Пьер Леметр - Тщательная работа

Пьер Леметр

Тщательная работа

Посвящается Паскалине

Моему отцу

Писатель — это человек, который тасует цитаты, убрав кавычки.

Первая часть

Понедельник, 7 апреля 2003 г.

1

— Алиса… — проговорил он, глядя на то, что любой, кроме него, назвал бы молодой девушкой.

Назвав ее по имени, он попытался заложить доверительные отношения, но не добился никакой ответной реакции. Опустил глаза на записи, набросанные Арманом во время первого допроса: Алиса Ванденбош, 24 года. Попробовал представить себе, как при обычных обстоятельствах должна выглядеть данная Алиса Ванденбош двадцати четырех лет. Теоретически — молодая девица с длинным лицом, светло-русыми волосами и прямым взглядом. Поднял глаза, и то, что он увидел перед собой, показалось ему совершенно несуразным. Эта девушка была сама на себя не похожа: волосы, некогда светлые, прилипли к черепу, обнажив потемневшие корни, нездоровая бледность, огромный фиолетовый синяк на левой скуле, тонкая струйка засохшей крови в уголке рта… а что до бегающих диких глаз, в них не оставалось ничего человеческого, кроме страха, чудовищного страха, который до сих пор отзывался в ее теле дрожью, будто она выскочила снежным днем на улицу без пальто. Она обеими руками вцепилась в стаканчик с кофе, как человек, уцелевший после кораблекрушения.

Обычно одно лишь появление Камиля Верховена заставляло реагировать даже самых непробиваемых. Но только не Алису. Девушка замкнулась в себе и дрожала.

Было 8.30 утра.

Несколькими минутами раньше, едва появившись в бригаде уголовной полиции, Камиль почувствовал, как на него навалилась усталость. Вчерашний ужин закончился где-то за полночь. Люди были незнакомые, друзья Ирэн. Говорили о телепередачах, рассказывали анекдоты. Камиль нашел бы их довольно смешными, если бы напротив него не расположилась дама, до ужаса похожая на его мать. На протяжении всего ужина он изо всех сил пытался отогнать от себя это видение, но наталкивался на тот же взгляд, тот же рот, те же бесчисленные сигареты, прикуренные одна от другой. Камиля словно отбросило лет на двадцать назад, в те времена, когда мать еще выходила из своей мастерской в заляпанной красками блузе, с сигаретой в зубах и со встрепанными волосами. В те времена, когда он забегал посмотреть, как она работает. Крупная женщина. Мощная и сосредоточенная, и краску она клала чуть ли не яростными мазками. Настолько погруженная в свой мир, что иногда, казалось, не замечала его присутствия. Долгие безмолвные часы, когда он любовался живописью и отслеживал каждое ее движение, как если бы в этих жестах заключался ключ к тайне, затрагивающей его лично. Так было до… До того, как тысячи сигарет, которые смолила мать, не объявили ей открытую войну, но намного позже, чем сама эта война повлекла за собой недоразвитость плода. Коим и оказался Камиль. С высоты своих метра сорока пяти, до которых он в конце концов дорос, Камиль в то время не знал, кого он ненавидел больше — мать-отравительницу, сфабриковавшую из него бледное подобие Тулуз-Лотрека,[1] только чуть более пропорциональное, безмятежного и беспомощного отца, взирающего на жену с восхищением слабака, или же свое отражение в зеркале: в шестнадцать лет уже мужчину, но навеки недоделанного. Мать нагромождала в углу мастерской холсты на подрамниках, вечно молчащий отец рулил своей лавочкой. А Камиль проходил детское ученичество, взрослея, как все. Он приучался вечно привставать на цыпочки, привыкал смотреть на других снизу вверх и доставать что-то с верхних полок, непременно придвинув предварительно стул, и обустраивал свое личное пространство размером с кукольный домик. И эта уменьшенная модель человека разглядывала, ничего в них, в сущности, не понимая, огромные полотна, которые мать была вынуждена сворачивать в рулон, чтобы вынести из мастерской и доставить к галеристам. Иногда мать подзывала его: «Камиль, поди ко мне…» Сидя на табурете, она запускала пальцы в его волосы, не говоря ни слова, и Камиль понимал, что любит ее, и даже думал, что никогда не полюбит никого другого.

