А. Веста - Алмазная скрижаль

А. Веста

Алмазная скрижаль

Пролог

Осенний покой Заонежья,

Как сказка, баюкает слух…

Логово было устроено под широким, разлапистым выворотнем, под навесом корней и седого мха. Зверь спал, положив на лапы тяжелую, лобастую голову. Это была огромная белая волчица, словно вышедшая из времен, когда еще жили на земле могучие звери-исполины. Резкий ветер ударил в тростник, вздыбил шерсть на загривке, и сразу откуда-то выпростался и забил ноздри резкий запах прелого пера, ружейной смазки и кислого пота.

На зверином языке эта яростно-жгучая смесь означала «человек, выстрел, страх». Двуногое существо было молодо и смертельно напугано. Это был мужчина. Женщины пахли иначе: влажно и густо, как свежевыловленная рыба. К запаху чужака не примешивалось и малой доли пороховой пыли, значит, охотник был вооружен новым, ни разу не стрелявшим оружием.

Волчица проснулась и глухо заворчала, с угрозой всматриваясь в лесную темень. Янтарные радужки глаз налились мраком. Но запах быстро ослабел и выветрился. Она взрыхлила подстил, зевнула и свернулась кольцом, спрятав нос в охвостье. К осени она опушилась твердым, густым подшерстком, взошедшим сквозь летнюю серебристую «волну». Спать было мягко и жарко.

Тяжело переставляя ноги в болотных сапогах, вдоль озерного берега брел человек. На рассвете тяжелый военный вертолет жабьей окраски выбросил его в мелкий соснячок между чарус — ледниковых озер. Страх впился в него сразу, едва стих за озером рев вертолетного движка и унялся смерч из сорванных листьев и ржавой хвои.

По неписаным законам Школы, испугаться — значило умереть. Чертыхаясь, он вспоминал, как сам напрашивался в этот продутый осенними ветрами лес, убедив Хозяина, что только он сможет опознать «дичь» среди случайных лесных бродяг и «ягодного» десанта. Задание, что неделю назад казалось приключением, легкой, возбуждающей ловчие инстинкты прогулкой в северных джунглях, на деле оказалось жестоким поединком со всей этой нищей, угрюмой землей.

Он еще раз осмотрел карту, по компасу сверил направление. Но опять ошибся: стрелка выплясывала бешеный танец. Эта высотка, отмеченная на измятой карте косым крестом, уже давно должна была замаячить среди подгнившего редколесья.

На болота опускалась ранняя, ненастная мгла. Он присел на изломанный штормом плавень, достал из кармана припрятанный блок жвачки. Крупные, лошадиные челюсти заработали упруго и неутомимо, и это привычное действо вернуло его к реальности. Ну, чего он боится? Потеряться в этих идиотских болотах? Человек потрогал маленький радиомаяк, цацкой болтавшийся на груди; только поверни тумблер, и группа эвакуации найдет его в любой трясине. Но уйти без добычи… Нет, он не уйдет «пустым», хоть бы пришлось остаться здесь навсегда.

Из всей пестрой и странноватой на первый взгляд учебной группы его выделяла, пожалуй, лишь эта бешеная гордость, хотя ни шкала родословной, ни «особые данные», ни «Труба Архангела» — так в Школе называли полосу препятствий — не давали ему никаких преимуществ.

Все фобии уже на «первом круге» вытеснялись рациональным чувством самосохранения, молниеносной реакцией на любой раздражитель, ледяной злостью и отсутствием видимых переживаний. Там он ничего не боялся. Решительно плюхался в теплую, кроваво-подсвеченную, тухловатую воду, куда, по слухам, запускали всякую нечисть, бесстрастно ложился в сырой, узкий гроб и слушал стук земляных комьев по дощатой крышке. Но его, именно его потом еще долго ломала судорога и трясла икота.

Он вспомнил, как прыгал в горящее, пахнущее бензиновой гарью кольцо, как на одном дыхании проскакивал облитый гудроном, пылающий туннель, как ужом скользил по узкому горизонтальному лабиринту, звериным чутьем избегая тупиков и ловушек, как уверенно орудовал в душной спецанатомичке…

Стрелял он намного лучше других, с веселым цинизмом отрабатывая стрелковые упражнения на куклах-имитаторах: курносых пупсах, девочках с бантиками и прочей сентиментальной ерунде.

Но главным, что дала ему Школа, были не спортивные достижения и хорошо накачанные мышцы, а «Закон», о котором он прежде почти ничего не знал. Сто древних правил должны были поддерживать дух будущих боевиков.

