Эллери Квин - И на восьмой день...

Эллери Квин

«И на восьмой день...»

Глава 1

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 2 АПРЕЛЯ

Где-то горела полынь, но ни по ту, ни по другую сторону дороги дыма Эллери не замечал. Правда, один раз ему почудилось, что он видит огонь, но это оказался куст окотильо, усеянный пламенеющими цветами. Либо весенние дожди пошли раньше обычного, либо возвышенность, на которой находилась эта часть пустыни, обеспечивала дожди в течение всего года.

Возможно, Эллери просто хотелось, чтобы это был бивачный костер. Он уже несколько часов не видел никаких следов пребывания человека, если не считать дороги, по которой ехал.

Непонятная причуда заставила его свернуть на восток от Хэмлина (названного так, как гласил выцветший на солнце указатель, в честь первого вице-президента при Линкольне). Сама дорога была вполне пригодной для проезда — беда была в том, что она тянулась не слишком далеко. Милях в пятидесяти от Хэмлина она внезапно оборвалась и пошла просто полоса грязи. Очевидно, начало войны застало дорожный департамент Калифорнии врасплох.

Вместо того чтобы возвращаться в Хэмлин, Эллери решился на объезд, но уже давно пожалел об этом. Изрытая колеями грязь не приводила к шоссе. После нескольких часов тряски Эллери убедился, что едет по следу фургона первых поселенцев, не ведущему никуда. Его начала мучить жажда.

Нигде не было никаких указателей. Эллери даже не знал, находится ли он в Калифорнии или мимоходом пересек границу Невады.

Сладковатый запах горелой полыни давно прекратился. Эллери уже забыл о нем, когда увидел впереди деревянное строение.

Ему следовало отправиться в Голливуд раньше, но перспектива застрять в предрождественских пробках и провести каникулы одному в каком-нибудь мотеле побудила его отложить поездку до весны. Сыграло роль и замечание правительственного чиновника, с которым Эллери обсуждал свое путешествие: «Дела обстоят так, мистер Квин, что нам предоставить бензин для вашей машины куда проще, чем место в самолете, поезде или, если на то пошло, в автобусе».

В декабре 1943 года все залы ожидания на вокзалах и аэропортах страны были увешаны плакатами с вопросом: «Необходима ли вам эта поездка?» и битком набиты людьми, полагающими, что ответ должен быть утвердительным. Бизнесмены, ссылающиеся на приоритеты, студенты, отправляющиеся домой на последние гражданские каникулы, призывники, стремящиеся попировать с друзьями перед отбытием в армию, увешанные регалиями высшие чины в сшитых на заказ мундирах, молчаливые ветераны, а также возлюбленные и жены, беременные или с детьми, которым собирались показать их папу — солдата, морского пехотинца или летчика, которому не удалось получить рождественский отпуск. И все кипело весельем («Он будет так счастлив! Он никогда не видел малыша!»), слезами («Мне не нужно место! Я поеду стоя! Пожалуйста!») и невысказанными словами («Я должна попасть туда — ведь я могу больше никогда его не увидеть!»).

— Ладно, поеду на автомобиле, — сказал Эллери. Поэтому он провел сочельник дома с отцом и радио. Рождество принесло с собой поход в церковь, индейку сверх рациона и прогулку в Центральном парке. После этого инспектор задремал над описанием злодейств царственных византийских гангстеров в «Истории упадка и разрушения Римской империи» Гиббона, которую вознамерился перечитать на досуге, а Эллери запоздало принялся за письма.

26-го числа он упаковал вещи и лег спать с ощущением, что предстоит путешествие, не сулившее особой радости. Последнее время Эллери тяжело работал и очень устал. Следующим утром в восемь он уложил чемоданы в древний «дюзенберг», обнял отца и отправился в дорогу.

По иронии судьбы несколько военных, которых Эллери подбирал по пути, подменяли его за рулем, когда он был еще бодр, но после переезда через Миссисипи, когда он начал чувствовать напряжение, ни один из подобранных им путешествующих «автостопом» не умел водить или не имел при себе прав. Поэтому вечером 31 декабря, когда Эллери прибыл в Голливуд, уже кипящий предновогодним весельем, он ощущал усталость каждой клеточкой своего тела и жаждал горячей ванны и мягкой постели.

— Я знаю, мистер Квин, — сказал гостиничный портье с глазами бассета, — что мы подтвердили вашу бронь, но... — Оказалось, что номер Эллери занят двумя мичманами, только что прибывшими с Тихого океана.

— И согласно прекрасной флотской традиции, — вздохнул Эллери, — они не желают покидать корабль. Ладно, признаю свое поражение. Где тут ближайший телефон? — Но к этому времени ему пришлось искать аппарат самостоятельно.

— Эллери! — воскликнул Лу Уолш. — Конечно, мы тебя примем! Насколько хочешь! Быстро приезжай! Вечеринка будет что надо!

