Валерия Вербинина - Темное солнце

В жизни всегда есть место детективу. Подтверждением тому служит второй роман из сериала В. Вербининой о суперагенте Российской империи баронессе Амалии Тамариной-Корф. Речь в нем пойдет о предках Амалии, живших в XV веке, но наделенных тем же даром попадать в немыслимые истории. Ее «молоденькая прабабка» Мадленка расследует подлое убийство собственного брата. На пути к разгадке ее подстерегают коварные крестоносцы, ей предстоит совершить дерзкий побег из темницы и полюбить... Впрочем, об этом вы узнаете, прочитав эту книгу…

Валерия Вербинина

Темное солнце

Часть первая

Глава первая,

в которой рассказывается о некоем необыкновенном дрозде с желтым клювом

Мая десятого дня 1421 года младшая дочь благородного шляхтича Соболевского, нареченная при крещении Магдаленой Марией, а для близких и друзей — просто Мадленка, навсегда покинула отчий дом.

Путь ее лежал в далекий монастырь святой Клары, где должна она была принять постриг согласно воле своей матери.

Несколько месяцев назад на госпожу Анну напал тяжелый недуг и мучил ее все дни напролет, не отпуская; тогда дала она в костеле торжественный обет: если бог сжалится над ней и пошлет ей исцеление, она в смирении своем пожертвует ему нечто цены не имеющее, чего никто другой ему точно дать не сможет -да вот хотя бы дочь Мадленку рыжую.

Через некоторое время — то ли потому, что дар и впрямь показался столь заманчивым, а может, оттого, что последний лекарь оказался удачливее двух предыдущих, — необъяснимую хворь госпожи Анны как рукою сняло, и пришлось тогда вспомнить об исполнении данного слова.

Мадленке шел как раз шестнадцатый год; и когда начали подыскивать для нее обитель, очень скоро выяснилось, что лучше места, чем монастырь святой Клары, во всем Польском королевстве не сыскать. Настоятельницей монастыря была мать Евлалия, особа весьма примечательная, из очень хорошей семьи и притом родственница самой покойной королевы Ядвиги; мало того, оказалось, что она сама частенько гостит в этих местах и в настоящее время остановилась как раз у соседей Соболевских, собираясь вскоре вернуться в монастырь.

Госпожа Анна припала к стопам святейшей особы и поведала ей о причине, побудившей к ней обратиться; вначале настоятельница держалась до вольно сдержанно, как и подобает ее сану, но, узнав, что Мадленка не замешана ни в каком неприличном деле, требующем ее удаления от мира, — проще говоря, не родила ребенка до брака, не беременна и не имеет скандальной репутации, а также, что она лишена явных физических недостатков и не придет к ним бедной сиротой и обузой для обители, — немного оттаяла и сообщила, что должна увидеться с будущей послушницей, дабы принять окончательное решение.

На следующий же день Мадленку представили матери Евлалии, которую приятно удивили располагающие к себе манеры и обширные знания ее новой подопечной. Мадленка говорила по-польски, по-латыни, по-немецки и даже по-флорентийски — так именовался в те времена наиболее популярный диалект сладкозвучного итальянского языка; она отличалась набожностью, хотя ее знание Священного Писания оставляло желать лучшего, была прилежна и любознательна — однако, несмотря на это, мать Евлалию мучили сомнения.

Очень уж далека казалась ей смешная девчонка с оттопыренными ушками от образа благочинной послушницы, слишком была восторженна и наивна, а непоседливостью и вовсе напоминала настоятельнице умильную обезьянку. С другой стороны, сердце у Мадленки было доброе, и проницательная мать Евлалия не сомневалась, что при надлежащем подходе из нее многое может получиться. Чем неподатливее материал, тем благороднее выходит творение, и поэтому настоятельница не стала долго медлить с согласием.

Госпожа Анна ликовала; благородный шляхтич Соболевский радовался, ибо ему приятно было в кои-то веки видеть свою жену довольной, о мнении же Мадленки касательно того, как родители распорядились ее судьбой, мы не имеем решительно никаких достоверных сведений, ибо подобные мелочи в те времена никого не интересовали.

