал:

— Так расскажите же и мне.

— Справедливо. — Он сложил руки на набалдашнике трости. — Прекрасно закончили академию; младший лейтенант экспедиционного корпуса во время корейской войны; заслужили высокий Военный крест, а потом нарвались на патруль и провели более года в китайском лагере для военнопленных.

— Все так.

— Судя по вашему делу, вы успешно выдержали промывание мозгов, которому подвергались все военнопленные. Однако там упоминается, что у вас появилась некоторая склонность к употреблению в спорах марксистской диалектики.

— Примерно так, как излагал это сам старый спорщик, — возразил я. — «Жизнь есть деятельность преследующих свои цели людей». Вы не можете отрицать этого.

— Мне понравилась книга, которую вы написали для военного издательства после корейской войны: «Новая концепция революционных военных действий». В свое время она вызвала много толков. Конечно, ваш способ цитировать Мао Цзэдуна многих шокировал, но вы были правы.

— Почти как всегда. Но жаль, что далеко не все люди признают факты, это часто удручает.

Он продолжал, будто вовсе меня не слышал:

— Эта книга открыла вам путь в военную разведку, где вы специализировались на подрывной работе, революционных движениях и тому подобное. Коммунисты в Малайе, шесть месяцев погони за повстанцами May-May[1] в Кении, потом Кипр и ЭОКА[2]. Орден «За безупречную службу» увенчал ваши заслуги, а к нему — пуля в спину, которая чуть было не прекратила все это.

— Все кончилось хорошо; вы знаете, как это бывает.

— Потом Борнео и эта свалка с индонезийцами. Вы там командовали группой местных боевиков и добились больших успехов.

— Естественно, — ответил я. — Потому что мы дрались с партизанами, используя в точности их методы. Только так и можно было с ними справиться.

— Совершенно верно, и вот, наконец, высшая точка трагедии. Март 1963 года, чтобы быть точным. Окрестности Кота-Бару кишели коммунистическими террористами. Властями вам было приказано отправиться туда и разделаться с красными раз и навсегда.

— И никто не сможет сказать, что я не справился с делом, — ответил я с некоторой горечью.

— Как это газеты называли вас? Зверь Селенгара? Человек, который приказывал расстреливать пленных, допрашивал и пытал захваченных людей? Полагаю, что помогли ваши награды, да и год в китайском лагере пошел вам на пользу. Психиатрам было бы над чем поработать. Но вас хотя бы не уволили со службы за недостойное поведение.

— Учли мои прежние доблестные победы. Должен же быть у этих побед родной отец. Как говорится, чем можем, тем поможем.

— И что же было после всего этого? Наемник в Договорном Омане[3] и в Йемене. А потом три месяца занятий тем же делом в Судане, и вы были счастливы выбраться оттуда живым. С 1966 года вы работали в качестве агента продавцов оружия, которые по большей части действовали законным путем. Твайт и Симпсон, Франц Бауман, Макензи Браун, Юлиус Мейер и многие другие.

— Но здесь нет ничего плохого. Британское правительство зарабатывает несколько сотен миллионов фунтов в год на производстве и продаже оружия.

— С той разницей, что оно не доставляет его в другую страну по ночам, чтобы оказать помощь и поддержку в трудную минуту врагам официального правительства.

— Да бросьте вы, — возразил я. — Это и есть именно то, что оно делает многие годы.

Он рассмеялся и похлопал себя рукой по колену.

— Черт побери, Воген, вы мне нравитесь. На самом деле.

— Как, вам нравится Зверь Селенгара?

— Господи, сынок, вы думаете, я вчера родился? Я-то знаю, что там произошло. Знаю точно. Вам приказали очистить Кота-Бару от террористов до последнего, и вы это сделали. Может быть, немного жестоко, но сделали. Ваши хозяева вздохнули с облегчением, а потом отдали вас на съедение волкам.

— Оставив меня с чувством удовлетворения, потому что я выполнил работу.

Он улыбнулся:

— Вижу, мы начинаем понимать друг друга. А я вам сказал, что знал вашего отца?

— Уверен, что вы знали его. Но теперь мне больше всего хотелось бы знать, какого черта вы от меня хотите, генерал?

— Хочу, чтобы вы поработали на меня. Взамен я вытащу вас отсюда. Начнете жизнь сначала.

— А как вы это сделаете?

— Греки очень разумные люди, и с ними можно делать дела, если только знать как.