Джон Мэтьюз - Дневник убийцы

Джон Мэтьюз

Дневник убийцы

© Перевод на русский язык, Ю.К. Рыбакова, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Глава 1

Март 1893 года, Бродвей, Нью-Йорк

Луиза Берентон легко и стремительно направилась вдоль южной части Бродвея.

Ее наряд и камея на горловине шелковой блузки от Чарльза Ворта говорили о том, что эта барышня происходит из хорошей семьи, но степенность облика прибавляла к ее девятнадцати годам лет пять, а узкая юбка заставляла ее семенить так, что казалось, будто она сильно торопится.

Спускались сумерки, и в такое время на этом участке дороги Берентон привыкла спешить. Но сегодня она была особенно взволнована из-за того, что немного задержалась. Ее отец, порождение привычек, по возвращении из банка всегда требовал к семейному чаю со сливками ячменные булочки. Несмотря на двадцать четыре года жизни в Америке, привычка эта, привезенная из родного Корнуэлла, не иссякла, а даже укоренилась.

Булочки должны были непременно быть свежими, и покупать их приходилось как можно позже. Одиннадцатилетний братишка Луизы был слишком мал для такой задачи, поэтому последние три года это стало ее обязанностью. В пекарне ей пришлось ждать еще девять минут, пока из духовки достанут последний противень, и когда она отправилась домой, уже почти стемнело.

Возможно, все эти обстоятельства привели к тому, что она столкнулась с мужчиной, когда тот вышел из-за угла Тридцать шестой улицы. Желание успеть вовремя и темнота заставили девушку ускорить шаг, что обычно было ей не свойственно.

Сразу после столкновения она торопливо обернулась на незнакомца, но тот быстро затерялся в бродвейской толпе. Машинально проверив, что кошелек на месте, а пакет с булочками в руке, Берентон с облегчением вздохнула. Если б пакет порвался и булочки рассыпались, пришлось бы возвращаться за новыми, и тогда она бы совсем опоздала.

Часы над мастерской часовщика ярдах в двадцати от Луизы показывали восемнадцать минут седьмого. Если поторопиться, то она опоздает домой минут на двенадцать. Хоть бы папа не рассердился!

Вид Нью-Йорка в иллюминаторе каюты Энцио Маччиони возник, словно предзнаменование: над городом застыл серый влажный туман, в котором едва можно было разглядеть несколько зданий. Панорама Нью-Йорка не имела ничего общего с тем, что он видел в Риме на пожелтевших фотографиях, снятых в самые солнечные дни, да еще подретушированных.

Но чего он ждал? Такие фальшивые открытки, с подкрашенными голубыми небесами и пастельными тенями, не отражали действительности – так же как открытки с видами Рима, Флоренции и приморских курортов.

Однако Энцио с удовольствием подумал, что за разочарование он сполна расквитается, когда вскоре оболванит своим видом таможню на острове Эллис.

Он родился не в Риме, как заявлено в документах, а на Сицилии, в Марсале. И настоящее имя его – Кацарелли. Маччиони он стал благодаря мужу своей тетушки, который взял его под крыло четырнадцать лет тому назад после тяжелых событий, заставивших его покинуть Сицилию.

Энцио обернулся на резкий стук в дверь и открыл ее. Стюарт в белоснежной униформе вежливо улыбнулся.

– Сэр, через пятнадцать минут мы будем в нью-йоркском порту. Вам потребуется помощь с багажом?

– Да, потребуется, благодарю вас.

– Я могу еще в доке, когда сойдете на берег, устроить вам носильщика, если пожелаете…

– Да, если б вы все это организовали, было бы весьма кстати. – Маччиони жестом обвел каюту. – Как видите, багаж у меня внушительный. – Порывшись в кармане, он протянул собеседнику серебряный доллар – солидные чаевые.

– С большим удовольствием, сэр. – Поклонившись, стюард отступил на шаг. – Незамедлительно вернусь за вашим багажом.

Когда дверь закрылась, Маччиони улыбнулся. Путешествие первым классом имеет свои преимущества. Сомнительно, чтобы так церемонились с кем-либо в третьем классе. За последние четырнадцать лет фальшивый глянец настолько прочно пристал к Энцио, так отполировался, что почти слился с его естеством.

В подобном путешествии это было важно как никогда. Необходимо посеять хорошие семена отношений с новым народом, добродетелью укрепить свои первые шаги на этом пути. Поэтому не следовало смешиваться с навьюченной пожитками толпой переселенцев из его родной Сицилии.

В Новый Свет он войдет, соответствуя своим документам: Энцио Маччиони, импортер деликатесов. Два его огромных сундука и пять чемоданов будут вереницей тащить два или три носильщика. «Атташе» и дорогой граммофон он понесет сам. Недопустимо, чтобы багаж был доставлен не по адресу или украден.