Как только стало известно, что Мадленка едет в монастырь, служанки стали укладывать ее вещи; тогда было принято отрекаться от мира, не забывая, однако же, о том, что платья и драгоценности, облекающие тело, нисколько не вредят душе и что презренный металл — деньги — уходит на поддержание того же тела в приличном состоянии, от чего душа опять-таки только выигрывает.

Мадленка, однако, мало участвовала в этих сборах; она сидела нахохлившись и думала, что если был бы жив старый дед (он умер прошлой весной в возрасте восьмидесяти четырех лет), он бы не позволил, чтобы его драгоценную внучку, в которой он души не чаял, вверили какой-то благообразной выдре с холодными руками, будь она хоть сама королева и жена короля.

Надо сказать, что Мадленка почти боготворила деда; она была самой верной слушательницей его бесконечных историй и самой рьяной почитательницей его многообразных ратных талантов. Дед много путешествовал по всему свету и бывал в таких местах, о которых другие отродясь не слыхали; один раз его занесло даже в Париж, во владения короля французского, до которых в то время было отнюдь не рукой подать. Дед был для Мадленки образцом всех мыслимых и немыслимых добродетелей: умный, честный, гордый, независимый и храбрый.

Об отваге его и вовсе ходили легенды; всю свою долгую жизнь он воевал — с крестоносцами, с татарами, с литовцами, со своими же поляками и опять с крестоносцами — и не сложил оружия даже тогда, когда иные, более слабые духом, помышляют о покое. И то сказать, уже в преклонном возрасте, за семьдесят, дед участвовал в знаменитой Грюнвальдской битве, где было наголову разбито войско немецких рыцарей, и хвастался, что в тот день собственноручно уложил четверых крестоносцев, не меньше.

Он умер, поперхнувшись молоком, которое его заставили пить — его, всю жизнь не признававшего ничего, кроме крепкого меда, и Мадленка искренне тосковала по нему и никогда не забывала помянуть его в своих молитвах.

Утром десятого числа она простилась с родителями; отец благословил ее, мать дала последние наставления; потом настал черед слуг. Некоторые девушки плакали в голос, так что пану Соболевскому пришлось призвать их к порядку; но даже госпожа Анна расчувствовалась при расставании с дочерью, которую едва замечала прежде.

Так получилось, что рождение Мадленки едва не стоило ее матери жизни, и, быть может, поэтому, госпожа Анна жаловала рыжую егозу куда меньше остальных детей. Больше всего она гордилась Михалом, бывшим старше Мадленки на один год. Он, единственный из сыновей, дожил до отроческого возраста и со временем должен быть унаследовать отеческую вотчину, имение Каменки, и прилегающие к нему земли.

Это был длинноногий, как журавль, темнокудрый юноша с ломающимся голосом и намечающимися над верхней губой усиками, которыми он гордился чрезвычайно. В детстве он и Мадленка были не разлей вода, и поэтому он предложил проводить ее до развилки.

Только не задерживайся! — наказала ему мать. — Проводишь сестру и сразу же возвращайся.

Мадленка села в возок с матерью-настоятельницей и молодой застенчивой монашкой, невнятно представившейся как сестра Урсула. Вещи будущей послушницы заняли еще две повозки, и Михал, увидев это, протяжно присвистнул.

Так как земли ненавистных крестоносцев находились совсем близко, караван на всякий случай сопровождало около десятка вооруженных слуг настоятельницы, да пан Соболевский выделил еще четверых человек для охраны. Мадленка вертела головой, ей все казалось непривычно и любопытно, и она даже толком не заметила, как тронулись с места.

От скрипучих колес вздымалась пыль, возницы понукали волов, лошади верховых фыркали. Собаки в усадьбе, встревоженные непонятной суматохой, подняли лай, а одна, которую Мадленка особенно любила, бежала за возком, пока они не выехали на дорогу, но потом отстала и понуро побрела обратно. Михал на своем чалом коньке ехал со стороны Мадленки, развлекая ее разговором о всяких пустяках.

Они миновали первую развилку, затем вторую, а Михал и не думал возвращаться. Мадленка была в глубине души рада этому; больше всего она боялась того момента, когда брат поймет, что ему пора возвращаться, и она останется одна, совсем одна среди чужих и чуждых людей. Она уже заметила, что мать-настоятельница и монахиня пристально изучают ее, так сказать, приглядываются к ней; и Мадленка не сумела бы объяснить почему, но в их. присутствии ей становилось почти что не по себе.