Ричард Зимлер - Последний каббалист Лиссабона

Ричард Зимлер

Последний каббалист Лиссабона

Исторические заметки

В декабре 1496 года, четыре года спустя после того, как Фердинанд и Изабелла изгнали из своего королевства всех евреев, португальский король Мануэль был вынужден сделать то же самое. Взамен он получал от испанских монархов руку их дочери. Но прежде чем закон об изгнании вступил в силу, король Мануэль решил, что лучше было бы обратить евреев в христианство, нежели потерять столь ценных граждан. В марте 1497 года он перекрыл порты и приказал собрать всех евреев и согнать их к крестильной купели. Хотя до нас и дошли сведения о евреях, покончивших с собой и убивших своих детей, лишь бы не принимать христианство, тем не менее, многих удалось принудить признать в Иисусе Мессию. Они были названы новыми христианами и получили срок в двадцать лет на искоренение старых иудаистских традиций, — правительственное обязательство, на деле приведшее к тому, что два последующих десятилетия прошли под эгидой неправедного суда и обильного притока заключенных в тюрьмы. Но даже несмотря на это, новые христиане держались за свою веру. Втайне, рискуя быть разоблаченными, они читали молитвы на иврите и поддерживали традиции, в частности касающиеся соблюдения субботы (шабат) и иудаистских праздников. Одним из таких скрытых евреев был Берекия Зарко, от лица которого и ведется повествование в «Последнем каббалисте Лиссабона».

Авторские заметки

Авраам Виталь, ведший частную адвокатскую практику в Стамбуле, жил тем, что ходатайствовал в турецком правительстве о денежной компенсации людям, которые по причине травмы или болезни не могли больше работать. В 1981 году он выиграл трудную тяжбу по делу пятидесятидевятилетнего плотника по имени Аяз Луго. После автокатастрофы тому парализовало правую руку.

Луго скончался в июне 1988 года. Его жена к тому времени вот уже шесть лет как ушла в мир иной, детей у них не было, и благодарный Луго завещал свой дом Аврааму Виталю.

Мне пришлось остановиться в доме Луго во время моего семимесячного пребывания в Стамбуле, где я изучал сефардскую поэзию, в частности, строй баллады. Авраам Виталь милостиво предложил мне дом в бесплатное пользование.

С ним самим мы познакомились через общего друга, моего научного руководителя, доктора Исаака Сильвы Росы, в прошлом преподавателя Университетского Колледжа в Беркли, а ныне — Университета Порто в Португалии.

И Виталь, и Луго были сефардами, потомками тех евреев, что бежали от гонений в Испании и Португалии в XV–XVIII веках. Достаточно рано, еще в 1492 году их предкам было предложено убежище в Стамбуле, тогда еще называемом и христианами и евреями Константинополем В том памятном году турецкий султан Баязид II с радостью принял в своих владениях тысячи сефардов, изгнанных из Испании указом короля Фердинанда и королевы Изабеллы.

Душным днем в начале мая Виталь отвез меня в старинный дом Аяза Луго, расположенный на окраине средневекового еврейского квартала в Батале. Двухэтажное строение с обвалившейся местами штукатуркой возносилось подобно покинутой сторожевой башне между булочной и музыкальным магазинчиком.

Я въехал в него 9 мая 1990 года. Внутри все представало в серо-коричневых тонах до тех пор, пока я не начал избавляться от накопившейся пыли. Я мог спокойно дотянуться до провисших потолков на обоих этажах, не вставая на цыпочки. Приглушенный свет в мою комнату проникал сквозь овальное оконце. Мебель была из тяжелого, старого дерева, приобретенная, видимо, еще во времена детства Луго, а сейчас превратившаяся в антиквариат.

В стенном шкафу своей спальни я обнаружил целые залежи кускового сахара, аккуратно упакованного в кожаные чемоданы. По всей видимости, во время второй мировой войны он был в большом дефиците. Был ли сахар приготовлен хозяином на случай поспешного отъезда? «Наверное, у еврея всегда должен быть наготове хотя бы один чемодан», — решил я.

В изъеденном червями гардеробе, под ворохом хлопкового белья, я наткнулся на прогоркший турецкий шоколад. Было приятно осознать, что мы с Луго сошлись в любви к сладкому.

В качестве сожителей мне досталось полчище мышей. Но, к великому моему удивлению и облегчению, не было ни муравьев, ни клопов.

