Юлия Вознесенская - Благодарю за любовь

Юлия Николаевна Вознесенская

Благодарю за любовь

ПРОЛОГ

ОТЪЕЗД ИЗ БЕРЛИНА

Виктор расплатился с портье, закинул ремень дорожной сумки на плечо, вышел из вестибюля гостиницы на Ратхаузерштрассе и остановился. Как же все-таки не любит он этот город, особенно его восточную часть! Прямо каким-то Штирлицем он здесь себя чувствует… Он свернул налево, к остановке метро «Магдалененштрассе», вышел на Франкфуртераллее, взглянул на часы и понял, что у него есть еще время прогуляться: он пройдет маленькими улочками и сквериками к другой остановке, не выходя больше на Франкфуртераллее. Виктор особенно не любил эту длинную загазованную магистраль, и не потому, что она когда-то называлась Хитлерштрассе, а потом Шталиналлее, если произносить по-немецки, — ему до всей этой политической топонимики дела не было: просто уж очень уныло тянулась эта улица несколько безрадостных километров, и даже стройная серая телебашня в конце ее, с посверкивающим граненым шаром наверху, ничего не спасала, хотя Виктор знал и легенду о ней. А легенда была такая: когда архитектор строил башню, он будто бы обещал друзьям, что водрузит на ней крест. Друзья не поверили, но доложили куда следует. Архитектора арестовали незадолго до конца строительства, чтобы он не успел устроить свою диверсию с крестом, если и вправду замышлял ее. Однако крест вскоре обнаружился: грани на шаре башни были расположены таким образом, что образовывали светящийся крест, когда на них падали первые лучи восходящего солнца. Ну что ж, легенда не хуже тех, где строителя башни заказчик ослеплял или убивал, чтобы он не смог построить ничего лучшего… Виктор снова свернул на тихую, по-старинному изогнутую коленом Ратхаузерштрассе, опять прошел мимо отеля, миновал закрытый сейчас итальянский ресторанчик, в котором они ужинали с Региной накануне. Там, кстати сказать, неплохо кормили, официанты-итальянцы были веселы и приветливы, а сидели они с Региной под фреской, изображавшей Большой канал в Венеции, в общем-то совсем недурно написанной: это немцы свои дворцы украшали безвкусно и бездарно, а вот итальянцы и кабак расписали талантливо. В этом квартале попадались старые и вовсе старинные дома; тут ему все казалось гораздо милее, даже здание полиции не вызвало отрицательных эмоций, потому как располагалось в стареньком сереньком особнячке с весело прыгающими между этажами лестничными окнами, что делало его больше похожим на старческий приют, чем на полицию. Но дальше уютная узкая улочка неожиданно вывела в мрачнейший район темно-серых четырехэтажных зданий в стиле «баухаус» начала тридцатых, явно не ремонтировавшихся со времен войны: на некоторых стенах видны были следы артиллерийского обстрела, чего не встретишь уже ни в одной другой столице Европы. «Наши стреляли… или союзнички, — подумал Виктор с весьма запоздалым злорадством. — А пусть не лезут!» Из труб, грибами стоявших на черепичных, со старческой зеленью крышах, струился дымок: странно, в такое время дня никто не станет топить камин для романтики, неужто здесь еще топят углем? Однако большое объявление на двери подъезда, попавшееся ему на глаза, рассеяло сомнения: «УГОЛЬ. Самая низкая цена — всего 200 марок за тонну!» Да-а… А ведь уже несколько лет прошло после падения Берлинской стены и воссоединения обеих Германий! Если восточные немцы так запустили город, то почему же западные не помогут им восстановить эти районы теперь, когда Берлин стал единым городом и даже снова столицей всей Германии? Впрочем, Регина, чей муж как раз и занимался скупкой дешевых домов, освободившихся после массового переселения восточных немцев на Запад, объяснила ему положение дел: «Сейчас надо покупать, покупать и покупать дома, пока они стоят смехотворно дешево, а не тратить деньги на ремонт! И пусть они пока стоят пустые. Артур говорит, что для того, чтобы дом не разрушался, достаточно иметь занятыми две квартиры на подъезд — на первом и на последнем этаже, и пока сдавать их за чисто символическую цену. Дом не сыреет, если в нем отапливаются нижний и верхний этажи». Умный еврей Регинин муж, что и говорить: имеет завод медицинских инструментов и не пренебрегает скупкой старых домов. Только он, Виктор, все равно умнее! Он улыбнулся своим мыслям и стал искать выход из мрачного района: он и сам не заметил, как заблудился, а прохожих на улице в этот час не было. Впереди показалось мрачное серое казенное здание, и он его узнал — бывшее управление «Штази», восточногерманского КГБ. Архитектурный монстр какой-то… Артур рассказывал, что, когда восточные немцы, разломав Берлинскую стену, пошли громить «Штази», с ними ринулись на штурм переодетые в штатское сотрудники госбезопасности: они первыми ворвались в архив и начали выкидывать бумаги в окна, а на улице их коллеги уже развели костры и, к восторгу уличной толпы, пожгли все, что могло им повредить в будущем… А толпа ликовала и рукоплескала, не ведая, что пляшет вокруг костров, на которых сгорают разоблачительные документы! Виктор усмехнулся с каким-то даже чувством превосходства: в бывшем Советском Союзе КГБ оказался непотопляем, и если какие документы и требовалось уничтожить, то делалось это по- деловому тихо, за закрытыми дверьми. Свои органы безопасности Виктор, как и следует творческому человеку, презирал и ненавидел. Да у него и свой счет был к КГБ: вот если бы его принудили к отъезду раньше, как других ленинградских художников, так он бы сейчас не бедствовал! Впрочем, он ведь и сам был в этом виноват: остерегался, держался в стороне от лишнего шума, в скандальных выставках не участвовал, и его не трогали, даже ни разу не вызывали в органы. И вот вам результат — ни имени, ни денег! А другим художникам и осторожность не помогла, их все равно вызывали на беседы и склоняли к сотрудничеству, трепали нервы, но зато сейчас они сделали себе на этом капитал, став все подряд диссидентами едва ли не круче тех, кто действовал всерьез и открыто, сидел за свои убеждения по лагерям. Этих на Западе баловали еще больше, это про них зло шутили завистники: «Удачно присел на дорожку!»

