Патрик Модиано - Вилла Грусть

Модиано Патрик

Вилла «Грусть»

(Посвящается Руди, Доминике, Зине.)

Кто ты, странник во тьме?

1

Гостиницы «Верден» больше нет. В этом странном здании с деревянной верандой, находившемся напротив вокзала, некогда останавливались коммивояжеры в ожидании поезда. Не гостиница, а так — постоялый двор. Рядом было кафе-ротонда под названием то ли «Циферблат», то ли «Грядущее». Его тоже нет. Между вокзалом и сквером на площади Альберта Первого теперь зияет дыра.

Улица Руаяль не изменилась, но в этот поздний зимний час она словно вымерла. Роскошные магазины: книжный «У Клемана Маро», ювелирных изделий Горовица, «Довиль», «Женева», «Туке», английская кондитерская Фидель-Берже, чуть подальше парикмахерская Рене Пиго, витрины Анри на углу улицы Пансе — в большинстве своем закрыты — не сезон. Дальше начинается парк, и за ним, слева, красным и зеленым неоном сверкает вывеска «Синтра». На другой стороне, на углу улицы Руаяль и площади Пакье, — кафе «Таверна», летом здесь любит собираться молодежь. А что за посетители там сейчас?

Исчезло с лица земли большое кафе с люстрами, зеркалами и столиками под тентами прямо на мостовой. Вечерами, часов с восьми, тут царило оживление, слышался смех, звон бокалов, люди знакомились, перекликались. Мелькали соломенные шляпки, светлые локоны, чей-то пестрый купальный халат… Впереди еще целая ночь веселья. Вон справа — большой белый дом, казино, оно открыто с мая по сентябрь. Зимой горожане дважды в неделю играют в бридж, а в гриль-баре собирается местный «Ротари-Клуб».

За казино начинается парк д'Альбиньи. Пологий склон спускается к озеру, окруженному плакучими ивами. Вот музыкальные киоски и пристань. Здесь можно сесть на доживающий свой век теплоход, курсирующий между маленькими прибрежными поселками: Верье, Шавуар, Сен-Жорио, Эден-Рок, Пор-Лузац… Слишком много названий. Но бывают названия, которые хочется без конца напевать, на мотив колыбельной.

Вот и проспект д'Альбиньи, обсаженный платанами. Идем по нему вдоль озера, сворачиваем направо и видим светлую деревянную дверь — вход в «Стортинг». По обеим сторонам дорожки, посыпанной гравием, — бесчисленное множество теннисных кортов. Теперь закроем глаза и представим себе ряд кабинок и длинный-длинный песчаный пляж. Дальше — английский парк и в глубине его бар и ресторан «Спортинга» в старой оранжерее. Все это вместе похоже на полуостров, принадлежавший в начале века автоконструктору Гордону-Грамму.

Выше, рядом со «Спортингом», за проспектом д'Альбиньи, начинается бульвар Карабасель. Он идет зигзагами к отелям «Эрмитаж», «Виндзор» и «Альгамбра». Можно сесть и на фуникулер. Летом он работает до двенадцати ночи, и ждут его на крошечной станции в виде шале. Растительность здесь самая разнообразная, так что нельзя понять, где находишься: в Альпах, на побережье Средиземного моря или в тропиках. Лилии, мимозы, ели, пальмы. Если подниматься на гребень холма пешком, по бульвару, то впереди открывается панорама: гора, озеро, а за ним — призрачная страна, называемая Швейцарией.

В «Эрмитаже» и «Виндзоре» теперь меблированные комнаты, тем не менее в «Виндзоре» почему-то по-прежнему вертящаяся дверь, а в «Эрмитаже» застекленный вестибюль. «Виндзор» построен в 1910 году, и его белый фасад напоминает пирожное-безе, так же, как фасады «Рула» или «Негреско» в Ницце. «Эрмитаж», цвета охры, мрачнее и величественнее. Он как брат-близнец похож на отель «Руаяль» в Довиле. Неужели там теперь действительно сдают квартиры внаем? Ни одно окно не освещено. Нужно набраться смелости и, миновав темный вестибюль, обойти весь дом, чтобы наконец убедиться в том, что здесь никто не живет.

«Альгамбру» снесли. От окружавших ее садов не осталось и следа. Здесь определенно собирались построить гостиницу в новом вкусе. Мгновенно вспоминаю: летом сады вокруг «Эрмитажа», «Виндзора» и «Альгамбры» были словно Потерянный Рай или Земля Обетованная, какими мы их себе представляем. Но в каком же из них цвело столько георгинов под балюстрадой, облокотившись на которую мы смотрели вниз, на озеро? Неважно. Мы последними застали те времена.

