Пер Вале - Полиция, полиция, картофельно пюре !

Вале Пер & Шевалл Май

Полиция, полиция, картофельно пюре !

Пер Валё; Май Шевалл

ПОЛИЦИЯ, ПОЛИЦИЯ, КАРТОФЕЛЬНО ПЮРЕ!

I

Мальмё не очень похож на шведский город во многом из-за своего расположения. Отсюда ближе до Рима, чем до северных красот, на горизонте видны огни датского берега, и если верно то, что зимой тут частенько бывает мерзкая - слякотная, с пронизывающими ветрами, то верно и другое: не менее часто лето здесь стоит долгое и жаркое, в парках заливаются соловьи и запахи цветов и свежей листвы кружат голову. Как раз таким выдался этот вечер в начале июля 1969 года. В городе к тому же было тихо, спокойно и в общем-то безлюдно. Даже в большой гостинице напротив вокзала было довольно тихо. Несколько иностранцев рассчитывались с портье за жилье, швейцар, укрывшись в глубине гардеробной, безмятежно почитывал какого-то классика, а в сумраке бара виднелись фигуры двух-трех завсегдатаев, тихо переговаривавшихся между собой, и светилась белая куртка бармена. В просторном ресторане вправо от вестибюля тоже било тихо; может, чуть шумнее. Занято всего несколько столиков, да и то молчаливыми одиночками, пианист уже ушел на перерыв. Напротив двери, ведущей в кухню, стоял официант; заложив руки за спину, он задумчиво смотрел в окно, очевидно, погруженный в мысли о пляже, до которого не так уж и далеко. В глубине ресторана обедала компания хорошо одетых и, очевидно, настроенных на торжественный лад людей. Стол был загроможден деликатесами, бутылками с шампанским. Но официанты тактично удалились, поскольку хозяин стола встал и начал говорить. Это был рослый, загорелый человек с сильной проседью. Говорил он тихо, хорошо поставленным голосом; чувствовалось, что это опытный оратор. Сидевшие за столом молча слушали его, только один из них курил. Через открытые окна слышался шум проносившихся мимо автомобилей и гудки маневровых паровозов с сортировочной станции по ту сторону канала; в порту коротко и резко гудел копенгагенский пароход, где-то близко, на набережной, хихикала девчонка. Вот такой была ситуация в ту среду, вечером, примерно в половине девятого. Приходится говорить "примерно", ибо никому не удалось установить точное время случившегося. С другой стороны, тем легче говорить о том, что случилось. В гостиницу вошел какой-то человек, бросил взгляд на иностранцев, рассчитывавшихся с портье, свернул направо, прошел через узкий длинный вестибюль и двинулся по ресторану спокойно и уверенно, не очень быстрыми шагами. В нем не было ничего особенного, привлекающего к нему внимание, на него никто не смотрел, да и сам он тоже не оглядывался по сторонам. Он прошел мимо рояля, миновал столик официанта, заставленный блестящей, как зеркало, посудой, и ряд колонн, поддерживающих потолок ресторана. Так же спокойно и уверенно он направился к столу, за которым сидела компания. Говоривший стоял спиной к нему. Не доходя примерно шагов пять до стола, человек сунул правую руку за пазуху, и одна из женщин, сидевших за столом, взглянула на него; оратор повернул голову, чтобы посмотреть, что привлекло ее внимание. Бросив безразличный взгляд на подошедшего, он снова повернулся к столу, не прерывая своей речи, и в ту же секунду пришелец вынул из-за пазухи предмет серо-стального цвета с длинным стволом, тщательно прицелился и выстрелил в голову говорившего. Звук выстрела никого не напугал, он скорее был похож на мирный шлепок духового ружья в тире. Пуля попала в левое ухо, и оратор упал ничком на стол, угодив щекой в картофельное пюре, изысканно уложенное вокруг тушеной рыбы а-ля франс суэль. Стрелявший убрал оружие, подошел к ближайшему открытому окну, перешагнул через подоконник и, встав в цветочный ящик, спрыгнул на тротуар и исчез. Человек лет пятидесяти, сидевший за несколько столиков от компании, так и застыл, поднеся рюмку виски ко рту. Перед ним лежала раскрытая книга; незадолго до этого он делал вид, что читает ее. Тот, в кого стреляли, был еще жив. Он пошевельнулся и сказал: - Ой, больно. Мертвые обычно не жалуются. Кроме того, совсем не было видно крови.

