Эллис Питерс - Прокаженный из приюта Святого Жиля

Эллис Питерс

Прокаженный из приюта Святого Жиля

Глава первая

В тот октябрьский понедельник 1139 года, после полудня, брат Кадфаэль вышел из ворот обители мучимый дурным предчувствием, что в его отсутствие здесь непременно случится нечто прескверное, — хотя предполагал вернуться уж никак не позже чем через час. Он направлялся всего-навсего в приют Святого Жиля, что находился на другом конце Форгейта, едва ли и в полумиле от шрусберийского монастыря; Кадфаэлю надлежало просто пополнить запас масел, настоев и мазей в шкафу с лекарствами.

В Святом Жиле постоянно нуждались в подобных снадобьях. Этот приют служил прибежищем для прокаженных, где и призревали их, и ухаживали за ними; но даже когда прокаженных там было мало, все равно находилось несколько страждущих и немощных душ, нуждающихся в попечении, а снадобья, приготовленные Кадфаэлем из трав, отлично успокаивали и смягчали и душевную боль, и телесную. Он посещал приют, как правило, через две недели на третью, чтобы восполнить израсходованное. В последнее время он наведывался туда особенно охотно, поскольку встречался там с братом Марком, своим бывшим помощником, которого очень ценил и весьма сожалел о его уходе. Но Марк решил, что его удел — служить несчастным обездоленным созданиям из Святого Жиля. И теперь каждое посещение приюта напоминало Кадфаэлю о мирных минувших днях.

Следует сказать, что дурные предчувствия Кадфаэля никак не были связаны с теми грандиозными событиями, что должны были произойти вскоре в шрусберийском аббатстве Святых Петра и Павла. Они не касались подготовки к скорой свадьбе, не предвещали и чьей-либо внезапной насильственной смерти. Нет, брат Кадфаэль опасался скорее другого — что в его отсутствие будет разбит какой-либо сосуд с драгоценной жидкостью, выкипит сироп, или подгорит готовящееся снадобье, либо же распалят жаровню так сильно, что от нее загорятся шелестящие связки высушенных под крышей трав, а в худшем случае — и весь сарайчик, что стоял в саду, где Кадфаэль заботливо выращивал свои травы.

Марк был кротким, послушным и искусным помощником. Теперь же Кадфаэля словно наказали за грехи, дав ему нового — чрезвычайно энергичного, простодушного и вместе с тем на редкость беззаботного и безрукого. Ничто не могло умерить его пыл или поколебать его жизнерадостность. Новоиспеченный девятнадцатилетний послушник, казалось, навечно застрял в счастливом детском возрасте лет двенадцати. Руки у него были просто дырявые, зато рвения и самоуверенности сколько угодно. Он не сомневался, что может все, вечно стремился сделать как лучше, поэтому, столкнувшись с первой же неудачей, был совершенно изумлен и даже ошеломлен. К тому же парень обладал самой доброй и ласковой душою на свете. Это могло бы только радовать, но, к сожалению, он был неуязвим, поскольку никогда не терял надежды. Поэтому этот горе-помощник все время что-нибудь бил, ломал, портил или жег; если его упрекали за это, он неизменно раскаивался, веря в торжество милосердия, не сомневаясь, что неудача будет последней. В сущности, он даже нравился Кадфаэлю, хотя редко кому удавалось до такой степени вывести травника из себя, как его помощнику. И если приходилось оставлять паренька без присмотра, просто дав ему нужные указания, Кадфаэль заранее мрачно подсчитывал возможные убытки. Впрочем, помимо душевной мягкости у малого имелись и другие достоинства. По осени главным занятием в саду становилось вскапывание земли, и в этом нелегком деле парню не было равных: он вкладывал в него энергию, которую другие отдавали молитве, и с таким энтузиазмом ворочал лопатой суглинок, что Кадфаэль не мог не приветствовать подобное усердие. Главное — не давать ему самому заниматься посадками! Такая работа не для дырявых рук брата Освина!

Словом, брат Кадфаэль и думать не думал о той пышной свадебной церемонии, что должна была состояться в церкви аббатства через два дня. Он совершенно запамятовал о предстоящей свадьбе, но тут вдруг заметил, что по всему Форгейту собираются шумными группками люди. Они выходили из домов и выжидательно поглядывали на дорогу, ведущую в Лондон. День был холодным и пасмурным, в воздухе висела легкая морось; но шрусберийские матроны не намерены были пропустить долгожданное зрелище из-за такого пустяка. Именно по лондонской дороге должны были прибыть оба свадебных поезда, и уже разнеслась весть о том, что кортежи приближаются к городу. В сам город они, однако, не собирались въезжать, поэтому толпы горожан направились им навстречу, присоединившись к жителям из Форгейта. Шум и толкотня напоминали о ярмарочных днях. Праздничное возбуждение овладело даже нищими, во множестве толпившимися у ворот аббатства. Когда барон, чьи владенияохватывают четыре графства, прибывает сочетаться браком с наследницей столь же обширных земель, можно надеяться на щедрые дары по случаю торжества.

