Гилберт Честертон - Ходульная история

Гилберт Кит Честертон

Ходульная история

Трое старых друзей толковали о немецких делах — сэр Хьюберт Уоттон, весьма известный чиновник; мистер Понд, совсем неизвестный чиновник; и капитан Гэхеген, не составивший ни одной бумаги, но прекрасно сочинявший самые дикие истории. Точнее сказать, их было четверо — к ним присоединилась Джоан, скромная молодая женщина со светло-каштановыми волосами и темно-карими глазами. Гэхегены только что поженились, и капитан становился при жене особенно красноречивым.

Походил он на щеголя времен регентства.1 Мистер Понд походил на рыбу с круглыми глазами и сократовским лбом, сэр Хьюберт Уоттон — на сэра Хьюберта Уоттона, что друзья очень ценили.

— Какой позор! — говорил сэр Хьюберт. — Что они делают с евреями! Приличных, прилежных, безвредных людей, в которых не больше коммунизма, чем во мне, выгоняют без выходного пособия! Вы согласны со мной, Гэхеген?

— Еще бы! — ответил капитан. — Я евреев не обижаю. Три с половиной раза чуть было не обидел, но сдержался. Что же до сотен или тысяч бедных скрипачей и шахматистов, их обижать не надо. Но ведь они сами себя обижают, когда так преданы Германии — и там, и даже здесь.

— Ну это преувеличено, — сказал мистер Понд. — Помните Шиллера, во время войны? Шуму не было, я знаю точно, ведь такие дела по моему ведомству. Вообще я не люблю шпионских историй, это самые скучные из детективов, но эта история очень уж неожиданно кончилась. Конечно, вы знаете, что в военное время жизни нет от любителей, как у герцога Веллингтона не было жизни от писателей. Мы преследовали шпионов, любители — нас. Какие-то маньяки являлись к нам и говорили, что такой-то или такой-то похож на шпиона, а мы никак не могли втолковать, что шпион на шпиона не похож. Немцы очень старались скрыть своих помощников: одни были совсем незаметны, другие — слишком заметны, одни — чересчур малы, другие — чересчур велики, чтобы их увидеть…

В честных глазах Джоан Гэхеген засветилось удивление.

— Простите, — сказала она, — разве так бывает?

Муж ее, и без того возбужденный, весело засмеялся.

— Бывает, дорогая, бывает! — воскликнул он. — Пожалуйста, вот пример. Вспомни бедных Бэлем-Браунов из Масуэлл-хилла. Пришел он со службы, взял косилку, и видит — из газона торчит что-то рыжее, вроде шерсти. Друг мой Понд, собравший самую лучшую коллекцию усов (конечно, после сэра Сэмюела Сподда), тут же установил, что это — волосы одного из сынов Енаковых,2 судя по качеству — еще живого. Однако профессор Путер возразил, что это — титан, ибо, как известно, Юпитер схоронил их под Этной, под Оссой и под тем холмом, на котором стоит Масуэлл-хилл.

Домик моих несчастных друзей разобрали, холм раскопали и обнаружили чудище вроде сфинкса. Увидев его лицо, миссис Бэлем-Браун испугалась и сообщила репортерам, что оно великовато. Но мистер Понд, проходивший мимо, заметил, что оно — маловато, что вскоре подтвердилось. Чтобы сократить простую, ходульную историю…

— Да, пожалуйста! — вскричала Джоан.

— …скажу, — продолжал Гэхеген, — что титан был очень длинный и лицо его, по законам перспективы, едва виднелось в небесах. К счастью, он ушел и утонул в океане. Видимо, он собирался читать лекции в Америке, подчиняясь еще одному закону, гласящему, что, если тебя заметили, ты обязан их читать.

— Надеюсь, это все? — спросила Джоан. — Ну хорошо, ты говоришь ради разговора, но ведь мистер Понд зря не скажет. Что же вы имели в виду?

Мистер Понд тихо откашлялся.

— Слова мои и впрямь связаны с одной историей, — сказал он, — сам я не вижу в них ничего странного, но, вероятно, объяснить их надо.

И — как всегда, не без дотошности — он рассказал то, что мы перескажем.

Случилось это на модном морском курорте, где размещался и крупный порт, а потому и профессионалы, и любители зорко глядели, нет ли шпионов. Округом ведал сэр Хьюберт, городком — мистер Понд, который расположился на незаметной улочке, в небольшом доме, с двумя помощниками — молчаливым, широкоплечим, но коротеньким Баттом и длинным, говорливым, элегантным Траверсом, которого все называли по имени — Артур. Батт сидел в первом этаже, глядя на дверь, а Траверс — на втором, где хранились чрезвычайно важные бумаги, в том числе единственный план минных заграждений в гавани.

