Джинн Калогридис - Я, Мона Лиза

Джинн Калогридис

Я, Мона Лиза

Посвящается Джорджу

Многое происшедшее много лет тому назад будет казаться нам близким и недалеким от настоящего, а многое близкое покажется стариной — такой же, как старина нашей юности.

ИЮНЬ 1490 ГОДА

I

Меня зовут Лиза ди Антонио Герардини Джокондо, хотя знакомые называют мадонной Лизой, а для всех прочих я просто монна[1] Лиза.

Мое изображение выполнено на дереве кипяченым льняным маслом и красками, добытыми из земли или из раздробленных в порошок полудрагоценных камней и нанесенными затем кистями из птичьих перьев и шелковистых ворсинок звериного меха.

Я видела этот портрет. Он совсем на меня не похож. Я смотрю на него и вижу не себя, а лица моих родителей. Я прислушиваюсь и слышу их голоса. Я ощущаю их любовь и печаль. И вновь и вновь становлюсь свидетелем преступления, неразрывно соединившего мать с отцом, а затем так же неразделимо связавшего их со мной.

Ибо история моей жизни начинается не со дня рождения, а с убийства, совершенного за год до того, как я появилась на свет.

Впервые эта истина открылась мне во время встречи с астрологом, случившейся недели за две до празднования моего дня рождения, который нам предстояло отметить 15 июня. Мама объявила, что я сама могу выбрать себе подарок. Она думала, я попрошу новое платье, ведь нигде так рьяно не следовали моде, как в моей родной Флоренции. Отец был одним из богатейших в городе торговцев шерстью, его деловые связи позволяли мне выбирать самые роскошные меха и ткани — шелка, парчу, бархат.

Но не о платье я мечтала. Совсем недавно я побывала на свадьбе у дяди Лауро и его юной избранницы, Джованны Марии. После чествования молодых бабушка кисло заметила:

— Мира в этой семье не жди. Она — Стрелец, под влиянием Тельца. А Лауро — Овен. Они постоянно будут сталкиваться лбами.

— Мама, — мягко упрекнула бабушку моя мама. Если бы вы с Антонио в свое время обратили внимание на эти вещи… — Бабушка осеклась под резким маминым взглядом.

Я была заинтригована. Родители любили друг друга, но не познали семейного счастья. И тут до меня дошло, что они до сих пор ни разу не обсуждали со мной мой гороскоп.

Расспросив хорошенько маму, я узнала, что гороскоп для меня даже не был составлен. Новость меня шокировала: в зажиточных флорентийских семьях, как было заведено, часто советовались с астрологами по всем важным вопросам, а для новорожденных неизменно составляли гороскоп. А я была на особом положении: единственный ребенок в семье, воплощение всех родительских надежд.

И как единственный ребенок я прекрасно сознавала, какой силой обладаю; я хныкала и жалобно канючила, так что, наконец, мама неохотно сдалась.

Знай, я тогда, что за тем последует, ни за что бы так не упорствовала.

Мама не осмеливалась выходить из дома, поэтому мы не пошли к астрологу, а пригласили его к нам.

Из окна коридора, куда выходила моя спальня, я наблюдала, как на задний двор вкатилась золоченая карета с нарисованным на дверце семейным гербом. Двое элегантно одетых слуг помогли астрологу выйти из кареты. На нем была плотно облегающая безрукавка из фиолетового стеганого бархата, а поверх он накинул более темного оттенка парчовый плащ без рукавов. Несмотря на тщедушное тело, впалую грудь, держался астролог величаво.

Встретить его вышла Дзалумма, рабыня моей матери. В этот день она нарядилась, словно фрейлина при дворе. Мама, нежная душа, внушавшая слугам преданность, обращалась со своей рабыней как с любимой подругой. Дзалумма была черкешенка, родом с высоких гор таинственного Востока; ее народ славился красотой, и Дзалумма — рослая, чернобровая и черноволосая, с лицом белее мрамора — не была исключением. Ее тугим локонам, созданным не раскаленной кочергой, а самой природой, завидовали все флорентийские женщины. Временами она бормотала что-то себе под нос на своем родном языке, совершенно не похожем ни на одно наречие, которое я когда-либо слышала.

Дзалумма присела в поклоне, после чего проводила приехавшего в дом. В то утро мама очень волновалась, наверное, из-за того, что астролог был самой известной личностью в городе и однажды, когда предсказатель Папы заболел, с ним даже советовался его святейшество. Мне велели не показываться взрослым на глаза; этот первый визит был строго деловым, а я могла отвлечь астролога своим появлением.

