Георгий Лосьев - У чужих берегов (сборник)

Георгий Лосьев

У чужих берегов

Автор – читателю

Расскажу, как создавалась эта книга.

Детектив – слово английское, обозначает раскрытие и в русский лексикон вошло поздно, в конце девятнадцатого столетия.

Так стали, для благозвучия, именовать агентов полицейского сыска – филеров, сыщиков. Словечко привилось, живет и поныне.

Впервые я увидел детектива на обложке одного из тех пятикопеечных изданий, которыми кишела Россия в начале двадцатого века. Рокамболь, Фантомас, Ник Картер, Нат Пинкертон – все эти завораживающие имена так и пестрели в газетных витринах.

Будучи в гимназическом возрасте, еще не достигнув высот психологической криминалистики Достоевского, мы набрасывались на «пинкертонов» с первобытной читательской жадностью и лихо тратили на это чтиво пятаки, выдаваемые родителями на завтраки.

Детектив, которого я увидел на обложке, был заключен в кокетливый голубенький овал, но вид имел мужественный: лицо суровое, с обтянутыми скулами. В зубах детектив держал длинную английскую трубку с прямым мундштуком.

Это был Шерлок Холмс. Его выдумал волшебник Конан Дойль.

Сколько ни убеждал меня знакомый студент-первокурсник, что Шерлок Холмс – лицо нереальное, а воображаемое, я не хотел верить. Настолько здорово был придуман этот высокоодаренный, с долей английского скептицизма сыщик, что слова студента я счел кощунством.

Это произошло в 1915 году, в Тифлисе, а я – ровесник столетия.

Год спустя тот же студент в увеселительном саду «Муштаид» показал мне отлично выбритого и хорошо одетого подвижного толстячка с крохотным носиком.

– Запомни этого гнуса,– сказал студент.– Это сыщик. «Гороховое пальто». Ну, словом, детектив из сыскного отделения.

В том году я поступал в мореходное училище. Мне сшили черную тужурку с золочеными пуговицами и оякоренными наплечниками. Я мечтал о капитанском дипломе и на этом весьма шатком основании держался высокомерно.

Я ответил студенту:

– Хватит врать. Кто тебе поверит, что такая брюхатая мокрица – детектив?

Студент обиделся и сказал:

– Дурак!

На этом мы расстались навсегда.

А спустя два года именно тот тифлисский толстячок с носиком пуговкой выследил меня за расклейкой большевистских воззваний, приглашавших голосовать за список номер пять, и отвел в меньшевистскую контрразведку.

Это была моя вторая встреча с детективом...

Начинались штормовые годы революции и Гражданской войны.

Капитана дальнего плавания тогда из меня не получилось. Был я простой матрос, краснофлотец, с двумя книжечками в кармане бушлата – военморской и партийной.

После Гражданской я отдал якорь в Новониколаевске.

В 1924 году меня вызвали в губком, и заворготделом, тоже бывший матрос, заявил:

– Такое дело, братишка... Из органов Чека—ГПУ ты отзываешься. Пойдешь в угрозыск, инспектором ББ. Знаешь, что это такое?

Я не знал. И заворг сам не знал.

– Ну, в общем, прежнего ББ у них подшибли…

– Как это подшибли?

– А так. Навовсе. Скажу тебе по секрету: аппарат угро мы коммунизируем. Там у них слишком много этих... детективов.

– Ну, а меня-то за что туда?

Заворг нахмурился.

– Пар будешь травить? Протест вынесешь?

– Да нет: велено – сделано...

И я сам стал детективом. Советским...

Все, рассказанное в этой книге, не выдумано. Это не похождения Шерлока Холмса, а быль 1924—1934 годов.

В стране был нэп. Современный молодой читатель знает о нэпе понаслышке, да еще по учебникам, по лекционным конспектам и кинофильмам, большей частью приключенческого характера и редко по-настоящему правдивым.

В учебниках написано, что нэп – новая экономическая политика, в 1921 году сменившая прямолинейные, откровенно винтовочные общественные отношения военного коммунизма, был призван стать фундаментом социалистической экономики.

Ленин в 1921 году говорил: «...пролетарское государство должно стать осторожным, рачительным, умелым “хозяином”, исправным оптовым купцом, – иначе оно мелкокрестьянскую страну не может экономически поставить на ноги...»1.

Это была очень сложная штука – нэп. Время сосуществования капиталистических элементов с революционными кадрами, в руках которых находились административные высоты.

Нэп подсек в деревне политический бандитизм. Питательная среда бандитов – продразверстка была заменена продналогом. Но в городе вместе с оживлением частнокапиталистического предпринимательства оживилась и уголовщина, самая разномастная: от карманной кражи до хищений по службе, растрат и экономических диверсий.