Это были еще хорошие времена, размышлял Камиль за ужином, вглядываясь в женщину напротив, которая хохотала во весь голос, мало пила и курила за четверых. До того, как его мать стала проводить все дни, стоя на коленях у изножья постели, опустив голову на простыни, — единственная поза, в которой рак давал ей небольшую передышку. Болезнь поставила ее на колени. Тогда впервые их взгляды, доныне непроницаемые друг для друга, смогли встречаться на одной высоте. В то время Камиль много рисовал. Долгие часы он проводил в мастерской матери, теперь пустой. Когда он наконец решался зайти в ее спальню, он заставал там отца. Тот простоял вторую половину своей жизни тоже на коленях, прижавшись к жене и обнимая ее за плечи, не говоря ни слова, дыша с ней в одном ритме. Камиль был один. Камиль рисовал. Шло время, Камиль ждал.

К моменту его поступления на юридический факультет мать весила не больше, чем одна из тех кистей, которыми рисовала. Когда он возвращался домой, то находил отца, отгородившегося тяжелым молчанием горя. И этому не было конца. А Камиль в ожидании горбил свое тело вечного ребенка над сводами законов.

Все произошло очень просто, в один из майских дней. Даже не поздоровавшись, отец произнес: «Приезжай», и Камиля охватила внезапная уверенность, что теперь ему предстоит жить наедине с самим собой и больше никого не будет.

В сорок лет этот человечек, с длинным выразительным лицом, лысый как яйцо, знал, что он не один. Это случилось, когда в его жизнь вошла Ирэн. Но вчерашний вечер, со всеми видениями из прошлого, и впрямь показался ему утомительным.

К тому же он не переваривал дичь.

Приблизительно в то время, когда он нес Ирэн поднос с завтраком, полицейский патруль подобрал Алису на бульваре Бон-Нувель.

Камиль сполз со стула и отправился в кабинет Армана, отличающегося чрезмерной худобой, большими ушами и феноменальной скаредностью.

— Через десять минут, — сказал Камиль, — доложишь, что нашли Марко. В паршивом виде.

— Нашли?.. А где? — спросил Арман.

— Понятия не имею, сам придумай.

Торопливыми шажками Камиль вернулся к себе в кабинет.

— Ладно, — продолжил он, подходя к Алисе. — Начнем сначала, спокойно и не торопясь.

Он стоял лицом к ней, и их глаза оказались почти на одном уровне. Алиса, казалось, понемногу выходила из ступора. Она удивленно и немного по-детски смотрела на него, словно видела в первый раз. Камилю такие взгляды были хорошо знакомы, он уже не обращал на них внимания. Должно быть, девушка необыкновенно живо внезапно ощутила всю абсурдность мира, осознав, что она, Алиса, избитая два часа назад так, что желудок до сих пор сводило болью, вдруг оказалась в уголовной полиции перед мужчиной ростом в метр сорок пять. И он предлагает ей все начать с нуля, как если бы она уже не была на нуле.

Камиль уселся за стол и машинально выбрал один из десятка карандашей в изящном стеклянном стакане, подарке Ирэн. Поднял глаза на Алису. На самом деле Алиса вовсе не уродина. Скорее хорошенькая. Тонкие, чуть расплывчатые черты, на которых уже сказались и небрежность обращения, и бессонные ночи. Пьета, скорбящая Богоматерь. Она походила на копию античной статуи.

— И как давно ты работаешь на Сантени? — спросил он, одной линией набрасывая в блокноте очертания ее лица.

— Я на него не работаю!

— Хорошо, скажем, года два. Ты на него работаешь, а он тебя обеспечивает, так?

— Нет.

— А ты что, вообразила, тут дело в любви? Ты так себе это представляешь?

Она уставилась на него. Он улыбнулся ей и снова сосредоточился на рисунке. Повисла долгая пауза. Камиль вспомнил фразу, которую часто повторяла мать: «В теле модели всегда бьется сердце того, кто ее рисует».

Еще несколько карандашных штрихов, и в блокноте возникла иная Алиса, моложе той, что сидела перед ним, такая же скорбная, но без фингала. Камиль поднял на нее глаза и, казалось, принял решение. Алиса смотрела, как он подтаскивает стул поближе к ней и забирается на него, словно ребенок, так что ноги болтаются в тридцати сантиметрах от пола.

— Можно покурить? — спросила Алиса.

— Сантени влип в полное дерьмо, — продолжил Камиль, будто ничего не слышал. — Все его ищут. Уж кому, как не тебе, это знать, — добавил он, кивая на ее синяки. — Не очень-то приятно, верно? Не лучше ли, чтоб мы нашли его первыми, как полагаешь?

Алису, казалось, гипнотизировали ноги Камиля, раскачивающиеся, как маятник.

— Ему не хватит связей, чтобы выпутаться. Лично я даю ему пару дней в лучшем случае. Но и у тебя связей не хватит, они тебя снова найдут… Где Сантени?