Владимир Таганцев - Золотое яблоко Фрейи

Таганцев В.Г.

Золотое яблоко Фрейи

Пусть реалисты утверждают,

Что все размечено давно,

Во тьме неведенья блуждая,

«Возможно, — говорим мы, — но…»

От автора

Писать предисловие к собственным книгам, на мой взгляд, весьма бесперспективное занятие, ибо все, что ты хочешь сказать читателю, следует изложить в самой книге, и не предварять события. В предисловии автор невольно навязывает читателю ту точку, с которой, по его мнению, описываемые действия вызовут наибольший интерес и усилят остроту восприятия. Но если точка эта назначается неправильно, то вся основная работа может пойти насмарку, а то и вызвать обратный эффект. Конечно, легко заинтриговать читателя, но не дай Бог, когда он закроет последнюю страницу и недовольно скажет: «И это все? А что там наговорил в предисловии автор?» Вот почему я не называю то, что сейчас пишу, предисловием, мне хочется лишь сказать несколько слов об истории создания книги.

Находясь в 1982 году в служебной командировке в тогдашней ГДР, я остановился в небольшом старинном городке Ютербог, что близ Потсдама. Однажды меня навестили в гостинице мои хорошие друзья — Вернер В. и Карл Э. Мы разговорились об истории городка, и я узнал, что находящиеся недалеко от моей гостиницы развалины, чудовищно развороченные бомбежками последних дней войны, принадлежали некогда крупному католическому монастырю. Развалины католического монастыря в протестантской Германии! На родине Шиллера и Гофмана, Гете и Вагнера, Будучи в двух шагах m разрушенного еще во времена Реформации монастыря бенедиктинцев, не поинтересоваться его историей, его манящими тайнами? И вот мои друзья помогли мне достать в муниципальном архиве разрозненные сведения о нем, включая обрывки летописи аббатства. Стоявшая за окном гостиницы тишина, лишь изредка разрываемая грохотом наших МиГов, помогала мне в переводе. Один отрывок летописи меня особенно заинтересовал: а не мог понять смысл описанного. И вот недавно, в Москве, разбирая свои бумаги, я наткнулся на свой давнишний перевод. Прошло семь лет! И я решился — написал первую в жизни книгу, взяв за основу собственную трактовку летописи. Вот и все, и никаких напутствий читателю.

Завещание

Беседа четырех джентльменов. Альфред Нобель и намеки доктора Беннета. Наследный замок рода Эдсонов. Рассказ Джона Дэвиса. Смерть перед женитьбой. Два дня спустя.

ТЕПЛЫМ СЕНТЯБРЬСКИМ ВЕЧЕРОМ 198… года четыре весьма достойных джентльмена вели внешне ничем не примечательный разговор. Все они были людьми разного возраста, наклонностей и отношения к Бытию. Казалось, ничто не объединяло их, помимо служения науке, творимой в стенах Бултонского университета, одного из старейших учебных заведений графства. Мирно беседуя на темы, близкие скорее к светским сплетням, нежели к науке, вряд ли они подозревали, что воля Провидения уже занесла над кем-то из них свой роковой меч, а царство Плутона скоро примет в свои холодные объятия нового подданного.

Исчерпав запас свежих новостей о сослуживцах, собеседники заговорили о вещах, касающихся в той или иной степени собравшихся.

Профессор Ральф Беннет, важного вида толстяк с сигарой во рту, принялся излагать свои, несколько туманные соображения о неисповедимости путей, ведущих на Олимп науки, к званию Нобелевского лауреата:

— Нет, дорогой Говард, в природе все относительно. Это единственное, что является постулатом в этом вечно меняющемся мире. Возьмите, к примеру, того же Альфреда Нобеля. Как, грубо говоря, обстояло дело с ним? По расхожей версии, он изобретает динамит, чудовищно богатеет на этом и, испытывая муки совести, учреждает премию из своего посмертного фонда за наиболее гуманные и выдающиеся изыскания.

— А что, Ральф, вы можете предложить нам что-нибудь новенькое? — спросил Говард О’Нэйл, физик, сухощавый рыжеватый человек лет сорока пяти.

— Я тоже не совсем понимаю вас, Беннет. Или, согласно вашей теории, динамит — понятие относительное и в некоторых, сугубо частных случаях используется как слабительное? — поддержал коллегу профессор Джон Дэвис, хозяин квартиры и инициатор посиделки.

— Все относительно, друзья мои, все, — заговорил вновь Беннет.

— Одним словом, вы утверждаете, что дело могло обстоять и наоборот? — вступил в разговор Томас Арчер, ассистент профессора Дэвиса.

— Да, друг мой, именно! Но и это тоже относительно. Вот в чем суть. Отсюда и относительность значения звания лауреата. Надеюсь, вы не обиделись на меня, дорогой Дэвис?

