Жорж Сименон - Мегрэ защищается

Жорж Сименон

«Мегрэ защищается»

Глава 1

«Скажите, пожалуйста, Мегрэ…»

Этот обрывок фразы Мегрэ вспомнил значительно позднее, а в данный момент он не придал ему значения. Все было обычным и хорошо знакомым: обстановка, лица. Настолько обычным, что не обращаешь на них внимания.

Вот уже много лет подряд Мегрэ имели обыкновение раз в месяц обедать в семье доктора Пардона, на улице Попенкур, недалеко от бульвара Ришар-Ленуар.

И так же раз в месяц доктор с женой приходили обедать к комиссару. Это давало возможность двум дамам вступать в дружественное соревнование по части кулинарных изобретений.

Как всегда, никто не торопился выйти из-за стола.

Алиса, дочь Пардонов, ожидавшая ребенка, приехала к родителям на несколько дней погостить и сейчас всем своим видом как бы извинялась перед присутствующими за то, что выглядит такой неизящной.

Стоял июнь. Весь день была невыносимая духота, и вечер предвещал грозу.

Дамы по традиции, установившейся с первого же совместного обеда, подали кофе и удалились в другой конец гостиной, беседуя вполголоса и давая возможность мужчинам поговорить о своем.

И все же одна незначительная деталь отличала этот вечер от других вечеров. В то время как Мегрэ набивал и зажигал свою трубку, Пардон на минуту исчез в своем кабинете и вернулся с коробкой сигар.

— Я не предлагаю вам, Мегрэ…

— Вы перешли на сигары?

Он никогда не видел, чтобы доктор курил что-либо, кроме папирос. Бросив короткий взгляд на жену, Пардон пробормотал:

— Она просила меня об этом.

— Из-за статей о раке легких?

— Да. Они произвели на нее сильное впечатление.

— А вы в них верите?

— Признаюсь, что вне дома….

Он плутовал. Дома он мирился с сигарой, которая не доставляла ему удовольствия, а вне дома курил папиросы. Потихоньку, тайком, как школьник.

Доктор был небольшого роста, худощавый. Его темные волосы начали серебриться, и на лице появились следы нелегко прожитой жизни. Их совместные вечера редко заканчивались без тревожного и настойчивого вызова к больному, когда Пардон вынужден был извиняться и покидать своих друзей.

— Скажите, пожалуйста, Мегрэ… — Он произнес эти слова нерешительно. — Мы с вами приблизительно одного возраста…

— Мне пятьдесят два…

Врачу это было известно, так как он лечил комиссара и заполнял на него карточку.

— Через три года отставка, пенсия. В полиции в пятьдесят пять лет отправляют удить рыбку…

Реплика прозвучала несколько меланхолично. Время от времени у окна, где они стояли, их окатывали волны свежего воздуха, и они замечали на небе вспышки молний. В доме напротив какой-то старик, облокотившись на подоконник, казалось, пристально разглядывал их.

— Мне сорок девять… В нашем возрасте разница в три года не кажется существенной.

Мегрэ не мог предположить, что детали этого ленивого разговора однажды вспомнятся ему. Он очень любил Пардона. Это был один из немногих людей, с которыми он охотно проводил вечера.

Доктор продолжал свою мысль, с трудом подбирая слова:

— Мне хотелось бы задать вам один вопрос…

Его смущение было явным. Они, безусловно, были друзьями, и все же как-то не решались касаться некоторых тем. Например, никогда не говорили они о политике и о религии.

— Приходилось ли вам за время вашей работы, — продолжал Пардон, — встречать преступника… Я хочу сказать… — Он все время мучился, выбирая слова, словно старался выразить свою мысль предельно точно. — Преступника, отвечающего за свои поступки, но который действовал бы, движимый просто жестокостью?

— Словом, вы имеете в виду преступника в чистом виде?

— Скажем так: законченного преступника…

Мегрэ внимательно следил за сигарой, с которой Пардон обращался довольно неловко.

Он не ответил на вопрос, который задал ему друг.

— Если бы, на свою беду, я был судьей, — начал он неуверенно, — или присяжным в судебном процессе…

Нет! Я уверен, что не смог бы взять на себя ответственность судить человека…

— Каково бы ни было преступление?

— Дело не в преступлении… Дело в человеке, который его совершил…

Разговор двух мужчин на этом оборвался. К ним подошла мадам Мегрэ:

— Выпьете немного арманьяка?

Пардон бросил короткий взгляд на Мегрэ:

— Нет… Спасибо…

По крышам прокатился сильный удар грома, но дождя, которого все ждали уже несколько дней, так и не последовало.