Я все-таки вышла из своей комнаты и на цыпочках прокралась до лестничной площадки, надеясь разобрать хоть что-нибудь из того, что происходило сейчас двумя этажами ниже. Но каменные стены были толстыми, а мама плотно закрыла дверь в гостиную — в общем, мне не удалось услышать даже приглушенных голосов.

Визит продлился недолго. Мама открыла дверь и позвала Дзалумму; до меня донеслись ее быстрые шаги по мраморному полу, затем прозвучал мужской голос.

Я ретировалась с лестницы и поспешила вернуться к окну, из которого можно было увидеть карету астролога.

Дзалумма вывела гостя из дома, а затем, оглянувшись по сторонам, передала ему какой-то маленький предмет, наверное, кошелек. Поначалу он отказывался, но Дзалумма горячо настаивала. После минутной нерешительности он сунул вещицу в карман, сел в карету и уехал.

Я предположила, что она заплатила ему за предсказание, хотя меня удивило, как такой человек согласился предсказывать рабыне. А может быть, мама просто забыла ему заплатить.

Возвращаясь в дом, Дзалумма случайно подняла глаза, и мы встретились с ней взглядами. Испугавшись, что меня застали за таким неприглядным занятием, я поспешила убраться к себе.

Дзалумма любила подразнить меня, когда мне случалось нашкодить; я ожидала, что и на сей раз, она поступит так же, но рабыня почему-то ни словом не обмолвилась об этом случае.

II

Через три дня астролог вновь нанес визит. Я опять наблюдала из окошка верхнего этажа, как он выходит из кареты и Дзалумма приветствует его. Я была взволнована: мама наконец-то согласилась позвать меня в нужный момент. Я решила, что она хочет пригладить неприятную правду.

На этот раз астролог продемонстрировал свое богатство, нарядившись в блестящую желтую тунику из шелкового дамаста, отделанную коричневым мехом куницы. Прежде чем войти в дом, он остановился и бросил украдкой какую-то фразу Дзалумме; она закрыла ладошкой рот, словно в шоке от услышанного. Тогда он явно задал ей вопрос. Она покачала головой и дотронулась до его локтя, видимо о чем-то прося. Предсказатель передал ей свернутые в трубочку листы и, выдернув руку, раздраженный, направился в дом. Рабыня дрожащими руками сунула свиток в карман, скрытый в складках юбки, после чего последовала за гостем.

Я покинула свой пост у окна и вышла на лестницу, где стояла и прислушивалась, нетерпеливо ожидая, когда меня позовут. Меня совершенно сбил с толку таинственный разговор между астрологом и рабыней.

Минут через пятнадцать я вздрогнула от неожиданности: внизу кто-то распахнул дверь с такой силой, что она грохнула о стену. Я подбежала к окну: астролог шел к своей карете один, его никто не провожал.

Приподняв юбки, я бросилась вниз по лестнице, благодаря судьбу за то, что на пути мне не попалась ни Дзалумма, ни мама. Запыхавшись, я подбежала к карете в ту секунду, когда астролог дал сигнал вознице трогать.

Я уцепилась за отполированную деревянную дверцу и взглянула на человека, сидящего в глубине кареты.

— Пожалуйста, постойте, — попросила я.

Он жестом велел вознице придержать лошадей и с кислой улыбкой уставился на меня; в то же время в его взгляде угадывалось любопытство и сострадание.

— Значит, ты и есть хозяйская дочь.

— Да.

Он внимательно оглядел меня.

— Я не стану участвовать в обмане. Поняла?

— Нет.

— Хм. Вижу, что не поняла. — Он помолчал, тщательно подбирая слова. — Твоя мать, мадонна Лукреция, сказала, что тебе потребовались мои услуги. Так?

— Да. — Я раскраснелась, боясь, что мое признание рассердит его еще больше.

— В таком случае ты заслуживаешь узнать хотя бы часть правды — ибо в этом доме всей правды тебе никогда не услышать. — Его высокомерное раздражение постепенно угасло, и он заговорил серьезным, мрачным тоном. — Гороскоп у тебя необычный — некоторые даже сказали бы, что он внушает беспокойство. Я отношусь к своему искусству очень серьезно, к тому же умею применять интуицию — и то и другое говорит мне, что ты угодила в водоворот насилия, крови и обмана. То, что начали другие, должна завершить ты.

Я сжалась от ужаса, но, когда ко мне вновь вернулся голос, решительно заявила:

— Не желаю иметь отношение к подобным вещам.

— Твоя стихия — огонь, — продолжал он. — Твой нрав горяч, как кузнечный горн, в котором выковывается меч правосудия. В расположении твоих звезд я разглядел акт насилия, который связан с твоим прошлым и будущим.