Ю Несбё - Полиция Страница 27

— Не все полицейские имеют возможность так много упражняться в стрельбе, как ты, Трульс.

— У которого так много свободного времени, ты хочешь сказать?

Трульс рассмеялся неприятным хрюкающим смехом. Микаэль Бельман присмотрелся к своему подчиненному и другу детства. Беспорядочно торчащие острые зубы (родители не удосужились выпрямить), красные десны. Все в нем было таким же, как и раньше, но что-то тем не менее изменилось. Может, дело в новой прическе? Или во временном отстранении? Такие вещи способны влиять на людей, которые раньше считались не слишком чувствительными. А может быть, они оказывают воздействие именно на таких людей, на тех, кто не привык постоянно проветривать свои чувства, кто держит их внутри и надеется, что со временем они исчезнут. Вот такие люди могли сломаться. Пустить себе пулю в висок.

Но Трульс казался довольным, он все смеялся и смеялся. Однажды в юности Микаэль объяснил ему, что от его смеха у людей мурашки бегут по коже и ему стоит смеяться по-другому, потренироваться и выработать иной, более обычный и приятный способ смеяться. В ответ Трульс только громче заржал, тыча в Микаэля пальцем. Он направлял в его сторону палец, не произнося ни слова, только пофыркивал и гоготал.

— Разве ты не собираешься спросить меня об этом? — заговорил Трульс, вставляя патроны в магазин своего пистолета.

— О чем?

— О деньгах на моем счете.

Микаэль перенес вес тела на другую ногу:

— Ты поэтому позвал меня сюда? Чтобы я спросил тебя об этом?

— Ты не хочешь знать, как деньги там оказались?

— Зачем мне сейчас мучить тебя вопросами?

— Ты же начальник полиции.

— А ты принял решение держать рот на замке. Я считаю это глупым, но уважаю твое решение.

— Правда? — Трульс вставил магазин на место. — Или ты не мучаешь меня вопросами, потому что уже знаешь, откуда взялись эти деньги, Микаэль?

Микаэль Бельман посмотрел на друга детства. Теперь он это видел. Видел, что именно в нем изменилось. Болезненный блеск. Тот же, что и в юности. Таким же блеском загорались его глаза, когда он злился, когда большие парни в Манглеруде собирались побить болтливого красавчика, укравшего у них Уллу, и Микаэль был вынужден прятаться за спину Трульса. Был вынужден спускать на них гиену. Ободранную, избитую гиену, которой и так приходилось терпеть много издевательств. Так много, что плюс-минус еще одно — не имело значения. Но со временем они усвоили, что терпеть побои — это больно, так больно, что оно того не стоило. Потому что когда глаза Трульса загорались этим блеском, сверканием глаз гиены, это означало, что он готов умереть и что если он вопьется в тебя зубами, то уже никогда ни за что не отпустит. Он сожмет челюсти и будет висеть на тебе, пока ты не упадешь на колени или пока его от тебя не отрежут. С годами Микаэль все реже видел этот блеск в глазах Трульса. Конечно, он появился в тот раз, когда они разбирались в гараже с гомиком. А в последний раз Микаэль заметил его после того, как сообщил Трульсу о временном отстранении. Но вот что изменилось: теперь этот блеск никуда не исчезал. Его глаза сверкали так, словно у него лихорадка.

Микаэль медленно, как бы недоверчиво покачал головой:

— О чем ты сейчас говоришь, Трульс?

— Может быть, деньги не напрямую, но пришли от тебя. Может быть, это ты платил мне все время. Может быть, это ты привел ко мне Асаева.

— Вот теперь мне кажется, что ты надышался пороховыми газами, Трульс. Я никогда не имел ничего общего с Асаевым.

— Может, спросим его об этом?

— Рудольф Асаев мертв, Трульс.

— Как удобно, да? Все, кто мог что-нибудь рассказать, случайно умерли.

«Все, — подумал Микаэль Бельман. — Кроме тебя».

— Кроме меня, — закончил Трульс, ухмыляясь.

— Мне пора, — сказал Микаэль, сорвал свою мишень и сложил ее.

— Ах да, — произнес Трульс. — Мероприятие по средам.

Микаэль застыл.

— Что?

— Просто помню, что ты всегда по средам в это время уходил из офиса.

Микаэль изучающе поглядел на него. Вот что удивительно: несмотря на двадцатилетнее знакомство с Трульсом Бернтсеном, Микаэль так и не был уверен в том, глуп его друг или умен.

— Ясно. Только позволь сказать, что для тебя же будет лучше, если ты станешь держать свои измышления при себе. При нынешнем положении дел это может лишь навредить тебе, Трульс. И возможно, не надо со мной делиться слишком многим. Я могу оказаться в сложной ситуации, если меня вызовут как свидетеля. Понятно?

