Эллери Квин - Тайна китайского апельсина

Эллери Квин

«Тайна китайского апельсина»

Для расследования — или, точнее, разгадки — преступления необходимо сочетать качества ученого и провидца, которые находят свое законченное воплощение в личности детектива. Гений, позволяющий извлекать пророчества из уже известных событий, — это совершенно особой дар природы, и в своей высшей форме он дается очень немногим…

Я хотел перефразировать интересное выражение Шлегеля из его «Атенеума», где он говорит: «Der Historiker ist ein rückwarts gekehrter Prophet»,[1] и сказать: «Детектив — это пророк, который смотрит в прошлое». Карлайл, соглашаясь с этим, тонко замечает, что процесс расследования (в противовес истории) представляет собой «процеживание слухов».

Предисловие

Вряд ли кого-то удивит, что я пристрастно отношусь к моему другу мистеру Эллери Квину — дружба враждебна критике, тем более если она делает тебя причастным к славе. Во всяком случае, я не могу припомнить, чтобы с тех давних пор, когда мне впервые удалось уговорить Эллери придать его запискам художественную форму, — это был его первый опыт, после чего последовало множество других волнующих произведений, — какая-либо из его работ производила на меня более глубокое впечатление, чем рукопись «Тайна китайского апельсина».

К этой книге, вероятно, подошел бы подзаголовок: «Преступление шиворот-навыворот» с нижеследующей пометкой: «Самое поразительное убийство нашего времени». Однако, как я уже сказал, мое отношение пристрастно, и, возможно, я слегка преувеличиваю. Дело не только в преступлении — хотя само по себе оно экстраординарно, — но и в том, что ум, трудившийся над ним, обладал невероятной силой. Даже теперь, зная ответ, я настроен немного недоверчиво. С другой стороны, все кажется таким простым, таким естественным… Проблема в том — и на это часто указывает Эллери, — что загадки кажутся обескураживающе сложными до тех пор, пока ты не узнаешь правду, а потом остается только удивляться, почему ты не догадался обо всем с самого начала. Но я не вполне согласен с этой точкой зрения: нужен гений, чтобы раскрыть преступление, совершенное «шиворот-навыворот», и я готов отстаивать это мнение, даже если само небо обрушится мне на голову или если от меня откажется мой собственный друг, что совсем не исключено.

Бывают моменты, когда я втайне радуюсь тому, что никак не был связан с этим делом. В определенном смысле Эллери — это мыслящая машина, и он не испытывает никакого уважения к дружбе, когда логика выносит свой обвинительный приговор. Вполне возможно, что, если бы я оказался замешан в деле — скажем, в качестве адвоката Дональда Керка, — Эллери убедил бы доброго сержанта Вели защелкнуть на моих руках наручники. В конце концов, во время учебы в колледже я снискал более или менее преходящую известность сразу в двух видах спортивных соревнований — как чемпион своего класса по плаванию на спине и в качестве ведущего гребца в лодочной команде.

Каким образом эти невинные обстоятельства могли сделать меня потенциальным — или скорее чрезвычайно активным — подозреваемым в деле об убийстве, которому посвящены нижеследующие страницы, я предоставляю узнать самому читателю и надеюсь, что он получит от этого истинное удовольствие.

Дж. Дж. Мак-К.

Нью-Йорк

Глава 1

ИДИЛЛИЯ МИСС ДИВЕРСИ

Мисс Диверси вылетела из кабинета доктора Керка под его разъяренные вопли. Некоторое время она стояла за дверью с пылающими щеками, прижав широкую ладонь к своему возмущенно вздымающемуся накрахмаленному бюсту, и слышала, как престарелый джентльмен разгневанно метался по комнате в своей инвалидной коляске, словно галапагосская черепаха, обрушивая на ее белый чепец ужасные проклятия на немыслимой смеси из древнееврейского, классического греческого, французского и английского языков.

«Старая развалина, — в ярости подумала мисс Диверси. — Это… это все равно что жить с ходячей энциклопедией!»

Доктор Керк разразился из-за двери небесными громами:

— И больше сюда не возвращайтесь, слышите?

В придачу к этому он пророкотал кое-что еще на особом жаргоне из тех причудливых языков, которые переполняли его ученый мозг. Эти слова наверняка задели бы мисс Диверси, если бы она обладала сомнительным преимуществом иметь высшее научное образование.

— Чушь! — выкрикнула она, с вызовом глядя на дверь.

Ответа не последовало — по крайней мере, ничего такого, что можно было бы счесть за него. Разумеется, подумала она в мрачном унынии, что можно возразить на смех привидения или на шелест пыльной книги, которую выкопали из чьей-нибудь могилы? Он самый несносный старый… Мисс Диверси почти произнесла эту фразу вслух. Слова так и дрожали у нее на кончике языка. Но добрая сторона ее натуры победила, и она только сурово сжала бледные губы. Пусть одевается сам, если ему хочется. Если уж на то пошло, она всегда терпеть не могла одевать стариков… Минуту мисс Диверси стояла в нерешительности, потом, все еще с красным щеками, двинулась по коридору тверды ми и неспешными шагами профессиональной сиделки.