С появлением в стране твердой бумажной валюты – червонцев обосновалось то самое, что у журналистов того времени было принято называть «накипь нэпа».

И нам, первым советским детективам, партия и государство поручили снимать эту «накипь» в самых сложных условиях сосуществования двух миров в одной стране.

О том, что собой представляла «накипь нэпа» и как мы с ней справлялись, и говорится в этой книге.

Часть первая

Рассказы народного следователя

«Пафос личности»

...Личность кричит потому,что,

чувствуя, свою двуличность,

хотела бы прикрыть криком

этот порок...

М. Горький. «О солитере»

В субботний вечер, около одиннадцати, в квартире начальника активно-секретной части розыска Раскатова настойчиво зазвонил телефон. Это был громоздкий настенный аппарат «Эриксон», и, чтобы услышать абонента, приходилось крутить ручку, приделанную сбоку.

– В чем дело? – спросил Раскатов в трубку.

– Докладывает дежурный Юркевич. Вооруженный грабеж... До нитки... Полагаю, Николай Аркадьевич, что действовали двое, а то и больше, и даже с лошадью...

Должность, которую занимал Юркевич, называлась солидно: субинспектор, что было скопировано с французской полиции. Этому званию вовсе не соответствовало более чем скромное помещение дежурки, где Юркевич уже допрашивал потерпевших, когда туда прибыл Раскатов.

Потерпевшие – владелец конфетной фабрики Кошкин и его спутница, довольно миловидная женщина, – сидели на лавке в наброшенных на плечи казенных халатах, доставленных из каптерки.

– Так сколько же их было? – спрашивал Юркевич, кося глазом на мадам. – Двое или трое? Внешний вид можете описать?

– Ну, что вы! – грустно улыбнулся Кошкин. – Попробуйте в таких обстоятельствах запомнить! Да и темно было... Уехали они в пролетке, было их, вероятно, трое, так как двое нас, извините, раздевали. Гм... А пролетка стояла за углом.

– Попрошу повторить все еще раз, поподробнее, – сказал Юркевич и поглядел в сторону начальника, усевшегося в уголочке.

Кошкин вежливо наклонил голову.

– Пожалуйста!.. Мы возвращались из кинематографа и были уже буквально у ворот моего дома. Внезапно я почувствовал, что мне в затылок уперся какой-то холодный предмет и чей-то голос приказал: «Стоять на месте тихо!» Второй голос добавил: «Не оборачиваться. Раздевайтесь оба!» Тут моя э... э... спутница взмолилась. Тогда первый сказал: «Спокойно, мадам! Жизнь – единственная реальная ценность, врученная людям судьбою. И в то же время – грош ей цена. Зачем мне лишать личность жизни, этой грошовой ценности?..» Словом, целый философский трактат в двух словах.

– Да, да! – вмешалась спутница Кошкина, кокетливо оправляя халат. – Они вполне интеллигентны и даже обходительны. Особенно тот, высокий, что командовал, неправда ли, Ванюша?..

Кошкин кивнул.

– Ну, разумеется, – продолжала мадам, – мы сняли с себя все. Потом Иван Павлыч спрашивает: «Что же нам делать?» А высокий отвечает: «Можете повернуться». Тут мы смутно различили в проеме ворот две фигуры. Лица были, кажется, в масках...

Кошкин попросил закурить и, затянувшись, продолжил рассказ:

– Да-с... Раздели, свернули все в узел, и высокий э... э... заявляет: «Заходить домой запрещаю под страхом смерти. Идите в ГПУ или в угрозыск и там обо всем расскажите».

– И вот – мы здесь!.. – вздохнула мадам.

– А вообще должен сказать, – взорвался вдруг Кошкин, – черт знает что! Нельзя показаться на улице. «Шубсним» какой-то! Это так они себя называли. А вы, господа, не в силах оградить население от подобных эксцессов. Безобразие!..

– Господа в Черном море, – буркнул Юркевич.

Раскатов, сидевший все это время молча, поморщился и спросил будничным голосом:

– Что у вас взяли? Товарищ Юркевич, запишите в протокол!

– Ах, к чему это? – Кошкин безнадежно махнул рукой. – Суть не в том, что вы, может быть, и найдете наши вещи. А вот государство не может оградить нас от бандитов... Я буду писать в газету!..

При этих словах в дежурку вошел начальник угрозыска товарищ Кравчик. Был он плотен и низкоросл и в свои пятьдесят лет обладал хорошей зрительной памятью.