Борис Акунин - Смерть на брудершафт. ОПЕРАЦИЯ ТРАНЗИТ. Фильма девятая. БАТАЛЬОН АНГЕЛОВ. Фильма десятая

Борис Акунин

СМЕРТЬ НА БРУДЕРШАФТ

Автор выражает благодарность Михаилу Черейскому за помощь в работе.

ФИЛЬМА ДЕВЯТАЯ

ОПЕРАЦІЯ «ТРАНЗИТЪ»

Предапокалиптическое

ОПЕРАТОРЪ Г-НЪ И. САКУРОВЪ

Демонстрація сопровождается революціонными пЂснями сочиненія тапёра г-на Б. АКУНИНА

ПЕРЕД СЕАНСОМ

По новой американской моде перед основным сеансом в качестве бесплатного «бонуса» (тоже заокеанское словечко) крутили кинохронику.

Билет был самый дешевый, за 50 раппенов, на балконе и сбоку. Поверх кепи и котелков чертовых швейцарцев, которые еще со времен Вильгельма Телля чувствуют себя неуютно с непокрытой головой, Зепп видел лишь верхнюю половину экрана. Не то чтоб его сильно занимала программа. Он взял билет в «Ориент-синема» скоротать время до условленного часа. Опять же нет лучше способа уйти от слежки, нежели когда выскальзываешь из темного зала во время сеанса. Вряд ли какая-либо из местных агентур обратила внимание на пролетария в потертой одежде, но, как говорят русские, береженого Бог бережет.

Уйти фон Теофельс рассчитывал через двадцать минут после начала афишной картины, а до той поры собирался прокрутить в голове детали и возможные повороты первого этапа предстоящей операции. Но когда на экране начали показывать кадры мартовских событий в Петрограде, поневоле отвлекся от деловых мыслей.

Вот как, оказывается, выглядит крах империи, Что простояла триста лет и казалась несокрушимой. Просто валит по улице грязный весенний поток, пузырящийся флагами и транспарантами, и летят вверх шапки, и вздымаются руки. А когда камера берет ближний ракурс, видно, что все ужасно чему-то радуются. Разинутые в воплях рты, растянутые до ушей губы, ошалелые глаза. Бурная, выплеснувшаяся из берегов энергия, которая вышла из-под контроля. Когда-то, во время поездки по Сибири, майор видел ледоход на Иртыше. Как начал трескать и лопаться метровый слой льда, и серая шкура реки вздыбилась клочьями, и глыбы заторопились куда-то, налезая друг на друга, крошась, выкидываясь на берег.

В сущности, нужно радоваться, что противник, борьбе с которым посвящена вся твоя жизнь, забесновался, забился в корчах и сладострастно раздирает на себе мясо. Но одно дело прочесть в газетах про революцию, и совсем другое — увидеть, как это происходит.

Зеппа охватило странно тревожное чувство.

Русские события он воспринял так же, как все германцы: случилось нечто прекрасное и неожиданное, будто Господь наконец определился, на чьей Он стороне, и решил вознаградить Свой избранный народ за великое терпение и стойкость, приблизив конец испытаний.

Однако, глядя на экран, фон Теофельс вспомнил азбучную истину: революция не бывает концом, она всегда — начало. Куда устремится взрывная волна великой высвободившейся стихии, когда ей станет тесно в каменных ущельях Петрограда? Вдруг из хаоса и содома выкуется сталь невиданной прочности? Ведь случилось же нечто подобное сто двадцать лет назад: орда голодранцев-санкюлотов в красных колпаках, под предводительством вчерашних лейтенантов, конюхов и кузнецов разбила европейские регулярные армии и подпалила весь континент.

Что-то стиснулось справа в животе, где еще толком не срослись продырявленные пулей кишки. Майор привычным жестом прижал к боку ладонь. И в ту же секунду было ему явлено провиденциальное, прескверное видение.

Объектив, скользивший по ликующей толпе петроградцев, на миг выхватил лицо молодого офицера. Оно сияло широкой, такою же, как у всех, улыбкой; над воротником виднелась обмотанная бинтами шея; на груди колыхался серый (на самом деле, вероятно, кумачовый) бант.

Хоть камера и уползла дальше, но никаких сомнений: это он! Он жив!

Зепп двинул кулаком по подлокотнику с такой силой, что хрустнуло дерево, а в боку будто распрямился моток колючей проволоки. На Теофельса заоборачивались.

Закусив губу, полускрючившись, он вслепую, стукаясь о чьи-то колени и наступая на галоши, стал продираться к выходу.

Воздуха, свежего воздуха!

В фойе было не так душно, как в прокуренном зале. Теофельс остановился перед зеркалом, поморщился на свою бледно-зеленую физиономию, поношенную куртку, засаленный картуз, плебейские усы подковой, а больше всего — на свою бабью впечатлительность. Нервы после ранения стали ни к черту.

