Джорджо Щербаненко - Венера без лицензии

Джорджо Щербаненко

Венера без лицензии

Пролог

(По делу продавщицы)

– Как вас зовут?

– Марангони Антонио, живу в Кашина-Луаска и вот уж шестой десяток каждое утро езжу сюда на велосипеде.

– Незачем терять время с этой старой перечницей, вернемся в редакцию.

– Так ведь это он обнаружил девушку и сможет ее описать, иначе придется заезжать в морг, и тогда уж мы точно опоздаем.

– Я увидел ее и вызвал «скорую». Она была в голубом.

– Так, в голубом. Волосы?

– Темные, но не черные.

– А еще на ней были большие очки от солнца, круглые.

– Ага, солнечные очки, круглые.

– Лица я не разглядел, оно было прикрыто волосами.

– Расходитесь, не на что вам тут глазеть.

– Вот именно, не на что глазеть, полицейский прав, вернемся в редакцию.

– Расходитесь, расходитесь, а вам что, сопляки, в школу не надо?

– Действительно, сколько здесь детей...

– Я как подъехал, сразу почуял запах крови.

– Ну-ну, продолжайте, синьор Марангони.

– Вся лужайка залита была.

– Да не слушайте вы, никакого запаха не было, слишком много времени прошло. Когда мы подъехали на джипе...

– Говорите, говорите, сержант!

– Нечего мне говорить, в квестуре вам все скажут. Я тут для того, чтобы разгонять этот сброд, а не чтоб давать интервью. Однако запаха никакого не было, не могло быть.

– Нет, был, я сразу почуял – у меня чутье дай Бог. Слез я с велосипеда, чтобы полить тут, велосипед прямо на земле оставил...

– Так-так, синьор Марангони.

– Ну, подхожу вот к этим кустам... вот к этим самым – гляжу: туфля, нога, одним словом.

– Да расходитесь вы, ну чего тут смотреть! Сколько народу собралось поглазеть на пустую лужайку!

– Сперва-то я только туфлю увидал, ноги из-за кустов не видно было. Ну, пошарил рукой – а там...

– Записывай: Альберта Раделли, двадцати лет, продавщица, найдена мертвой в Метанополи, округ Кашина-Луаска. Труп обнаружил в пять тридцать утра синьор Антонио Марангони. На погибшей, темноволосой девушке, но не брюнетке, было голубое платье и круглые очки от солнца. Я позвоню в редакцию, передам, а после вернусь за тобой.

– Пошарил, значит, а в туфле-то нога, мне прямо нехорошо стало... раздвинул кусты – смотрю, лежит, сразу видно, что мертвая.

Часть первая

Рассказывать о жизни человека – это ли не молитва?

1

В тюрьме ему пришлось выучиться устраивать себе развлечения с помощью самых неподходящих для этого вещей. Первые десять минут он просто курил – ни о каких развлечениях не думал, и лишь когда бросил окурок на посыпанную гравием дорожку, подумал вдруг, что при желании все эти камешки под ногами можно подсчитать. Даже песчинки на всех пляжах мира, как бы обширны они ни были, тоже составляют конечное число. Он уставился в землю и начал считать. На пяти квадратных сантиметрах умещается в среднем восемьдесят камешков. Окинул взглядом аллеи, ведущие к вилле, и пришел к заключению, что кажущееся несметным количество гравия на аллеях сводится всего-то к какому-нибудь миллиону шестистам тысячам камешков, плюс-минус десять процентов.

Но тут гравий заскрипел: со стороны дома к нему по главной аллее направлялся человек, – ну да ничего, еще есть время поиграть. Сгорбившись на бетонной скамейке, он взял в руку горсть камешков. Игра заключалась в следующем: надо было угадать, четное или нечетное число камешков зажато в ладони, а кроме того, превышает некую специально оговоренную цифру – скажем, двадцать. И он загадал, что в руке четное число, не превышающее двадцати. Разжал кулак и подсчитал: оказалось восемнадцать, он выиграл.

– Простите, доктор Ламберти, я, кажется, заставил вас ждать.

Голос подошедшего прозвучал официально и устало, точно у вдруг обессилевшего императора; брюки (из такого сгорбленного положения можно увидеть только ноги) выбраны явно не по возрасту: уж слишком обтягивают, хотя человек далеко не молод, как обнаружил он, поднявшись, чтобы поздороваться, впрочем, это ему и раньше было известно. Да, именно таким он себе его представлял: пожилой человек небольшого росточка, волосы обриты под ноль, щеки тоже гладкие, будто отполированные, рука маленькая, но железная, и во всем облике чувствуется властность.

– Добрый вечер, – сказал он маленькому императору. – Рад познакомиться.