II

Пер Монссон сидел в своей холостяцкой квартире на Регеменстгатан и говорил по телефону. Инспектор уголовной полиции Мальмё хоть и был женат, пять дней в неделю жил как холостяк. Только субботу и воскресенье он проводил с женой; этот порядок они установили лет десять назад, и до сих пор он устраивал их обоих. Прижав трубку плечом к уху, он смешивал коктейль. Жена ходила в кино и теперь пересказывала ему содержание "Унесенных ветром". Это требовало времени, но Монссон терпеливо слушал, ибо собирался отменить ее визит на выходные дни под тем предлогом, что будет занят на работе. Что было ложью. Часы показывали двадцать минут девятого. Монссон взмок от пота, несмотря на то, что сидел в одной майке. Перед тем как подойти к телефону, он закрыл дверь на балкон, чтобы не мешал шум улицы, и, хотя вечернее солнце давно уже скрылось за крышами домов, в комнате было очень жарко. Он помешивал свой коктейль вилкой, которую, стыдно сказать, утащил или случайно прихватил с собой в ресторане под названием "Полковник". "Можно ли случайно унести вилку?" - подумал Монссон и сказал: - Да, да, понимаю. Это, значит, Лесли Говард... Ах, нет? Кларк Гейбл? А-а... Минут через пять жена добралась до конца, Монссон подсунул ей свою нехитрую выдумку и повесил трубку. Телефон зазвонил. Монссон подошел не сразу. Сегодня он свое уже отработал, и с него хватит. Медленно выпил коктейль и, разглядывая темнеющее вечернее небо, снял трубку. - Слушаю. - Привет. Это Нильссон. Ну и долго же ты разговаривал. Я уже полчаса пытаюсь к тебе пробиться. Нильссон был помощником инспектора и в этот вечер дежурил в полицейском участке на Давидсхальсторь. Монссон вздохнул. - Ну, - сказал он. - Что еще там стряслось? - В "Савое" стреляли в одного из посетителей ресторана. Боюсь, что тебе придется туда подъехать. Монссон приложил пустой, но еще холодный стакан ко лбу и, покатывая его ладонью, спросил: - Он жив? - Не знаю, - сказал Нильссон. - А ты не можешь послать туда Скакке? - Он выходной. Его не поймать никак. Баклюнд сейчас там но ведь ты знаешь... - Баклюнд? О'кэй, тогда я сейчас же еду. Он набрал номер вызова такси, положил трубку на стол и стал одеваться, слушая, как записанный на пленку голос механически повторяет "ждите... ждите...", пока наконец не отозвалась дежурная. Перед гостиницей "Савой вкривь и вкось стояло несколько автомобилей с надписью "Полиция", два полицейских сдерживали любопытных прохожих, толпившихся у входа. Наблюдая за этой сценой, Монссои расплатился с шофером, сунул квитанцию в карман; ему показалось, что один из полицейских действует совсем уж бесцеремонно, и он с грустью подумал, что скоро у полицейских Мальмё будет такая же скверная репутация, как и у стокгольмских коллег. Монссон тем не менее ничего не сказал; кивнув полицейским, он прошел мимо них в вестибюль. Теперь здесь было шумно, служащие гостиницы, собравшиеся отовсюду, казалось, пытались перекричать друг друга; здесь же толпились посетители. Картину дополняли полицейские. Вид у них был растерянный, они явно не привыкли к такой обстановке. Монссон - рослый, пятидесятилетний, был одет очень легко: рубашка навыпуск, териленовые брюки, сандалеты. Достав из нагрудного кармана зубочистку, он разорвал обертку и сунул зубочистку в рот. Пожевал, оценивая ситуацию. Зубочистка была американская и отдавала ментолом, он прихватил ее на пароме, где такого, рода вещи держат для пассажиров. У двери в ресторан стоял констебль, которого звали Элофссон и который, казалось, был обескуражен меньше других. Монссон подошёл к нему и спросил: - А что, собственно, случилось? - Кажется, в кого-то стреляли. - Инструкции вы какие-нибудь получили? - Никаких. - А Баклюнд чем занимается? - Допрашивает свидетелей. - Раненый где? - Наверное, в больнице. - Элофссон чуть покраснел, потом сказал: По-видимому, "скорая" успела приехать раньше полиции. Монссон вздохнул и вошел в ресторан. У стола, заставленного суповыми мисками, блестевшими, как серебро, официанта допрашивал Баклюнд, пожилой человек