Ну да, удивительное совпадение. И неприятно, что чертов щенок жив. Ходит, радуется — непонятно чему. Ведь того самого царя, из-за которого он получил пулю в горло, скинули к черту. И получается, что никакой победы мальчишка все-таки не одержал.

Однако майор привык быть честным с самим собой. Не в царе дело. Дело в том, что Йозеф фон Теофельс, лучший среди лучших, впервые потерпел поражение. Личное поражение. До сегодняшнего дня утешался лишь тем, что человек, который его победил, заплатил за свой триумф жизнью. Слабоватое утешение. А как только что выяснилось, еще и ложное.

Никогда Зепп не верил в дурные предзнаменования, а сейчас вдруг ощутил прилив мутной тоски. «Всё это плохо кончится», — проблеял тоненький, гнусный дискант. Вероятно, то был пресловутый внутренний голос.

И рассердился Теофельс. Скрипнул зубами. Дисканту велел заткнуться. Весть о том, что господин Алексей Романов жив, зачислил в разряд полезной информации: бог даст, еще встретимся. А потрепанная внешность и даже бледность были кстати — вписывались в легенду.

Всё к лучшему. Напоминание о неудаче перед важной операцией — лишний стимул для самомобилизации. Сдохни, а дело сделай. Второго провала подряд начальство не простит. Ты и сам себе его не простишь. Как не простил первого.

Майор по-собачьи встряхнулся, сбрасывая флюиды пессимизма. Улыбнулся зеркалу, подмигнул и вышел на залитую весенним солнцем Беатен-платц.

До рандеву двенадцать минут. Ну-ка! Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе!

Он бодро прошелся по набережной искрящегося Лиммата, вживаясь в образ. Свернул в скверик, где назначена встреча. Достал из кармана и развернул номер городской газеты за прошлую среду, это был условленный знак.

Настроение было правильное, куражное, как в добрые старые времена, когда Теофельс, выходя на задание, ощущал себя властелином мира.

И тут — надо же — сбоку налетел мальчишка-газетчик. Должно быть, увидел старый номер «Нойе цюрихер цайтунг» и хотел предложить свежий, да не рассчитал разбега.

Прямо в раненый бок!

Зепп подавился стоном.

Газетчика ветром сдуло. Крикнул: «Tschuldigung!»[1] — и смылся, пока не накостыляли.

Согнувшись пополам, Теофельс ждал, когда перед глазами перестанут расплываться оранжевые круги.

— Isch bi ihne alles in ornig?[2] — участливо спросил какой-то добрый самарянин, деликатно взяв страдальца за локоть.

— Махт нихтс, махт нихтс, — просипел Зепп с русским акцентом. — Данке шён.

Выдавил улыбку, доплелся до скамейки, сел. Шесть минут у него оставалось, чтобы снова войти в рабочее состояние.

ДЕНЬ ДУРАКОВ

— Как вы себя чувствуете?

Знакомый голос раздался за спиной у майора фон Теофельса, когда тот сидел в кресле на застекленной веранде и мрачно разглядывал осточертевшую панораму госпитального парка.

Визит Монокля, заместителя разведывательного управления Генштаба, был неожиданностью. Превосходной, чудесной неожиданностью.

Теофельс был уверен, что после ноябрьской неудачи начальство поставило на нем крест. Из-за этого и хандрил, самоедствовал. Лечение продвигалось паршиво, доктора поговаривали о комиссовании, и Зепп с ними не спорил: по крайней мере, выход в отставку после тяжелого ранения выглядит почетно. А уж как был счастлив верный друг Тимо, что «собачья жизнь» закончилась и теперь можно уйти на покой! Едва Зеппа перевели в отделение для выздоравливающих, как Тимо отправился в Теофельс — у него были грандиозные планы по ремонту и переустройству замка. Вряд ли слуга обрадовался бы визиту Монокля.

А Зепп дернулся, будто от живительного разряда тока во время электротерапевтической процедуры, вскочил с кресла молодцом, вытянулся по струнке.

— Отлично, господин генерал!

Монокль скептически его оглядел.

Проклятый халат! Проклятые шлепанцы! И щетина. Усы не подстрижены!

— М-да? Выглядите неважно. Осунулись. Бледны.

Лучшая оборона — наступление, а дерзость в разговоре с начальством свидетельствует об уверенности в себе.

Зепп сдвинул брови:

— Вряд ли вы приехали, чтоб поинтересоваться моим здоровьем, экселенц.

Генерал засмеялся:

— Хорошего же вы мнения о начальстве. Если я до сих пор вас ни разу не навестил, то лишь из-за чертовой уймы дел.