На двадцать втором этаже отеля «Чэнселор», согласно строгим правилам, стояла монастырская тишина. Мирная атмосфера успокоила возбужденные нервы мисс Диверси. Есть два преимущества, подумала она, которые способны компенсировать работу с этим дряхлым, вздорным и крикливым старикашкой, страдающим — видит Бог, есть на небе справедливость! — от подагры и хронического ревматизма. Во-первых, приличное жалованье, которое молодой Дональд Керк платит ей за нелегкую задачу заботиться об его отце; во-вторых — то, что mènage[2] Керка находился в респектабельном отеле в самом центре Нью-Йорк-Сити. Деньги и местоположение, подумала она с угрюмым удовлетворением, вот вознаграждение за массу неудобств. До «Мэйси», «Джимбел» и других магазинов отсюда всего нескольких минут ходьбы; театры, кино, множество других волнующих вещей ждут буквально за порогом… Да, она согласна все терпеть. Жизнь трудна, но во всяком положении есть свои преимущества.

Конечно, иногда ей бывает очень трудно. Бог знает, сколько раз на дню приходится угождать прихотям всяких несносных типов. А этот старикашка Керк хуже всех: ему ничем не угодишь. Можно же, в конце концов, рассчитывать, что к тебе хоть раз отнесутся по-доброму, по-человечески, что тебя хоть когда-нибудь поблагодарят, скажут «пожалуйста» или «спасибо». Но только не этот старый Вельзевул. Тиран, худший из тиранов. От одного его взгляда ее начинает трясти; даже волосы у него на голове стоят торчком, словно мечтают сбежать от него подальше. Он не хочет есть, когда его просят. Отказывается от массажа и расшвыривает ботинки. Носится по всему номеру, когда доктор Анджини говорит, что ему нельзя двигаться, и не в силах и пальцем пошевельнуть, если доктор Анджини предписывает ему упражнения. У него есть только одно положительное качество: когда он уткнет в книгу свой старый красный нос, то, по крайней мере, сидит спокойно.

И потом, есть еще Марселла. Марселла! Вздорная маленькая пустышка, больше ничего; годам к пятидесяти она станет женской копией своего отца. Конечно, и у нее есть свои хорошие стороны, нехотя признала мисс Диверси, но они есть у всех, даже у преступников. Если из ее хорошего вычесть все плохое, то мало что останется. Правда, подумала мисс Диверси, обладавшая сильным чувством справедливости, нельзя сказать, чтобы она совсем никуда не годилась; иначе как объяснить, почему по ней сохнет этот симпатичный розовощекий мистер Макгауэн? Как будто он не мог найти себе кого-нибудь получше! Впрочем, мисс Диверси не сомневалась, что, не будь мистер Макгауэн другом мистера Дональда Керка, ни о какой помолвке между мистером Макгауэном и младшей сестрой мистера Керка не могло бы быть и речи. Вот что значит иметь брата и большую кучу денег, хмуро подумала мисс Диверси. Другим приходится из кожи вон лезть, чтобы найти себе подходящую партию и устроиться в приличном обществе, — мисс Диверси внимательно читала колонку светских сплетен. Что ж, может быть, когда они поженятся, он изменит свое мнение. Так обычно и бывает после женитьбы, подумала мисс Диверси, которая, помимо своих прочих замечательных качеств, обладала еще и изрядной долей цинизма. Каких только историй не читала она об этих светских людях!.. Что же касается Дональда Керка, то он в своем роде совсем не плох; однако это не тот «род», который устраивает мисс Диверси. Он — сноб. А это означает, что он обращается к мисс Диверси с благодушием и терпимым безразличием.

Похоже, размышляла далее мисс Диверси, шагая по коридору, самый легкий способ похоронить в себе женщину — это устроиться на работу сиделкой. Взять, например, ее. Ей тридцать два года… нет, надо быть честной с самой собой — уже почти тридцать три, а какие у нее перспективы? Так сказать, в романтическом плане? Никаких, абсолютно никаких. Мужчины, которых она встречала по роду своей профессии, делились на две категории: тех, кто не обращал на нее никакого внимания, и тех, кто, наоборот, обращал его слишком много. В первую категорию входили доктора и мужские родственники богатых пациентов; вторая состояла из практикантов-медиков и мужской прислуги богатых пациентов. Первая категория мужчин вообще не видела в ней женщину, только рабочую машину; Дональд Керк принадлежал именно к ним. А вторая… вторая беззастенчиво тянула к ней свои грязные руки, чтобы посмотреть, как она на это отреагирует. Скажем, этот подхалим, коротышка Хаббл, подумала она с кривой усмешкой, — дворецкий мистера Керка, его камердинер, лакей и бог знает кто еще. В присутствии хозяина он сама скромность, сама честность; но не далее как сегодня утром ей пришлось залепить пощечину этому отвратительному типу. Пациенты, естественно, не в счет. О каком флирте может идти речь, когда меняешь им судно и все в таком роде. Но вот мистер Осборн — особый случай…