в очках. Заурядной внешности. Каким-то образом ему удалось стать первым помощником инспектора уголовной полиции. Баклюнд держал в руках блокнот и, задавая вопросы, старательно все записывал. Монссон подошел поближе, но своего присутствия ничем не выдал. - И в какое время это случилось? - Примерно так, полдевятого. - Примерно? - Ну да, точно-то я не знаю. - Другими словами, вы не знаете, сколько было времени? - Вот именно. - В высшей степени странно, - сказал Баклюнд. - У вас ведь есть часы. не так ли? - Ну есть. - А вон там, на стене, тоже висят часы, если не ошибаюсь? - Да, но... И те и другие идут неверно. Кроме того, я и не думал тогда смотреть на часы. Баклюнда, казалось, ошеломил такой ответ. Отложив блокнот и ручку, он принялся протирать очки. Потом глубоко вздохнул и снова взял блокнот. - Значит, несмотря на то, что у вас двое часов, вы не знаете, сколько было времени? - Приблизительно знаю. - Нам приблизительные ответы ни к чему. - Да и идут-то эти часы по-разному. Мои спешат, а настенные отстают. Баклюнд сверил часы со своим хронографом, - Странно, - сказал он и что-то записал. "Что бы такое он мог записать?" - удивленно подумал Монссон. - Итак, вы стояли здесь, когда преступник проходил мимо? Вы можете описать его внешность? - Но ведь я на него и не смотрел. - Вы не видели преступника? - поразился Баклюнд. - Видел, когда он уже перешагивал подоконник и уходил. - И как же он выглядел? - Не знаю. Я стоял далеко от окна, да еще колонна .его загораживала. - Вы хотели сказать, что не можете описать его внешность? - Не могу. - Ну а как он был одет? - Кажется, в коричневую куртку. - Кажется? - Да, я ведь видел-то его только секунду. - А что еще на нем было, кроме куртки? Брюки, например? - Брюки были. - Вы уверены? - Да, потому что иначе это было бы немножко... Ну странно, что ли. То есть если бы он был без штанов. Баклюнд писал как одержимый. Монссон повернул во рту зубочистку и тихо сказал: - Слышь, Баклюнд! Тот сердито обернулся: - Я веду важный допрос... Узнав Монссона, он сразу скис. - А, это ты?.. - Что тут произошло? - В ресторане застрелили человека, и знаешь, кого? Виктора Пальмгрена, - с ударением сказал Баклюнд. - Ах, его... - сказал Монссон. И подумал: "Хорошенькое дело, черт бы его побрал..." А вслух сказал: - Значит, это случилось более часа назад и стрелявший вылез в окно и исчез? - Да, может быть, и так. Баклюнд, как всегда, сомневался во всем. - Почему у гостиницы торчат шесть полицейских автомашин? - Я разрешил оцепить это место. - Что оцепить? Квартал? - Место преступления. - Убери отсюда всех полицейских в форме, - сухо сказал Монссон. - Для гостиницы мало хорошего в том, что в вестибюле и у входа полным-полно констеблей. Кроме того, они наверняка нужны где-нибудь в другом месте. А потом постарайся собрать приметы преступника. Ведь есть свидетели, которые видели больше, чем этот твой официант. - Мы должны допросить всех, - сказал Баклюнд. - Допросим в свое время. Не держи здесь тех, кто не может сказать ничего важного, только запиши их фамилии и адреса. Баклюнд подозрительно посмотрел на него и спросил: - А ты что собираешься делать? - Звонить по телефону. - Куда это? - В газеты, например. Надо же выяснить, что тут случилось? - Шутишь все, - неодобрительно сказал Банлюнд. - Вот именно. - Монссон с отсутствующим видом смотрел в зал. Там уже суетились журналисты и фотографы. Некоторые из них наверняка примчались сюда задолго до того, как явилась полиция, а кое-кто, вполне вероятно, сидел в баре или кафе как раз в момент выстрела. - Но система требует... - начал Баклюнд. В этот момент в ресторан влетел Бенни Скакке. В свои тридцать лет он был помощником инспектора. Прежде он работал в Стокгольме в комиссии по особо опасным преступлениям, но ушел оттуда после какой-то сомнительной операции, которая чуть не кончилась бедой для одного из его начальников. Надежный и добросовестный, немножко наивный, Бенни нравился Монссону. - Можешь взять себе в помощь Скакке, - сказал он. - Стокгольмец, - с