Виктор дошел до угла, повернул налево и оказался на довольно широкой Норманненштрассе, заставленной все теми же закопченными домами, но тут уже стали попадаться люди, и он спросил у прохожего, как ему выйти к метро «Франкфуртераллее». «Идите прямо по улице, на следующем перекрестке сверните налево, и там вы увидите скверик: пройдете его насквозь, за ним будет еще один, совсем маленький скверик, а дальше третий, побольше, и так вот, сквериками, вы и выйдете прямо к метро! Или вернитесь к зданию «Штази» и пройдите вдоль него к метро «Магдалененштрассе». Нет уж, хватит с него «Штази» и мрачных размышлений о прошлом! Виктор свернул, как ему было подсказано, и почти сразу увидел деревья, кусты и ступени уличной лестницы, ведущей в сквер, расположенный на каменной террасе примерно на метр выше тротуара. Он поднялся по ступеням и пошел по дорожке. Сквер оказался заброшенным и зарастающим кладбищем: могил было мало, между ними бегали собаки. Впрочем, собаки в Берлине бегают где ни попадя и гадят повсеместно: в каждый свой приезд к Регине он ухитрялся вляпаться в собачье дерьмо. Шагая по главной дорожке и поглядывая на уцелевшие надгробия, он на ходу читал имена и даты. Последние из них относились к 80-м годам, но могилы уже были явно заброшены и забыты. Да, любовь к отеческим гробам не входит в число нынешних германских добродетелей, усмехнулся он. Или родственники погребенных уже успели перебраться в Западную Германию?

Уже входя в ворота кладбища, Виктор слышал какие-то глухие, бухающие звуки, а теперь они становились все громче и громче, и вот он увидел наконец, что они означают: на краю дорожки стоял железный контейнер, с верхом наполненный осколками могильных плит и памятников, а в кустах он увидел двух рабочих, разбивавших кувалдами очередное надгробие. Виктор поежился и поспешил мимо. Он вспомнил, какое негодование поднялось среди ленинградцев, когда для строительства нового моста через Неву понадобилось снести часть некрополя возле Александро-Невской лавры. И власти-советские власти, между прочим! — уступили горожанам и остановили вандализм. А тут рушат себе могилы среди бела дня, а никому из берлинцев и дела нет.

Кладбище кончилось. Он вышел из ворот, перешел дорогу, прошел насквозь маленький скверик и вышел к еще одному бывшему кладбищу, давно, еще при коммунистах переделанному в общественный сад; от былого осталось несколько памятников на горках, один из них с большим чугунным крестом. Он прошел мимо детской площадки, на которой, сбоку от гимнастических снарядов и качелей, была почему-то построена деревянная лагерная вышка — квадратная, с четырехскатной крышей и окнами обзора на четыре стороны. От смотровой площадки вышки спускалась катальная горка. Интересно, и во что же тут играют немецкие детки — в побег из концлагеря?