Высокий, аристократичного вида Энцио предпочитал серые костюмы к своему легкому южному загару, полагая, что белые и кремовые цвета смотрятся слишком вызывающе. И всегда его украшал контрастный шейный платок – ярко-синий или цвета бургундского вина.

Сторонние наблюдатели думали, что это лишь хорошо продуманный модный аксессуар, но на самом деле платок скрывал шрам на шее, полученный четырнадцать лет тому назад, когда резко изменилась вся его жизнь.

Пароходный гудок возвестил о входе в гавань, и Маччиони заметил в иллюминатор, что сквозь тучи пробился яркий солнечный луч, осветивший словно скрытую под серой вуалью статую Свободы и несколько зданий позади нее.

Он подошел к кофейному столику и в последний раз посмотрел на четыре печатных листа, лежавших на нем. Список имен и контактов, которые определят его судьбу в Нью-Йорке, его успех или гибель.

Несомненно, первый визит он нанесет Карло Брунеру. Важно быстро наладить сеть поставок. Но Брунера жаловался на жесткие поборы со стороны городского гангстера Майкла Тирни.

Энцио надеялся выждать время перед тем, как заняться пресловутым мистером Тирни. Но, возможно, на церемонии времени не будет.

Не успев доесть вторую булочку, Луиза почувствовала недомогание.

Не стило так объедаться. Если честно, от всей этой беготни домой и опоздания у нее пропал аппетит, а желудок немного свело.

Но отец строго изогнул бровь и настоял:

– Ну же, возьми еще одну. Иначе придется выбросить.

Дочь побоялась огорчить его отказом. Про ее опоздание он ничего не сказал, а только неодобрительно повел бровью, взглянув на карманные часы.

– Пока булочки не остыли, все быстро за стол, – велел Берентон, а потом указал на розетку с топлеными сливками. – Луиза, положи больше сливок на свою булочку. Ты же знаешь, как быстро они портятся.

Сливки на булочку пришлось накладывать до тех пор, пока его поднятая бровь не опустилась. Девушка почувствовала, как ее замутило от такой жирной еды, как сливки поползли обратно в горло, и поспешно сглотнула, борясь с тошнотой.

Услышав ее сдавленную отрыжку, отец снова изогнул бровь. Луиза прикрыла рот рукой и кашлянула, чтобы скрыть звук, но рвотные позывы повторились, застав ее врасплох.

Она крепко зажала рот ладонью, но сливки просочились сквозь пальцы, залив ее платье.

– О господи! – Отец в ужасе вскочил со стула и отступил.

Прежде всего его расстроило, что проверенный временем ритуал чаепития испорчен. Но когда Луиза встретилась с ним взглядом, то увидела, как искренне испугался он за ее здоровье. Правда, это было еще хуже.

– Сожалею, – пробормотала она и побежала в ванную, чувствуя, как тошнота снова рвется наружу.

Энцио Маччиони поселился в четырехэтажном доме из темного кирпича на Тридцать второй улице. При нем было рекомендательное письмо от приемной семьи в Риме, в котором сообщалось, что Франческа Ориемма владеет респектабельным доходным домом. Она привечала гостей со своей родины, и, после смерти ее мужа два года тому назад, все ее знакомые старались помочь ей чем могли. В Риме семья Ориемма были старыми друзьями семьи Маччиони.

Время не пощадило дом, и «респектабельным» его можно было назвать с большой натяжкой. Несомненно, важную роль в этом сыграло соседство с Тендерлойном[1], где снимали комнаты клубные девицы, часто для мимолетных свиданий.

Но здесь было уютно и достаточно чисто, хотя обстановка была несколько спартанской. На первое время Энцио это устроило. Он согласился снять комнату на полгода.

Маччиони любил прогулки, но теперь приятное совмещалось с полезным. По его мнению, ничто так не помогало «почувствовать» город, его архитектуру, запахи и ритм. А для него было чрезвычайно важно как можно скорее ощутить биение сердца и трепет души этого города.

В конце улицы он свернул на юг на Шестую авеню и шел по ней, пока не добрался до Двадцать девятой улицы, сердца Тендерлойна. Была середина дня, район опустел, но Энцио слышал, что после «ужина», в восемь вечера, здесь оживали многочисленные клубы. На Бродвее, всего в нескольких кварталах отсюда, несмотря на то что большинство его концертных залов еще несколько часов должны были оставаться закрытыми, жизнь кипела в полную силу. Там было достаточно магазинов, ресторанов и любительских театров, гарантировавших оживление в любое время.