Елена Михалкова - Манускрипт дьявола Страница 29

– Господи, девка-то как выросла! Наташа, солнышко, тебя не узнать!

Дома Тошка подошла к зеркалу, недоверчиво осмотрела себя. «Пожалуй, ноги стали длиннее, хоть и ненамного – это оттого, что на велосипеде носилась. Загорела – загар всегда на пользу. Лицо похудело. Вроде бы и все… Чему тут удивляться? А, да, еще волосы…»

Волосы Тошка постригла в лагере – надоел хвостик, и в приступе нелюбви к себе она уговорила одну из вожатых сделать ей стрижку. Обкромсанная пшеничная гривка тут же облегченно начала виться легкой волной, и Тошка заколола ее ободком, чтобы не лезла в глаза.

Первого сентября ее встретили восхищенные взгляды одноклассников. Баренцев и Арефьев должны были вернуться из летних поездок лишь через две недели, и некому было сказать Тошке, как она похорошела, – отец считал ее самой красивой девочкой в мире и был уверен, что она об этом знает. Он ошибался – Тошка понятия об этом не имела и думала, что отец щадит ее чувства, не заговаривая с ней о ее внешности.

За лето она очень похудела, из ниоткуда появилась нежная тонкая шейка, а короткие крепенькие ножки хоть и не превратились в длинные и стройные, но стали точеными, с хорошим рельефом – не пропали даром Тошкины долгие велосипедные прогулки. Обрисовались вместо кругленьких щек скулы, подчеркнулись новой стрижкой, и нежный рисунок губ стал ярче и заметнее. Но особенно выделялись на лице похудевшей Тошки глаза – большущие, ярко-синие, опушенные густыми ресницами, словно еловыми веточками.

«Ну, девка, ты даешь! Все ушло в глаза!» – сочувственно и в то же время восхищенно говорила соседка, встречая Тошку в лифте. На улице на нее оборачивались, а продавец в мясном отделе стал очень долго взвешивать Тошке мясо, заговаривая ей зубы бессмысленной болтовней.

Две недели тянулись невыносимо долго. Тошка считала часы до возвращения друзей, сердилась сама на себя, стала часто плакать по пустякам и возмущенно обзывала себя истеричкой и плаксой.

Арефьева она увидела, возвращаясь из школы во вторник. Он сидел на ступеньках лестницы и поднялся, увидев ее издалека. Пока она подходила, странно взволнованная – хотя это ведь был он, привычный ей Макс, – он смотрел на нее без улыбки, чем смутил Тошку еще больше. Большой, широкоплечий, очень красивый – она сама себе показалась маленькой рядом с ним. Тошка все замедляла и замедляла шаг, пока не остановилась в паре метров от Арефьева.

Сентябрьский теплый ветер взлохматил обоим волосы, и Макс сдул челку со лба. Тошка стояла взъерошенная, и тогда он шагнул к ней, провел рукой по ее волосам, прижал к себе, пораженный тем, какая она стала необыкновенная – и одновременно ничуть не удивленный. Он всегда знал, что нет никого, хотя бы чуть-чуть похожего на нее.

Тошка отстранилась, подняла к нему счастливое лицо.

– Пятку туфлей натерла, представляешь? – призналась она.

– Я по тебе тоже скучал, – сказал Макс, широко улыбнувшись. – Пойдем отсюда, а то вон биологичка уже в окне торчит.

Они убежали в овраг и прогуляли до позднего вечера, так что отец начал волноваться, и Тошка потом клятвенно обещала, что больше никогда так не будет.

С этого дня они с Максом почти не расставались – до того самого времени, когда она решила уйти из института. Они тогда так поссорились, что Тошка твердо поняла: это навсегда. Она его никогда не простит, потому что Максим Арефьев – тупой, самовлюбленный, эгоистичный болван, не думающий ни о ком, кроме себя.

– Тупой эгоистичный поганец, – сказала Тошка вслух с искренним чувством, водя карандашом по странице с «расшифровкой», где она выписывала бессмысленный набор букв. – Просто поразительно, каким эгоистичным поганцем может быть человек. И тупым к тому же!

Она перечеркнула все написанное, выронила карандаш и обхватила голову руками.

«Макс жив. Он не может умереть. Они просто украли у него шифр. Он не может умереть».

Тошка еще несколько раз убежденно повторила это про себя и кивнула, сотворив маленькое заклинание, предназначенное для избавления от плохих мыслей. Потом положила голову на стол и почти сразу уснула, твердо уверившись в том, что Максим Арефьев жив.

На следующий день я рассказал Молли о случившемся. Мне хотелось поделиться с кем-нибудь своей победой, а многочисленные собутыльники для этого не годились. Будь здесь Джон Ди, я непременно поведал бы ему о хитроумном монахе, живописав весь его «эксперимент» в ярких красках. Я неплохой рассказчик, и Джону, без сомнения, пришлась бы по душе моя история.

