Чарльз Эппинг - Trust. Опека

Чарльз Эппинг

Trust: опека

Посвящается Элемеру — и Розвите

Tout m est suspect: le crains que je ne sois séduit.Je crains Néron; je crains le Malheur qui me suitD'un noir pressentiment, malgré moi prévenue.[1]

Пролог

Вокзал Келети Пальяудвар, Будапешт

21 мая 1938 года

— Дорогая, ничего они мне не сделают. В конце концов, я гражданин Венгрии и могу проехать через Австрию, даже если она оккупирована фашистами.

— Figyelem![2] На девятом пути производится посадка на Восточный экспресс «Вена — Цюрих — Базель — Париж».

Аладар Коган пытался хоть что-то разглядеть в густом сигарном дыму, который наполнял обшитую деревянными панелями телефонную кабинку. Зал ожидания первого класса быстро опустел.

— Дорогая, мне пора. Дали уже третий свисток… Да. Я позвоню, когда приеду.

Он быстро подхватил газету.

— Не беспокойся. Я надежно спрячу твои деньги — наши деньги.

— Внимание, внимание! Восточный экспресс отправляется с девятого пути.

— Мне и в самом деле пора бежать. Поцелуй за меня Иштвана и Магду. Пока. Csykolom. Нет, милая, костюм не помялся. Мы же расстались всего два часа назад.

Аладар потушил сигару, схватил газеты и с кожаным чемоданом в руке поспешил на главную платформу.

Он остановился, чтобы снять с вешалки шляпу, бросил взгляд в большое, украшенное позолотой зеркало слева от зала ожидания и улыбнулся. Костюм в тонкую полоску, элегантная мягкая шляпа, темный галстук — он был похож на банкира, можно даже сказать, на швейцарского банкира.

— Внимание, внимание! Отправляется Восточный экспресс.

Мужчина зашагал к выходу, не заметив, что, после того как он наскоро перекусил в вокзальном ресторане, на рубашке и галстуке остались пятна от супа и мелкие крошки.

— Внимание, внимание! Последний свисток.

Торопясь к переполненному перрону, он выронил несколько листков газеты. Они упали на землю, но он не остановился, чтобы их поднять. Да это было и неважно — новости везде одинаковые, от местных «Пешти напло» на венгерском и «Пештер Ллойд» на немецком до «Нойе Цюрхер цайтунг» и «Манчестер гардиан». Становилось ясно: гитлеровский аншлюс — насильственное включение Австрии в состав фашистской Германии — это лишь начало.

Мужчина подбежал к спальному вагону, когда проводник уже убирал невысокие деревянные ступеньки.

— Kérem a jegyét! — Проводник протянул руку за билетом. Аладар стал лихорадочно рыться в карманах.

— Где-то здесь…

Он раскрыл свой кожаный бумажник — оттуда выпали несколько купюр и какие-то бумажки. Присев, чтобы их собрать, он почувствовал, как его обдало паром, который выпустил синий спальный вагон («сделано во Франции»). В дальнем конце станции раздался резкий свисток. Аладар робко поднял глаза.

— Понятия не имею, куда он подевался. Еще час назад билет у меня был.

Когда Аладар выпрямился, кондуктор пальцем указал ему на билет, торчащий из левого кармашка жилета. Он быстро помог пассажиру подняться в вагон, а затем дал свисток. Через секунду поезд тронулся.

В купе Аладар положил свой чемодан на полку и достал из него несессер, который два года назад, перед смертью, подарил ему тесть.

Аладар погладил мягкую коричневую кожу — лучшее из того, что производила фабрика Блауэра. Ему до сих пор слышались слова тестя о швейцарцах:

— Akârmi is lesz — что бы ни случилось, в денежных вопросах всегда можешь на них положиться. Они честны и знают, как хранить тайны. А прежде всего, как не ввязываться в войну.

Господин Блауэр нередко говаривал, что решение хранить деньги семьи в Швейцарии во время Первой мировой позволило ему — и его кожевенной фабрике — пережить в послевоенные годы неразбериху и инфляцию. Теперь настал черед Аладара обеспечить сохранность состояния Блауэров во времена грядущих потрясений.

В коридоре раздались шаги. Мимо прошла красивая брюнетка. Он улыбнулся ей. Женщина на миг остановилась, а затем пошла дальше. Аладар выглянул из купе и увидел, как она скрылась в соседнем вагоне второго класса. По проходу тянулся шлейф «Шанель № 3», его любимых духов.