Вечеринка действительно была «что надо». Эллери не мог не принять в ней участия, не показавшись невежливым, поэтому до ванны и постели он добрался только на рассвете. Сон его был беспокойным. В голове звучали голоса, ему казалось, что он мчится по бесконечному шоссе, а кисти свело от руля.

Время от времени сновидения причудливо смешивались с явью. Однажды Эллери увидел солнечный свет и почуял аромат роз, политых недавним дождем, но потом его глаза закрылись снова, и он оказался среди горных снегов, усеянных каплями крови, похожими на розы. В другой раз голос по радио страстно произнес «Елена!», и Эллери очутился в бушующем море Гомера[1], в котором взрывались современные корабли.

Эллери проспал до вечера и, проснувшись, все еще чувствовал усталость, которую почти не уменьшил горячий душ.

— Мы думали, Эллери, ты умер во сне! — напустилась на него Эвелин Уолш, тут же начав пичкать его апельсиновым соком, яйцами, тостами, оладьями и чаем медного оттенка. — К сожалению, у нас кончились ветчина и кофе.

Похоже, Уолши не жалели свои продуктовые талоны. Эллери нехотя потягивал чай — он мечтал о кофе.

Лу Уолш предоставил ему выбор — отправиться вместе с ними к их приятельнице-кинозвезде на Холмы или остаться дома и поболтать. Зная, чем чреваты голливудские походы в гости в первый вечер нового года, Эллери предпочел второе. Они говорили о войне, нацистских концлагерях, работе Лу, который был партнером в агентстве по поиску талантов, но глаза Эллери вскоре начали слипаться, и Эвелин это заметила.

— Лучше отправляйся в спальню, пока мне самой не пришлось раздевать тебя, — сказала она.

— А вы с Лу пойдете на вашу вечеринку?

— Да. Марш в постель.

Когда Эллери открыл глаза, была уже вторая половина субботы. Он все еще чувствовал себя измочаленным до предела, а теперь к усталости прибавилась дрожь в руках.

— Что с тобой? — осведомилась хозяйка дома. Ей удалось раздобыть кофе, и Эллери с трудом удерживал чашку. — Ты выглядишь кошмарно.

— Не могу избавиться от усталости, Эвелин.

Лу Уолш покачал головой:

— Если ты так себя чувствуешь сейчас, Эллери, то как же ты выдержишь эти крысиные бега? Насколько я понял из слов этого парня из БВИ[2], тебе придется работать на «Метрополитен», пытаясь выиграть войну в одиночку.

Эллери закрыл глаза и пробормотал:

— Пожалуйста, еще кофе.

На следующее утро Эллери явился в студию «Метрополитен» к девяти — по стандартам голливудских сценаристов, среди ночи. Он застал подполковника Доналдсона ожидающим его с холодной улыбкой на лице.

— Слишком активно отмечали Новый год, Квин? — осведомился подполковник. — Забыли, что кто рано встает, тому Бог дает? У меня здесь туговато с кадрами. Вы знакомы с Чарли Дайерсом?

— Привет, Чарли, — поздоровался Эллери.

Если Чарли Дайерс находился на работе в девять утра, значит, у подполковника Доналдсона действительно было туго с кадрами. Дайерс писал сценарии, когда крупный план был еще смелым новшеством.

— Привет, сынок, — отозвался ветеран, косясь в направлении кончика своего багрового носа на пепел сигары длиной в дюйм. — Добро пожаловать в корпус «Эсприда».

— Вам известно, Квин, чем мы здесь занимаемся? — спросил подполковник.

— Кто-то говорил мне вчера вечером, что сценаристы работают над темами, связанными с борьбой с мухами в столовых и венерическими болезнями.

Холодная улыбка стала ледяной.

— Тот человек сам не знал, о чем говорит. Венерическими болезнями занята другая группа.

Эллери бросил взгляд на Чарли Дайерса, но тот с невинным видом смотрел в окно, сквозь которое доносился медицинский запах эвкалипта. Все тот же старый Голливуд, если не считать мундира на человеке, который сидел за столом, подходящим по размеру для Де Милля[3].

— У нас есть три месяца, — продолжал подполковник Доналдсон, — максимум четыре, чтобы подготовить двадцать сценариев: десять для военных и десять для гражданских зрителей. Цитируя китайскую поговорку, джентльмены, одна картина стоит тысячи слов, так что можете себе представить, сколько слов мы должны написать, чтобы снять эти фильмы. И сейчас не время для ошибок, — сурово добавил он. — Человеку свойственно ошибаться, но, когда идет война, приходится быть безгрешным. На территории этой страны не было войн с 1865 года, и большинство из вас просто не сознают, что мы можем проиграть. Но в моем кинотеатре война не будет проиграна. — В голосе подполковника зазвучали стальные нотки. — Мы должны работать объединенной командой, Квин! Помните, что я представляю вооруженные силы, Дайерс — студию, а вы... — Доналдсон замялся, казалось, что он не может найти нужные слова. — А вы будете работать с нами, Квин, подчеркиваю — не для нас, — и когда я говорю «работать», то имею в виду именно это!