Но он, увы, в Лондоне – нянчится со своим годовалым сыном. Джейн родила ребенка через девять месяцев после той ночи, когда ангелы призвали ее стать моей временной женой. Мальчишку назвали Теодорусом, то есть Божьим даром, и когда я прочел об этом в письме, то хохотал так, что испугал служанку.

Так вот, о служанке… Поскольку не нашлось никого получше, пришлось мне выкладывать эту историю ей. К моему удивлению, Молли поняла почти все, что я объяснял.

– Выходит, он хотел обмануть самого короля? – с величайшим удивлением спросила она.

– Выходит, так. Но короли не прощают, когда их обманывают.

– А то золото, которое он изготовил, – оно ведь настоящее, верно?

– Так-то оно так, но королю требовалось не золото, приготовленное из золота, а сам рецепт! А он оказался подделкой. Розенкранц не знал секрета, а хотел убедить Рудольфа, что знает.

Я вскочил с кровати, на которой лежал, поглаживая полуобнаженное тело Молли, и прошелся по комнате.

– Пока все, кто объявлял о создании философского камня, оказывались мошенниками либо глупцами, верящими в чужие выдумки! Но кто знает – быть может, вскоре и в самом деле появится алхимик, который осуществит мечту сотен других! Меня не покидает ощущение, что с каждым ложным шагом, который должен бы уводить нас в сторону от великого открытия, мы в действительности приближаемся к нему! Парадокс? Парадокс. Назови это предчувствием, если хочешь, или надеждой… Но я должен быть готов к тому, чтобы оказаться рядом с таким человеком, когда он появится.

– Для чего?

– Видишь ли, сделать великое открытие – это одно, а достойно представить его монарху – совсем другое! Сколько я видел ученых, казавшихся безумцами! Таким не поверил бы и самый простодушный человек. Но учеными-то они были настоящими! Случись одному из них открыть тайну философского камня, ему стоило бы больших трудов доказать, что он не сумасшедший и не плут, а его трансформация – не ловкий фокус. Вот тут и пригодился бы я! Король доверяет мне, а того, кто принесет ему секрет, он осыпет своими милостями… Но, впрочем, что даром болтать и придумывать пустое! – С этими словами я запрыгнул на кровать и ущипнул Молли за плечо. – Все, малышка моя, хватит о глупостях! Займись делом, а я пока отдохну.

Она присела на краю, рассеянно накручивая на палец вьющуюся темную прядь. Глаза ее были задумчивы. Немного подумала, затем наклонилась ко мне и доверительно шепнула:

– А я знаю одного человека, который и в самом деле может делать то, о чем ты говоришь. Только поклянись никому не рассказывать об этом!

– О чем ты, крошка? – спросил я, зевая. Мое возбуждение спало, и теперь я хотел спать.

– О золоте!

– О мой бог! – Я страдальчески закатил глаза. – Иди рассказывать сказки кому-нибудь другому, детка. Только сперва приготовь еду.

– Но это не сказки! Я видела своими глазами…

Она осеклась. Замолчала и принялась одеваться, но по лицу ее было видно, что она думает о чем-то своем. Если бы Молли продолжала чесать языком, то я велел бы ей заткнуться, и на том дело бы и закончилось. Но от ее молчания во мне проснулось любопытство.

– Что ты видела своими глазами? – Я приподнялся на локте, залюбовавшись ею.

Кожа у Молли нежная и слабо светится, как лепесток розы, если посмотреть через него на небо. По правде говоря, мне не часто доводилось отрывать розовые лепестки и взирать сквозь них на небосвод, но, думаю, я не ошибся, выразившись столь возвышенно о своей служанке. Мордаха у нее, конечно, простецкая, но славная, а округлости телес приятны и взгляду, и руке.

Я перевел взгляд на две красных полосы, расплывающихся на ее плече. Третьего дня она неловко повернулась и задела банку с составом, которого я ждал целый месяц от поставщика, что привозит мне редкие вещества. Банка, понятное дело, разбилась вдребезги, и я в бешенстве хлестнул служанку плеткой, обозвав неповоротливой коровой. Наказание было заслужено, и Молли долго униженно выпрашивала у меня прощение, пока я наконец не отправил ее восвояси, обругав напоследок еще разок.

– Так что ты видела, крошка?

Видя, что она не отвечает, я схватил ее за руку и потянул обратно на кровать. Получилось грубовато и судя по тому, что Молли не принялась хохотать и барахтаться, как делала обычно, она и в самом деле задумалась всерьез.

– Да что с тобой? – прикрикнул я, нахмурившись. – Рассказывай, черт тебя дери, а не корчи из себя немую дурочку!