В июле Авраам Виталь решил, что пора бы модернизировать дом, приведя его к западным стандартам XX века. Перестройка началась с погреба, дабы не причинять мне лишнего беспокойства. 18 июля рабочие наткнулись на тайник чуть больше полуметра в глубину и почти полтора по площади. Он был схоронен под слоем досок и цемента. В тайнике лежал тик, небольшой сундучок, в котором сефарды хранили Тору — первые пять книг Ветхого Завета, отделанный павлинами, с потрясающим изяществом выгравированными на серебре и расписанными эмалью. Внутри, однако, обнаружилась вовсе не Тора, а девять рукописных, переплетенных в кожу книг.

Рукопись была сделана квадратным ивритским письмом, типичным для Иберии, на языке, являющемся смесью иврита и португальского, точнее, на старо-португальском, записанном знаками иврита. Однако часть работ, датированных более ранним периодом времени, была написана на чистом иврите. Все рукописи были выполнены аирным стеблем, характерным для Иберии, на великолепно сохранившейся бумаге.

На шести из девяти рукописей имелась дополнительная обложка из вощеного пергамента, на которой ярко выделялись буквы названия, украшенные птичьими головами. Доминировали удоды, совы, дрозды, щеглы и павлины. Были и колибри — птицы, встречающиеся только в Новом Свете. Фоном служил сложный, похожий на тонкое кружево орнамент и арабески. Весь титул был щедро покрыт позолотой и сиял кармином и ляпис-лазурью.

Я обнаружил, что все рукописи венчала тщательно выведенная подпись в виде египетского ибиса некого Берекии Зарко.

Судя по датам, следующим сразу за подписью, и по событиям, упоминающимся в рукописях, писались они в течение двадцати трех лет, с 5267 по 5290 годы по еврейскому календарю, а по европейскому летоисчислению с 1507 по 1530 годы.

Вечером 18 июля 1990 года я приступил к чтению рукописей. Оказалось, что это шесть трактатов, касающихся различных аспектов Каббалы, мистического учения, распространившегося в среде еврейской диаспоры в Провансе эпохи раннего Средневековья и в последующие века передававшегося из поколения в поколение и в виде записей, и в устной форме. Известнейшие тексты Каббалы — Бахир и Зохар.

Остальные три рукописи Берекии — те, что без титульных листов, — оказались мирского характера. Они скреплялись между собой кожаными ремешками, причем первая из книг датировалась 1507 годом, а последняя — 1530. С первого же беглого просмотра стало ясно, что описываемые там события связаны с погромами в Лиссабоне в апреле 1506 года. Порядка двух тысяч новых христиан — евреев, насильно крещенных в 1497 году — погибло в том бунте, многих сожгли на Россио, площади, что до сих пор является центром португальской столицы.

На беду, многие главы и отдельные страницы рукописей Берекии лежали не по порядку, словно их пытался читать кто-то, не знавший «португальского еврейского». Это сводило с ума. Я убил два месяца на то, чтобы разложить страницы по местам. Но это стоило того: язык Берекии Зарко оказался легким и приятным.

Вместе три исторические рукописи представляли собой единое повествование о семье Берекии во время трагических событий апреля 1506 года. В частности, там описывались поиски самим Берекией убийцы его любимого дяди Авраама, известного каббалиста, вероятно, имевшего отношение к старым неканоническим работам Лиссабонской школы, таким как «Стук в дверь» и «Книга благословенных фруктов».

Остальное — скорее беглые отчеты о погромах (один из них принадлежит перу Соломона ибн Верги, которого упоминает в повести Берекия). Все события, упомянутые в рассказе, имеют документальные свидетельства, доступные современному обывателю, и это лишь подтверждает историческую достоверность рукописей Берекии. Личности, фигурирующие в повествовании, — и Диди Молшо, и Дом Хуан Маскареньяс, и Исаак ибн Фаррадж — известны по сохранившимся работам и по документам Церкви и Португальской монархии.

Читателям, не знакомым с литературой сефардов и новых христиан XVI века, возможно, будет сложно понять мою манеру перевода и некоторые разговорные выражения. Тем не менее, Берекия Зарко, как и многие его современники, весьма передовой автор и по стилю, и по мировоззрению. Вторая рукопись чем-то напоминает бесхитростную технику испанского плутовского романа, первые из которых были опубликованы вскоре после того, как Берекия завершил свою работу. Интересен тот факт, что многие авторы плутовских романов тоже были новообращенными евреями.

Однако в отличие от плутовского романа здесь нет фарса и почти не встречается ирония. К тому же, главный персонаж — сам Берекия — не является ни злодеем, ни героем. Он именно тот, кем Берекия и был: образованный и смятенный молодой писатель, торговец фруктами и каббалист. Юноша, подавленный убийством дяди.