Мистер Понд сидел в доме меньше, он много ходил по городу и хорошо знал свой квартал, надо сказать, неприглядный. Там было несколько хороших, старинных домов, большей частью — пустых, а вокруг теснились истинные трущобы, где, как обычно говорится, «было неспокойно», что опасно всегда, а в военное время — особенно. На улице, прямо за дверью, он не нашел ничего примечательного, но напротив стояла антикварная лавка, изукрашенная по витрине азиатскими саблями, а рядом обитала миссис Хартог-Хаггард, которая была опасней всех сабель на свете.

Такие женщины есть повсюду, они похожи на старых дев с карикатуры, хотя нередко оказываются хорошими матерями и женами. Миссис Хартог-Хаггард была вдобавок похожа на ораторшу с пацифистского митинга, на самом же деле отличалась патриотизмом и даже воинственностью, хотя обе эти крайности, строго говоря, приводят к многословию и одержимости. Бедный мистер Понд хорошо запомнил тот злосчастный день, когда угловатая фигура заметалась у входа и подозрительный взор впился в него сквозь очки. Войти и впрямь было нелегко, дверь только что чинили, досок не убрали, но гостья покричала на рабочих и, еще не дойдя до цели, создала гипотезу.

— Мистер Понд, — крикнула она в самое ухо бедному хозяину, — он социалист! Ворчит о каких-то профсоюзах, я сама слышала! Что они делают у вашей двери?

— Простите, — отвечал мистер Понд, — сторонник профсоюзов — еще не социалист, а социалист — еще не пацифист, тем более — не изменник. Если не ошибаюсь, наши главные социалисты верят Марксу, и все они — за союзников, не за Германию. Бывший лидер портовой стачки говорит патриотические речи, зовет в армию…

— Нет, он не англичанин, — сказала гостья, имея в виду пролетария за дверью.

— Спасибо, миссис Хартог-Хаггард, — терпеливо сказал Понд. — Я распоряжусь, чтобы о нем собрали сведения.

Так он и сделал со всей тщательностью аккуратного человека Рабочий и впрямь был не очень похож на англичанина, хотя казался скорее шведом, чем немцем. Выяснилось, что фамилия его — Питерсон, а может — и Петерсен; а мистер Понд усвоил последний урок мудрых: прав бывает и дурак.

Однако он забыл этот случай и удивленно оторвал взор от стола, за которым обычно сидел Батт, увидев воинственный силуэт давешней гостьи. На сей раз ей не помешали баррикады, да она и не помнила о былых подозрениях, новые были важнее — гадюка пригрелась на ее собственной груди. Раньше она не замечала своей гувернантки; Понд — замечал, и недавно видел, как коренастая, белесая девушка ведет четверых детей со спектакля «Кот в сапогах». Мало того, он слышал, как она рассуждает о фольклоре, и улыбался про себя немецкой дотошности, которая видит фольклор там, где надо видеть сказку.

— Она часами сидит взаперти! — хрипела миссис Хартог-Хаггард. — Наверное, подает сигналы. Или уходит по запасной лестнице. Как вы думаете, что это такое?

— Истерия, — ответил мистер Понд. — Любой врач вам скажет, что истерики скрытны и угрюмы, они не всегда кричат на весь дом. Во многих немцах есть истеричность, она совсем не похожа на возбудимость латинян. Нет, миссис Хартог-Хаггард, ваша гувернантка не лазает по запасной лестнице. Она размышляет о том, что дети ее не любят, о мировой скорби, о самом бегстве. Ей ведь и впрямь нелегко.

— Она не молится вместе с нами! — продолжала английская патриотка — Еще бы, ведь мы молимся о победе Англии!

— Молитесь лучше, — сказал мистер Понд, — о бедных англичанках, которых долг или бедность удержали в Германии. Если она любит свою страну, это значит, что она — человек. Если она выражает свою любовь застенчиво и угрюмо, это значит, что она — немка. А еще это значит, что она — не шпионка.

Однако он снова внял предупреждению и заговорил с ученой девицей под каким-то легкомысленным предлогом — если что-нибудь, связанное с ней, могло остаться легкомысленным.

— Вот вы смотрели этот спектакль, — серьезно сказал он. — Вероятно, он вам напомнил лучшее из немецких творений.

— Вы имеете в виду «Фауста»? — спросила она.

— Нет, сказки братьев Гримм, — ответил он. — Не помню, есть ли у них «Кот в сапогах», но что-то такое есть. По-моему, это лучшая сказка в мире.

Она прочитала короткую лекцию о параллельных сюжетах, а он улыбался про себя, думая о том, что все эти ученые рассуждения относятся к сюжету, который только что воплощала прелестная Пэтси Пикклз в шляпе и в трико и сам Альберто Туцци, родившийся в окрестностях Лондона.

Вернувшись к себе, он увидел у дома миссис Хартог-Хаггард и решил, что ему снится страшный сон; вероятно, теперь заподозрили его, он ведь беседовал с тевтонкой. Однако он плохо знал миссис Хартог — она мгновенно забывала былые подозрения.