Прошло десять дней с тех пор, как Мегрэ обедали у Пардонов. Снова было жарко. Парижане разъезжались на каникулы. Комиссар в своем кабинете работал без пиджака, окно было раскрыто настежь. Вода в Сене отсвечивала тем серо-зеленым цветом, какой бывает у морской глади в безветренные дни.

В то время, когда Мегрэ просматривал донесения своих помощников, Жозеф, старый судебный пристав, постучал в дверь тем особенным стуком, который все сразу узнавали. Он вошел, не дожидаясь приглашения, и положил письмо на стол комиссара.

Увидев надпись в верхнем углу конверта: «Кабинет префекта полиции», Мегрэ нахмурил брови.

Внутри была записка:

«Дивизионного комиссара Мегрэ просят явиться 2 июня к 11 часам утра в кабинет господина префекта полиции».

Кровь прилила к лицу, как во времена, когда его, школьника, вызывали к директору. Машинально он взглянул на календарь — 28 июня… Посмотрел на часы — половина одиннадцатого… Приглашение при шло не по почте, а через посыльного…

В течение более тридцати лет его службы в уголовной полиции и десяти лет, когда он возглавлял криминальную бригаду, впервые его приглашали подобным образом.

При нем сменилась добрая дюжина префектов, с которыми у него складывались более или менее приятные отношения. Некоторые оставались на этом посту так недолго, что он не успевал даже поговорить с ними. Иные звонили ему по телефону с просьбой зайти к ним в кабинет, и почти всегда речь шла о каком-нибудь поручении деликатного и малоприятного свойства: вызволить из беды сына или дочь какого-нибудь высокопоставленного лица.

Мегрэ вышел из кабинета с озабоченным видом и на ходу бросил своим сотрудникам:

— Если меня спросят, я у префекта.

Люка и Жанвье подняли на него удивленные глаза.

Они почувствовали в голосе своего начальника беспокойство и раздражение.

Он спустился с огромной пыльной лестницы, прошел под аркой и дальше вдоль набережной Орфевр до бульвара Пале.

Но прежде чем предстать перед такой важной персоной, следовало зайти на минутку в бар и опрокинуть стаканчик чего угодно — пива, белого вина, какого-нибудь аперитива…

Часовые узнали Мегрэ.

— Кабинет префекта.

— У вас повестка?

Еще бы! Сюда не пойдешь по собственному желанию!

Его проводили в зал ожидания.

— Будьте любезны подождать…

Как будто у него был выбор!

Префект был новым человеком. Молодой. Это было модно. Ему не было и сорока, но он успел уже набрать столько дипломов, что мог занять место во главе любого учреждения.

Пять минут двенадцатого… Десять минут двенадцатого… Четверть двенадцатого… Привратник дремал за маленьким столиком, изредка касаясь Мегрэ безразличным взглядом.

Звонок. Привратник лениво поднимается, приоткрывает дверь, делает знак, и Мегрэ проходит в большой кабинет, где царствуют зеленый плюш и стиль ампир.

— Садитесь пожалуйста, господин комиссар…

Мягкий голос приятного тембра. Тонкое лицо, обрамленное светлыми волосами. Из газет всем было известно, что префект каждое утро, перед тем как сесть в свое кресло, заезжал на стадион Ролан-Гарро, играл несколько партий в теннис, дабы не утратить элегантности.

Он приятно поражал здоровьем, энергией, изысканностью. И постоянно улыбался. На всех своих фотографиях он улыбался, хотя его улыбка никому не адресовалась. Он улыбался самому себе с каким-то целомудренным удовлетворением.

— Скажите, пожалуйста, Мегрэ…

Префект начал теми же словами, что и Пардон в тот вечер, с той только разницей, что он курил не сигару, а папиросу. Может, потому, что здесь не было его жены?

— Вы, по-видимому, поступили в полицию совсем молодым?

— В двадцать два года.

— А сколько вам сейчас?

— Пятьдесят два.

Те же вопросы, что задавал Пардон, но, несомненно, с другими целями.

Мегрэ вертел в руках пустую трубку, не решаясь ее набить. Бросая вызов судьбе, он добавил:

— Через три года отставка…

— А не кажется ли вам, что три года — слишком большой срок?

Мегрэ почувствовал, что краснеет, и, чтобы не воли гневу, уставился на бронзу, украшающую ножки бюро.

— Вы сразу начали с уголовной полиции?

В голосе по-прежнему звучали мягкость и доброта.

Безликая доброта.