сомнением сказал Баклюнд. - Вот именно. И не забудь насчет примет. Это сейчас самое важное. Монссон сунул изжеванную зубочистку в пепельницу и вышел. в вестибюль к телефону. Он быстро позвонил по пяти номерам, Потом тяжело вздохнул и направился в бар. - Бог мой, кого я вижу! - обрадовался бармен. - Привет, - сказал Монссон, усаживаясь у стойки. - Что будем сегодня пить? Или как всегда? - Нет, только сок. Мне нужно подумать. "Начало такое, что хуже некуда", - думал Монссон. Во-первых, Пальмгрен фигура очень известная и значительная. Почему - сказать, конечно, трудно. Несомненно только одно: у него куча денег, он по меньшей мере миллионер. То, что в него стреляли в одном из лучших ресторанов, тоже не улучшает дело. Этот случай наверняка привлечет особое внимание. Сразу же после выстрела служащие гостиницы перенесли Пальмгрена в холл, соорудив ему временное ложе. Одновременно позвонили в полицию и в "скорую помощь". "Скорая" пришла очень быстро, забрала раненого и отвезла в больницу. Полиция же сначала не явилась. А патруль с рацией находился у вокзала, то есть в каких-то двухстах метрах от места преступления! Как это могло случиться? Правда, теперь уже известно как, но такие срывы не прибавят лавров полиции. Сообщение из гостиницы неправильно поняли: решили, что дело не спешное. Поэтому оба патрульных на вокзале устремили все свои помыслы на то, чтобы сцапать безобидного алкоголика. Только потом, когда позвонили еще раз, целое полчище полицейских во главе с Баклюндом сломя голову понеслось в гостиницу. Расследование начали вести тоже совершенно безобразно. Сам же Монссон в это время сидел и пережевывал вместе с женой "Унесенных ветром" целых сорок минут. К тому же он выпил, и ему пришлось вызывать такси. Первый полицейский явился на место преступления только через полчаса после выстрела. Что касается Пальмгрена, неясно, в каком он состоянии. В больнице его обследовали и отправили к нейрохирургу, в Лунд. От Мальмё это километров двадцать, и машина еще в пути. В этой машине и один из главных свидетелей - жена Пальмгрена. За столом она, вероятно, сидела напротив мужа и могла близко видеть лицо стрелявшего. Теперь прошел уже почти час. Потеряно время, а ведь каждая секунда дорога. Монссон снова покачал головой и взглянул на часы. Половина десятого. В бар вошел Баклюнд в сопровождении Скакке. - Сидишь? - удивился Баклюнд, близоруко взглянув на Монссона. - Как с приметами? - спросил тот. - Это надо быстро сделать. Бакдюнд покопался в своем блокноте, потом положил его на стойку, снял очки и принялся их протирать. - Вот, - быстро сказал Скакке, - что мы пока собрали. Среднего роста, худощавый, волосы темно-каштановые, зачесаны назад. Коричневая куртка, рубашка пастельных тонов, желтая или зеленая, темный галстук, темно-серые брюки, черные или коричневые ботинки. Возраст - примерно сорок. - Хорошо, - сказал Монссон. - Разослать приметы. Перекрыть основные дороги, проверить поезда, самолеты и пароходы. Тотчас же. Я хочу, чтобы он остался в городе. Скакке ушел. Баклюнд надел очки, посмотрел на Монссона и повторил свой бессмысленный вопрос: - Сидишь? - Потом взглянул на стакан и добавил еще более удивленно: - И пьешь? Монссон не ответил. Баклюнд переключил внимание на часы, висевшие на стене бара, сверил время не своим и сказал: - Эти часы тоже идут неверно. - Конечно, - улыбнулся бармен. - Они спешат. Это наш маленький сервис: услуга клиентам, которые торопятся на поезд ила пароход. - Ах, ах, ах! - вздохнул Баклюнд. - Мы никогда в этом не разберемся. Как можно установить точное время, если нельзя верить часам? - Да, трудное дело, - сказал Монссон, думая о своем. Вернулся Скакке. - Ну вот, теперь порядок, - сказал он. - Наверное, слишком поздно, - сказал Монссон - С чего это вы взяли? Баклюнд вытащил свой блокнот: - Относительно этого официанта... Монссон поднял руку: - Обожди, этим мы займемся позднее... Бенни, позвони в Лунд, в полицию, и попроси их послать человека в нейрохирургическую клинику. Пусть он