Поздний зимний вечер. По ту сторону озера едва различимые огни Швейцарии. От пышной растительности бульвара Карабасель осталось несколько сухих деревьев и чахлый кустарник. «Виндзор» и «Эрмитаж» стоят черные, будто обгорелые. Великолепный курорт с разноязыкой толпой превратился в обычный городишко такого-то департамента отдаленной французской провинции. Нотариус и супрефект играют в бридж в пустом казино. С ними вместе играют мадам Пиго, владелица парикмахерской, сорокалетняя блондинка, благоухающая духами «Шокинг», Фурнье-младший, чье семейство имеет три трикотажные фабрики в Фаверже, и Сервоз, владелец фармацевтических лабораторий в Шамбери, великолепный игрок в гольф. Ходят слухи, что мадам Сервоз, жгучая брюнетка в отличие от мадам Пиго, томной блондинки, все катается на своем BMW в Женеву и обратно. Она охотница до молодых людей, и ее не раз видели вместе с Пемпином Лаворелем. Можно привести еще тысячу таких же пошлых и скучных подробностей из повседневной жизни городка, потому что люди и нравы совершенно не переменились за эти двенадцать лет.

Кафе закрыты. Только из дверей «Синатра» льется розоватый свет. Хотите — зайдем, посмотрим, на месте ли панели из красного дерева и лампа под клетчатым абажуром слева от бара? Со стены по-прежнему смотрят Эмиль Алле, победивший на чемпионате мира в Энгельберге, Джеймс Кутте, Даниэль Хендрикс. Они висят рядышком над стройными рядами бутылок. Конечно, фотографии пожелтели. В полумраке последний посетитель в клетчатой рубашке и с багровым лицом лениво заигрывает с барменшей. В начале шестидесятых она была удивительно хороша, но с тех пор сильно раздалась.

Идешь по пустынной улице Сомейе и слышишь только звук своих шагов. Слева — кинотеатр «Регент», он не изменился, все так же выкрашен в оранжевый цвет и увенчан светящейся малиновой надписью: «РЕГЕНТ». Но и здесь пришлось подновить зал, заменить деревянные кресла и портреты кинозвезд, украшавших вход. Вокзальная площадь — единственное сколько-нибудь освещенное и оживленное место в городе. Скорый на Париж проходит в начале первого. Шумливые солдаты, получившие увольнение из казарм Бертоле, понемногу собираются на перроне с картонками и металлическими чемоданчиками в руках. Некоторые распевают: «Ты елочка моя», — еще бы, ведь скоро Рождество. Они толпятся на второй платформе, задирают друг друга, толкаются. Можно подумать, что они едут на фронт. Среди военных шинелей — бежевый штатский костюм. Его обладатель, видимо, не чувствует холода и нервно сжимает на горле шелковое зеленое кашне. Он переходит от одной группки к другой и тревожно всматривается в лица, как будто ищет кого-то в этой толпе. Вот он спрашивает о чем-то у солдата, говорящего с двумя другими, но все трое только меряют его насмешливым взглядом. Другие отворачиваются и свистят ему вслед. Он же делает вид, будто ничего не замечает и посасывает мундштук. Вот он отводит в сторону светловолосого молодого альпийского стрелка. Тот, видимо, смущен и время от времени косится на своих товарищей. Бежевый человек ухватил его за плечо и что-то шепчет на ухо. Стрелок пытается высвободиться. Тогда он сует ему конверт в карман кителя, молча смотрит в глаза и отходит, подняв воротник пиджака, так как начинается снег.

Человека в костюме зовут Рене Мейнт. Он левой рукой заслоняется от света по привычке, да так и остается стоять. Как же он постарел…

Поезд подходит к перрону. Солдаты берут его штурмом, набиваются в тамбур, опускают стекла и передают в вагон вещмешки. Некоторые поют: «Всего лишь до свиданья», но их заглушает общий рев: «Ты елочка моя!» Падает снег. Мейнт стоит неподвижно, по-прежнему отдавая честь. Молодой блондинчик за стеклом смотрит на него со злорадной усмешкой у краешков губ. Мнет в руке свой форменный берет. Мейнт кивает ему. Набитый поезд трогается, солдаты высовываются из окон, поют, машут руками. Мейнт прячет руки в карманы пиджака и направляется к вокзальному буфету. Двое официантов сдвигают столики и подметают пол широкими плавными взмахами метелок. За стойкой бара человек в плаще убирает последние стаканы. Мейнт заказывает коньяку. Человек сухо отвечает, что буфет закрыт. Мейнт снова просит коньяку.

— Здесь, — отчетливо выговаривает человек, — голубых не обслуживают.

Двое за спиной Мейнта хохочут. Мейнт не двигается, с измученным видом уставившись в одну точку. Один из официантов гасит висящие слева бра. Лишь бар светится еще желтоватым светом. Они ждут, скрестив руки на груди. Еще чуть-чуть — и дадут ему в морду. Или — как знать! — вдруг он, как прежде, хлопнет ладонью по грязной стойке и крикнет: «Я Астрид, бельгийская королева!», кривляясь и нагло хохоча?