Воспоминания о Школе успокоили и взбодрили его. Это была пора его силы и успеха, поэтому мысли о том, что Школа скоро будет закрыта, отозвались в нем досадой и злостью. По-видимому, на смену традиционной и хорошо себя зарекомендовавшей Школе готовился новый, тщательно засекреченный проект. Однажды он заглянул на полигон между занятиями. Шестеро рыжих «волонтеров» с разбегу бросались на трехметровую стену и, часто перебирая кривыми ногами, резко взбегали по вертикали. Шимпанзе или плосколицые орангутанги показались бы симпатягами и интеллектуалами рядом с головастыми и длиннорукими близнецами, похожими, как клоны. Инструктора нигде не было видно, но рыжая команда действовала слаженно, как по тайному знаку.

Сорвался он в самом конце курса. Встреча с Учителем Террионом была одним из важнейших испытаний. Некоторые из подмастерий первого круга бесследно исчезали из Школы после недолгого разговора наедине с человеком, которого никто не видел ни прежде, ни после «собеседования». Ему запомнились только выпуклые блестящие глаза. Взгляд их напоминал взгляд хищной змеи, такой же голый, застывший. В первую минуту ему захотелось спрятаться от непроницаемо-темных глаз с фиолетовой искрой в глубине зрачка, от тихого невыразительного голоса, шевелящего давние воспоминания, воскрешающего призраки. Вопрос следовал за вопросом, не оставляя ни секунды на раздумье.

Этот человек держал его душу, одним прикосновением мог убить или исцелить, вознести высоко или уничтожить. «Никогда не плачь, брат, и ты увидишь слезы на глазах твоих врагов… Никого не люби, и ты овладеешь красивейшими женщинами мира. Не ищи богатства, отныне единственное твое богатство — Сила и Воля. Не бойся Смерти, и ты никогда не умрешь… Помни: ты — господин! Живи, как господин! Люби, как господин! Умри, как господин!»

Вот уже час он шел вдоль берега, по карте выверяя приметы, терпеливо вспоминая полученные инструкции и желтый, твердый, как вороний клюв, палец Хозяина, тупо стучащий по карте: «Они не должны выйти из квадрата! Все, что успели нарыть, — мне на стол!»

«Хозяин» был одним из щедрых благодетелей школы. Благодаря ему обмундирование и вооружение волонтеров ничем не отличалось от экипировки элитных воинских частей. Он занимал какой-то властный пост; заправлял системой исправительных учреждений. Запомнилась его фамилия, странная, словно обрезанная — Гувер.

В сумерках заморосил ледяной дождь. Поеживаясь, человек брел вдоль озерной кромки. Осторожно ступая, обходил бурелом и вязкие илистые отмели, тут и там въевшиеся в пологий берег. Всего лишь раз он остановился и тихо присвистнул, склонившись над следом огромного зверя, впечатанным в густую тину у самого уреза воды. В гаснущем свете он хотел яснее рассмотреть след тяжелой лапы, собранной в могучую заостренную спереди пясть. Такой след мог принадлежать огромному волку.

В темноте сильнее давила усталость. Стеклянный перезвон тренькал в ушах в такт грузным шагам. Он двигался все медленнее, пока не рухнул, привалившись спиной к обомшелой лесине. Рывком расстегнул рукав, заголив зеленовато-бледное запястье. В густых сумерках оно светилось, как натертое фосфором. Он долго возился со шприцем, наугад вогнал его и, наконец, застыл, прислушиваясь к горячей боли и растекающейся по жилам томительной слабости. Голова его запрокинулась, и через мгновенье он провалился в забытье.

Осень на севере дождлива, скоротечна и скупа на свет. Лишь полнолуние ненадолго очищает небо.

Дождь кончился, и обрывки туч быстро стащило ветром за горизонт. За темной грядой леса разлилось сияние. Ночные шорохи, голоса, волнение озера и эта огромная медная луна за лесом тревожили зверя. Волчица скулила, часто дышала. Сердце играло под ребрами, как живой, нетерпеливый комок.

Это томление и тоска приходили к ней ранней весной и осенью, в лунные, пустые, «волчьи» ночи. Беспокойная печаль нарастала к марту, когда губы ее и широкие чуткие ноздри палило до сухого жара, обжигало запахом звериного гона. В ушах неумолчно шумел прибой, и она словно вяла, спадала с тела, только набухшие сосцы грубо тяжелели, напоминая о несбывшемся материнстве. Поздней осенью подкатывала новая волна болезненного одиночества, и тем завершался еще один ее жизненный круг. Она была последней из своего племени, и огромному белоснежному зверю не было пары в окрестных лесах.

Ветер принес близкий едкий запах. Чужак забрел в ее владения. Волчица легко вскочила с примятого гойна и, глухо ворча, выбралась из логова. Тряхнула шкурой, шумно похлебала из скважины, задрала голову к луне: невидимый след тлел в ледяном воздухе.