В тюрьме он привык обходиться без лишних слов. На суде, когда племянница синьоры Мальдригати вопила, что ее тетку убили, умалчивая, однако, о тех миллионах, которые получила в наследство, он хотел было высказаться, но адвокат свистящим шепотом умолял не произносить ни слова, ни единого: ведь он сказал бы всю правду, а правда – это смерть, не только на суде, но и в жизни.

– В Милане жара, – сказал человечек, усаживаясь рядом на бетонную скамейку. – А здесь, в Брианце, всегда прохладно. Вы прежде бывали в Брианце?

Он что, затем его сюда вызвал, чтобы побеседовать о климате Брианцы? Да нет, видно, просто собирается с духом.

– Бывал. Мальчишкой гонял сюда на велосипеде... В Канцо, в Ассо, на пруд.

– На велосипеде... – откликнулся человечек. – Я тоже в молодости ездил сюда на велосипеде.

На том тема и иссякла. В сумерках деревья сада казались почти черными, кто-то зажег на вилле свет, по дороге внизу, метрах в двадцати, промчался автобус, посигналив почти по-вагнеровски.

– Здешние места теперь не в моде, – неожиданно продолжил маленький император. – Все ездят загорать на Лазурный берег или на острова, а ведь тут, в Брианце, всего в получасе езды от Милана, дышится прямо как на Таити... Думаю, все потому, что людям хочется уехать куда-нибудь подальше от родных мест. Окрестности всегда малопривлекательны. Вот мой сын эту виллу ненавидит, когда я привожу его сюда, он это воспринимает как наказание. Может быть, он и прав: здесь прохладно, но скучновато.

Стемнело; зажженные окна виллы были теперь единственным источником света.

– Доктор Ламберти, – внезапно изменившимся голосом произнес его собеседник, – вам объяснили, зачем я пригласил вас сюда?

– Нет.

Ему и правда ничего не объяснили – сказали только, кто таков этот невысокий скромный с виду человек. Один из пяти мировых специалистов по пластмассам инженер Пьетро Аузери, едва перешагнувший порог пятидесятилетия, способен сделать все из всего. Есть сорт пластмассы, которому даже присвоено его имя – аузерол. У инженера три диплома и, вероятно, немалое состояние, хотя официально он считается простым изобретателем и владеет лишь небольшой старой лабораторией в центре Милана.

– Я полагал, вам хотя бы намекнули. – Усталость исчезла из его голоса, осталась одна властность; судя по всему, с темой погоды и туризма покончено.

– Да, намекнули, что вы собираетесть мне предложить какую-то работу.

Еще несколько окон протянули к ним с виллы бледные лучи.

– Правильно, в известном смысле это можно назвать работой, – кивнул Аузери. – Может, мы прямо тут все и обговорим? Дома сын, и мне бы не хотелось, чтоб вы его увидели, прежде чем я вам объясню суть дела.

– Как угодно.

Человечек ему понравился: явно не из тех шутов, которых за последнее время и в тюрьме и на воле развелось полным-полно. Целые армии паяцев маршируют мимо тебя, их угадываешь по голосу, по запаху, по ногтю.

– Вы ведь медик?

Он только чуть помедлил с ответом, но в темноте и тишине пауза показалась бесконечной.

– Был им. Вас, наверно, уже уведомили.

– Да, разумеется. Но вы все равно им остаетесь. А я как раз нуждаюсь в услугах медика.

Теперь, прежде чем ответить, он сосчитал освещенные окна виллы: их было восемь, четыре на первом этаже, четыре – на втором.

– Я больше не практикую. Не имею права даже укол сделать... собственно, уколы-то мне прежде всего противопоказаны. Об этом вас, думаю, тоже уведомили.

– Меня обо всем уведомили, но это не имеет значения.

– Хм, довольно странно. Если вам нужен врач и вы прибегаете к услугам изгнанного из Ассоциации медиков, которому запрещено даже прописать аспирин, то это должно иметь какое-то значение.

– Нет, – с имперским великодушием отозвался император. В темноте он протянул ему пачку сигарет. – Курите?

– Но я три года просидел в тюрьме. – Он взял предложенную сигарету. – За убийство.

– Я знаю, – снова кивнул Аузери. – Но и это не имеет значения.

Что ж, по большому счету, наверно, ничего не имеет значения.

– Мой сын – алкоголик, – сказал Аузери, выпуская в темноте дым. – Сейчас он вон в той комнате на втором этаже – видите, крайнее окно? Это его комната, и я подозреваю, что он ухитрился припрятать там от меня бутылку виски и сейчас заправляется в ожидании знакомства с вами.

По тону его было понятно, что сын все же имеет для него значение.

– Ему двадцать два года. Вымахал под два метра и весит килограммов девяносто. До прошлого года он не доставлял мне особых хлопот, меня только удручала его тупость. Об университете и речи быть не могло, аттестат зрелости я ему добыл при помощи самого банального подкупа преподавателей. К тому же он очень замкнут – слова не выжмешь. Как говорится, ростом не мал, да умом не велик.