— Нисколько, Ральф, нисколько. За свои семь лет лауреатства я привык не к такому. К сплетням, дорогой Ральф, я отношусь философски. Сплетня — весьма относительная категория. Мне они, например, лишний раз напоминают, что я самый молодой из трех лауреатов Бултона, — с плохо скрытым вызовом ответил Дэвис.

— Ну и прекрасно, я очень рад за вас, а мысли ваши только подтверждают правильность моих рассуждений, — загудел Беннет довольно.

— С вашего позволения, я их продолжу, — предложил Томас Арчер.

— Вы? — удивился Беннет. — Прошу вас, друг мой.

— Ваша гипотеза заключается в том, что вся история с созданием взрывчатки может быть сведена к одному — господина Нобеля обуяла жажда обессмертить свое имя, а раскаяние — лишь предлог. Не так ли?

— Прекрасно, друг мой. Вы отлично владеете логикой и являетесь достойным помощником своего шефа, — обрадовался Беннет.

— Но кто знает, как в действительности обстояло дело? — заметил О’Нэйл.

— Никто. И обстоятельство это лишь говорит в пользу гипотезы мистера Беннета, — ответил Арчер.

— Да, друг мой. Факт, не являющийся относительным, — то, что наш гостеприимный хозяин семь лет — носит звание лауреата.

— Но само значение лауреатства весьма относительно и может и. не подтверждать значения вклада профессора в науку, — настаивал Арчер.

— Полно, друг мой. — Беннет отложил сигару. — Ну зачем же меня подозревать в черной зависти, да еще подменяя понятия?

— Я подозреваю вас в объективности, — заявил Арчер.

— Можно и так. — Беннет улыбнулся. — Как бы то ни было, вклад доктора Дэвиса велик и оценен по достоинству. А вся та газетная шумиха, которая так и не деморализовали профессора — лишнее подтверждение того, что Нобелевский лауреат выбран воистину по заслугам.

— Благодарю вас, — сквозь зубы сказал хозяин.

— Однако, господа, разрешите откланяться, — я обещал Анабелле прийти домой пораньше. Спасибо за приятное общество и всего доброго, господа! — Профессор Беннет величественно удалился.

— Парфянская стрела достигла цели, — прокомментировал его уход Арчер, глядя на помрачневшее лицо своего шефа.

— Да ты, видно, позабыл, Джо, что он исходит желчью ко всем и вся. На мой взгляд, никакого скандала не было вообще. Зря ты подыгрываешь завистнику, копающемуся в грязном белье.

— Спасибо, Говард. Ты прав — по сути Беннет прямо сказал, что я слишком молод для Нобелевского лауреата. Между прочим, это выпад и в ваш адрес, Томас.

— Мне кажется, Беннет имел в виду другое, — ответил Арчер.

— Все мудрите, Том, — улыбнулся О'Нэйл. — А я думаю, Беннету порядком наскучило кидать кости.

Дэвис вспомнил о чем-то, лицо его разгладилось. О'Нэйл продолжал:

— Лихо ты его тогда поддел! Впрочем, будем снисходительны — ему пошел седьмой десяток, а профессором он стал лет шесть назад. Однако я тоже пойду, ребятки, — Джой страшная ревнивица. Ну и взбучку она мне устроила после… теологического спора. — О'Нэйл подмигнул Арчеру, вставая.

— Пока, Говард. Привет ей от нас.

Профессор Дэвис и Томас Арчер остались вдвоем.

— Ну а вы, друг мой, тоже, конечно, знаете все о той истории? — первым нарушил молчание профессор.

— Что произошла семь лет назад? И стоит же вам, право, переживать. У вас есть все: работа, положение, деньги. Это Беннету или мне надо о них думать. — Арчер повел рукою, обрисовывая преимущества положения своего шефа. Впрочем, жест этот был явно излишним — обстановка гостиной говорила о том, что мистер Дэвис может позволить себе если не купаться в роскоши, то жить на широкую ногу.

Интересно, что два оставшихся собеседника, а именно мистер Джон Кейт Дэвис и мистер Томас Янг Арчер, разительно отличались друг от друга. Дэвис, красивый блондин лет сорока, был эмоционален, легко выходил из себя и с трудом успокаивался, что, однако, не мешало ему следить за своей внешностью и потреблением табака, заниматься теннисом и охотой и. независимо от обстоятельств, всегда безукоризненно одеваться. Арчер, курчавый брюнет лет тридцати с небольшим, не в пример профессору, был задумчив и рассудителен, хотя и любил иногда огорошивать собеседника неожиданными вопросами, Теннисом Арчер не увлекался и выкуривал порой до двух пачек сигарет в день. Одевался он небрежно, причем отнюдь не нарочито.