возьмет магнитофон и запишет все, что говорит Пальмгрен. Если только он в сознании. И конечно, нужно допросить фру Пальмгрен. - Что касается этого самого официанта, - заговорил бармен, - то могу вам сказать, что он не заметил бы ничего, если бы даже в ресторан влетел вампир. Баклюнд раздраженно молчал. Монссон тоже ничего не говорил. Поскольку формально Баклюнд был начальником Скакке, то осторожничал и обращался к нему на "вы". - Кого вы считаете самым важным свидетелем? - Парня, которого зовут Эдвардссон, - ответил Скакке. - Он сидел недалеко, три столика от места преступления. Только... - Что "только"? - Он пьяный. - Водка - это проклятие, - произнес Баклюнд. - Ладно, обождем, пока он проспится, - сказал Монссон. - Кто может подкинуть меня в полицию? - Я, - сказал Скакке. - А я остаюсь здесь, - упрямо сказал Баклюнд. - Формально это мой случай. - Конечно, - ответил Монссон. - Ну пока. - Ты думаешь, он смылся? - уже в машине задал вопрос Скакке. - Во всяком случае, такая возможность у него есть. Нам придется обзвонить массу людей и не стесняться, что кого-то разбудим. Трудная будет ночь. Скакке искоса взглянул на Монссона, который снимал обертку с новой зубочистки. Машина въехала во двор управления полиции. Здание полиции казалось огромным, мрачным и в это время суток совсем пустым. Они шли по широкой лестнице, и их шаги отдавались гулким эхом где-то наверху. По натуре Монссон был большой флегматик: и роста в нем было достаточно, и флегмы тоже. Он терпеть не мог трудные ночи, да к тому же уже завершал свою карьеру. У Скакке все обстояло иначе: он был моложе на двадцать лет, надеялся на быстрое продвижение по службе, отличался рвением и честолюбием. Однако работа в полиции успела научить его и осторожности и услужливости. Так что они, собственно говоря, хорошо дополняли друг друга. Войдя в свой кабинет, Монссон первым делом открыл окно, потом опустился в кресло и долго сидел, задумчиво поворачивая валик своего старого "ундервуда". Наконец проговорил: - Скажи, чтобы все сообщения по радио и телефонные звонки переводили сюда. На твой телефон. - Кабинет Скакке был напротив, через коридор. - А двери оставь открытыми. Скакке пошел к себе и стал звонить. Через минуту за ним двинулся Монссон. Встал, прислонившись к дверному косяку и пожевывая зубочистку. Зазвонил телефон. Скакке сделал пометку. - У человека, стрелявшего в Пальмгрена, почти не было шансов выбраться из ресторана. Его действия до того, как он выстрелил, отдают фанатизмом, сказал Монссон. - Как при покушении по политическим соображениям? - Примерно. А потом ему каким-то чудом удается уйти, и дальше он ведет себя уже не как фанатик. Он паникует. - Поэтому ты и думаешь, что он попытается уйти из города? - И поэтому тоже. Он входит в ресторан и стреляет, не думая о последствиях. Но потом его, как и большинство преступников, охватывает паника. Он просто-напросто боится и хочет только одного: как можно скорее оказаться подальше от этого места. "Теория, - подумал Скакке. - К тому же слабо обоснованная". Но ничего не сказал. - Конечно, это всего лишь так называемая теория, - продолжал Монссон. Хороший криминалист не станет заниматься теориями. Но в данный момент я не вижу никакого другого подхода. Ночь была трудной, поскольку ничего не случилось. На вокзале и дорогах, ведущих из города, остановили нескольких человек, по приметам похожих на преступника. Никто из них, по-видимому, отношения к этому делу не имел, но их имена на всякий случай записали. Без двадцати час с вокзала ушел последний поезд. Без четверти два из Лунда сообщили, что Пальмгрен жив. В три часа оттуда пришло новое известие. Фру Пальмгрен чуть не в шоковом состоянии, и вести допрос практически нельзя. Тем не менее она сказала, что рассмотрела стрелявшего и уверена, что не знает его. - А он, похоже, шустрый парень, этот лундский констебль, - зевая, сказал Монссон. Сразу после четырех опять позвонили из Лунда: врачи решили пока что не оперировать Пальмгрена. Пуля вошла в голову за левым