Но Трульс уже надвинул на уши наушники и повернулся лицом к мишени. Оба глаза за очками широко раскрыты. Вспышка. Две. Три. Казалось, пистолет хочет вырваться из его рук, но хватка Трульса была слишком крепкой. Хватка гиены.

На парковке Микаэль почувствовал, как в кармане завибрировал телефон.

Звонила Улла:

— Ты уже поговорил с санэпидстанцией?

— Да, — ответил Микаэль, который только один раз вспомнил об этом деле и, уж конечно, ни с кем не разговаривал.

— И что они сказали?

— Они сказали, что запах, который тебе мерещится на террасе, может исходить от дохлой мыши или крысы. Но поскольку она лежит в бетоне, то просто сгниет и запах исчезнет. Они не советуют нам ломать террасу.

— Надо было нанять профессионалов, а не Трульса для заливки фундамента.

— Он сделал это ночью, и я его об этом не просил, я же тебе говорил. Ты где сейчас, любимая?

— Встречаюсь с подругой. Ты успеешь домой к обеду?

— Да, конечно. И не думай больше о террасе, хорошо, любимая?

— Хорошо.

Микаэль повесил трубку, подумав о том, что дважды назвал ее любимой, на один раз больше, чем надо. Что теперь его слова будут казаться лживыми. Он включил двигатель, нажал на газ, отпустил сцепление и ощутил приятное давление, прижавшее голову к подголовнику сиденья, когда недавно приобретенная «ауди» стала набирать скорость на пустынной парковке. Он подумал об Исабелле и кое-что ощутил. Уже ощутил прилив крови. И отметил удивительный парадокс: он ни в чем не солгал. Его любовь к Улле никогда не была так сильна, как перед сексом с другой женщиной.

Антон Миттет сидел на террасе с закрытыми глазами и чувствовал, как солнце греет лицо. Весна хорохорилась, но пока проигрывала зиме. Потом он снова открыл глаза, и взгляд его в очередной раз упал на лежащее на столе письмо.

На бумаге был выдавлен синий логотип Драмменского центра здоровья.

Он знал, что в конверте: результаты анализа крови. Он хотел вскрыть его, но снова отложил этот момент и стал смотреть на реку Драмменсельву. После того как они ознакомились с рекламными проспектами новых квартир в Эльве-парке на восточном берегу, в районе Оссиден, у них не осталось сомнений. Дети съехали, а с годами им не становилось легче воевать с неподатливым садовым участком и содержать старый, слишком большой дом в Коннерюде, унаследованный от родителей Лауры. Продажа всего участка и покупка современной, не требующей большого ухода квартиры даст им время и деньги для совершения того, о чем они говорили на протяжении многих лет, — для совместных путешествий. Для поездок в дальние страны. Для того, чтобы пережить вещи, которые наша короткая земная жизнь все же может нам предложить.

Так почему же они никуда не поехали? Почему он и это отложил?

Антон поправил солнцезащитные очки и передвинул письмо. Затем достал телефон из широкого кармана брюк.

Потому ли, что бурные будни без устали сменяли друг друга? Или дело было в панораме Драмменсельвы, такой умиротворяющей и спокойной? Или их тревожили мысли о том, что им предстоит провести так много времени вместе, и они боялись открыть друг в друге и в своем супружестве новые стороны? Или же все из-за того дела, падения, высосавшего из него всю энергию, инициативность, заморозившего его в том существовании, в котором только ежедневные ритуалы были спасением от полного коллапса? А потом случилась Мона…

Антон посмотрел на экран телефона. «ГАМЛЕМ КОНТАКТ НАЦБОЛЬНИЦА».

Под этим заголовком были три позиции. «Вызов». «Послать текстовое сообщение». «Изменить».

«Изменить». У жизни тоже должна быть такая кнопка. И тогда все могло бы быть совсем по-другому. Он бы заявил о той дубинке. Он бы не пригласил Мону в тот раз на кофе. И он бы не заснул.

Но он заснул.

Заснул на дежурстве, сидя на твердом деревянном стуле. И это он, кто с трудом мог заснуть в собственной постели после длинного дня. Это непостижимо. После этого он долго пребывал в полусонном состоянии, и даже лицо умершего и начавшаяся потом суета не смогли разбудить его, наоборот, он стоял там как зомби, с подернутым дымкой мозгом, не в состоянии предпринять что-либо и даже четко отвечать на вопросы. Это не факт, что пациент был бы спасен, если бы он не заснул. Вскрытие не выявило ничего, кроме того, что пациент, скорее всего, скончался от инсульта. Но Антон не выполнил свою работу. И дело было не в том, что кто-нибудь когда-нибудь узнает об этом: он никому ничего не сказал. Но сам-то он знал. Знал, что снова всех подвел.