Пройдя по зеленой ярмарочной площади и обогнув угол стены аббатства, Кадфаэль двинулся прямо по тракту. Дома по обеим его сторонам встречались все реже и реже, промежутки между ними увеличивались, поля и леса, казалось, протягивали сюда свои зеленые пальцы, пытаясь добраться до края дороги. Здесь у дверей своих домов тоже стояли женщины, надеявшиеся хоть мельком увидеть жениха и невесту, а перед большим зданием на полпути к приюту Святого Жиля собралась кучка зевак и через открытые ворота с любопытством наблюдала за сутолокой во дворе. Слуги и грумы сновали взад-вперед между домом и конюшней, во дворе то и дело мелькали яркие ливреи. Здесь должен был остановиться жених со своею свитой, невесте же и ее кортежу предстояло расположиться в странноприимном доме аббатства. Поддавшись мимолетному мирскому любопытству, Кадфаэль задержался на минуту, чтобы понаблюдать вместе со всеми за приготовлениями.

Дом был велик и окружен добротными стенами, позади него раскинулся парк с фруктовым садом. Принадлежал дом Роже де Клинтону, епископу Ковентри. Однако епископ появлялся в нем редко и предоставил усадьбу во временное пользование Юону де Домвилю, владельцу поместий в Шропшире, Чешире, Стаффорде и Лестере. Это был отчасти дружеский жест по отношению к настоятелю здешнего аббатства Радульфусу, отчасти политический реверанс перед самим Домвилем, который был могущественным бароном, и завоевать его расположение и покровительство в смутные времена гражданской войны представлялось крайне разумным. Быть может, король Стефан и держал крепко в руках немалую часть страны, но на западе не менее прочно утвердилась когорта его соперников. Многие лорды готовы были переметнуться на сторону противника при первой же перемене ветра. Три недели назад императрица Матильда вместе со своим единокровным братом Робертом, графом Глостерским, и ста сорока рыцарями высадилась в Арунделле. То ли король проявил неуместное великодушие, то ли кто-то из друзей дал ему бесчестный совет, но только Матильде позволили продвинуться до Бристоля, где ей был заранее подготовлен наилучший прием. Мягкой осенью в сельской местности, конечно, веет миром и покоем, тем не менее люди здесь ходили настороженно оглядываясь и внимали новостям затаив дыхание. Так что, пока война не окончилась, иметь влиятельных друзей не мешало даже епископам. За домом епископа дорога шла между деревьями и была безлюдной. Город остался далеко позади. На развилке, на расстоянии полета стрелы, показалась длинная низкая крыша приюта. Чуть дальше виднелась крыша церкви с небольшой приземистой башенкой. Церковь была весьма скромной: неф, да алтарь, да придел с севера, да кладбище позади нее — с каменным гравированным крестом посредине. Здесь сходились две дороги, ведущие в город, и здания были предусмотрительно сооружены поодаль от них. Прокаженным запрещено появляться на людных улицах, однако и здесь, вдали от селений, они должны просить подаяния на расстоянии. Покровитель их, Святой Жиль, умышленно избрал для своей обители пустынное, уединенное место; у этих же несчастных и не было другого выхода: им полагалось держаться в стороне от здоровых людей.

Однако любопытство было им тоже не чуждо, поэтому, как и прочие обитатели этих мест, они вышли из дома и выжидательно смотрели теперь на дорогу. Отчего же этим несчастным не позволить себе хоть поглазеть на своих более везучих собратьев? Почему бы, по меньшей мере, не позавидовать им. Или же не пожелать им счастливого брака — коль скоро так велико окажется милосердие этих калек? Колышущаяся цепочка фигур в темных одеждах вытянулась вдоль плетня. Тут царило такое же оживление — если не перевозбуждение, — как и среди здоровых сограждан. Кое-кого из больных Кадфаэль уже знал: они обосновались здесь навсегда, и благо, что у них была возможность проводить свою искалеченную жизнь в обществе друзей и умелых врачевателей. Были и новички-бродяги. Они вечно бы кочевали из одного лепрозория в другой, иногда задерживаясь на недолгий срок в каком-нибудь отдаленном прибежище. Пожив там за счет очередного милосердного покровителя, они отправлялись к месту нового уединения. Некоторые прокаженные ходили на костылях или опирались всем телом на посох: их изуродованные болезнью ноги гноились либо же были покрыты болезненными язвами. Двое-трое передвигались на маленьких тележках, руками отталкиваясь от земли. Какое-то бесформенное, невероятно раздувшееся существо сгорбилось у забора, пряча под капюшоном обезображенное лицо. Несколько человек — впрочем, довольно деятельных — прятали лица под покрывалами, в щели между капюшоном и покрывалом были видны лишь глаза.