Аладар сел и стал смотреть в окно — мимо проплывали бескрайние поля пшеницы и ячменя. Он рассеянно полез в карман брюк и нащупал три маленьких ключика. Вспомнил о звонке из Вены на прошлой неделе — от семейного банкира Блауэров.

— Всего месяц назад наша страна стала частью Третьего рейха, — прошептал в трубку обычно спокойный банкир, — а они уже начали арестовывать счета, владельцы которых имеют еврейские фамилии. Слава Богу, что вы перевели все в Швейцарию еще до аншлюса. Как вы догадались?

— Честно говоря, это была идея Каталины…

Поезд заскрипел тормозами на полустанке. Аладар выглянул из окна и увидел большой флаг, развевающийся на границе. От черной свастики в центре красного с белым полотнища у Аладара по спине пробежал холодок. Он вернулся на место и стал ждать.

Раскрыв паспорт, он уставился на фамилию на первой странице: Коган. Фамилия, которой так гордился его отец. Настолько гордился, что в начале века, когда большинство еврейских семей в Будапеште меняли свои фамилии, не поменял ее.[3]

Возможно, именно поэтому его отец так и остался скромным учителем, в то время как другие евреи, со звучными фамилиями на немецкий манер (такими, как Блауэр, например), поднялись на самый верх социально-экономической лестницы.

Откуда-то со стороны перрона послышались выстрелы. Он выглянул и увидел, как три пограничника в зеленой форме выводят из вагона женщину. Подкладка пальто волочилась за ней по земле. Это была та самая женщина, которая прошла мимо него в коридоре. Ее втолкнули в станционную будку, на двери которой было написано «Хедьешхалом».[4] Очевидно, венгерские власти держали ухо востро, арестовывая всех, кто пытался вывезти из страны ценности.

Пограничники бросили лишь беглый взгляд на багаж Аладара, очевидно, по собственному опыту знали, что пассажиры, путешествующие первым классом, не зашивают драгоценности в подкладку пальто, чтобы вывезти их из страны, они проявляют большую изобретательность.

Спустя несколько минут нагрянули пограничники нацисты.

— Хайль Гитлер! — Они резко выбросили правую руку вперед и велели Аладару открыть чемодан.

Один из пограничников, молодой блондин, говоривший с сильным австрийским акцентом, попросил предъявить паспорт. Аладар молча подал ему документ. Его сердце гулко забилось. Он видел, как офицер внимательно изучает его фамилию, затем передает паспорт какому-то человеку в черной форме и с нацистской нарукавной повязкой, стоявшему в коридоре. Тот аккуратно переписал фамилию и адрес Аладара в маленькую кожаную книжечку, потом вернул документ и двинулся дальше по проходу.

Как только они ушли, Аладар запер двери купе и не открывал их до тех пор, пока поезд не пересек территорию Австрии (теперь страна называлась Остмарк — Восточная область). Бывшая Восточная империя стала частью фашистского рейха. Как скоро такая же участь постигнет Венгрию? Аладар лег на диван и закрыл глаза, пытаясь заснуть, но все закончилось тем, что он начал считать часы приближения к Альпам — и к швейцарской границе.

«Надо было объехать южнее, — говорил он себе, забыв о том, что тогда дорога протянулась бы через Загреб, Триест, Милан, потом через Альпы, через горный перевал Сен-Готард и лишь затем привела бы в Цюрих. — И что бы изменилось? Неужели итальянские фашисты представляют меньшую опасность для человека с фамилией Коган?»

На рассвете, отдернув занавески, Аладар увидел на фоне темно-синего утреннего неба Альпы, нежно озаренные солнцем. Его всегда впечатлял вид этих величественных гор. Покрытые первозданным снегом вершины как будто поднимали его до своего уровня, уносили прочь от земных забот, прочь от всего.

В Бухсе нацистские пограничники устроили гораздо более тщательный досмотр, чем при въезде в Австрию. Они обыскали все, включая набор для бритья, и, не найдя ничего интересного, пошли дальше.

Швейцарские пограничники по другую сторону границы были безмерно учтивы. В Швейцарии никогда не запрещалось ни ввозить, ни вывозить деньги или золото. Они лишь спросили Аладара о цели его приезда.

— Мне необходимо встретиться в Цюрихе со своим банкиром, — ответил он им по-английски.

— Добро пожаловать в Швейцарию.

Без дальнейших расспросов ему вернули паспорт.

— Гостиница «Сен-Готард», будьте любезны. — Аладар сел в сияющее черное такси, припаркованное у вокзала Цюрих-Энге. — И… не могли бы мы поехать берегом озера? Прекрасное утро, не правда ли?