ухом, и трудно сказать, какие причинила нарушения. Общее состояние пациента для данных обстоятельств хорошее. Общее состояние Монссона хорошим не было. Он устал, у него пересохло в горле, и он без конца ходил пить воду в туалет. - А можно жить с пулей в голове? - спросил Скакке. - Да. Такие случаи бывают. Иногда ткань образует оболочку вокруг пули, и человек поправляется. А если бы врачи попытались ее достать, то мог бы умереть. Баклюнд, как видно, намертво вцепился в "Савой", потому что позвонил в половине пятого и сказал, что он отгородил и опечатал часть ресторана, ожидая, когда из технического отдела придут обследовать место преступления, а придут они не раньше, чем через несколько часов. - Спрашивает, не нужен ли он здесь, - сказал Скакке, прикрывая трубку ладонью. - Единственное место, где он, будем надеяться, нужен, - это дома, в постели своей жены, - сказал Моиссои. Скакке передал это Баклюнду, слегка смягчив выражения. Потом сказал: - Думаю, мы можем вычеркнуть из списка Бультофту1. Последний самолет ушел оттуда пять минут двенадцатого. Никого по приметам схожего с преступником на нем не было. Следующий рейс в половине седьмого, на него билеты проданы еще позавчера, в никто места не спрашивал. - Хм, - пробормотал Монссон, - позвоню-ка я сейчас человеку, который страшно не любит, когда его будят. - Кому? Начальнику полиции? - Нет, тот наверняка спал не больше нас с тобой. Кстати, в девять часов из Мальмё в Копенгаген пошел маршрутный катер на подводных крыльях. Постарайся выяснить, какой именно. Задача оказалась неожиданно трудной, и прошло полчаса, прежде чем Скакке смог доложить: - Он называется "Бегун" и сейчас стоит в Копенгагене. Удивительно, до чего люди злятся, когда их будит телефон. - Можешь утешать себя тем, что мне сейчас достанется куда больше, чем тебе, - сказал Монссон. Он пошел в ивой кабинет, снял трубку, набрал код Копенгагена, потом номер домашнего телефона Могенсена, инспектора уголовной полиции. Насчитал семнадцать гудков, пока в трубке послышался невнятный голос: - Могенсен. - Привет. Это Пер Монссон из Мальмё. - Чтоб тебя перекосило, - сказал Могенсен. - Ты знаешь, который теперь час? - Знаю, - ответил Монссон. - Но это важное дело, срочное. - Провалились бы вы к дьяволу с вашими срочными делами, - с ненавистью сказал датчанин. - Вчера у нас в Мальмё было покушение на убийство. Стрелявший мог улететь в Копенгаген. У нас есть его приметы. Потом он изложил всю историю, и Могенсен недовольно сказал: - Черт побери, ты думаешь, я волшебник? - Вот именно, - ответил Монссон. - Позвони, если что найдешь. - Пошел ты к лешему, - сказал Могенсен неожиданно на чистом шведском и бросил трубку. Монссон потянулся и зевнул. Позвонил Баклюнд. Сказал, что место преступления оцеплено. Было восемь утра. - До чего же он настырный, - сказал Монссон. - Что дальше будем делать? - спросил Скакке. - Ничего. Ждать. Без двадцати девять позвонили по личному телефону Монссона. Он взял трубку, с минуту или около того слушал, прекратил разговор, не сказав ни "спасибо", ни "до свидания", и крикнул Скакке: - Звони в Стокгольм. Прямо сейчас. - А что сказать? Монссон взглянул на часы. - Звонил Могенсен. Он говорит, что швед, назвавший себя Бенгтом Стенссоном, этой ночью купил билет Копенгаген-Стокгольм и торчал на аэродроме несколько часов. Наконец он сел в самолет САС, который вылетел в семь двадцать пять. Самолет должен приземлиться в Стокгольме максимум десять минут назад. У этого парня все приметы, кажется, совпадают. Надо, чтобы автобус, который повезет пассажиров в город, остановили у аэровокзала и этого человека взяли. Скакке набросился на телефон. - Все, - через минуту сказал он, еле переводя дух. - Стокгольм этим займется. - С кем ты говорил? - С Гунвальдом Ларссоном. Через полчаса зазвонил телефон Скакке. Он рванул трубку, выслушал то, что ему сказали, и остался сидеть с трубкой в руках. - Лопнуло, - сказал он. - Вот как? - лаконично заметил Монссон. - А ведь у них там было двадцать минут в запасе.