Карин Альвтеген - Тень

Карин Альвтеген

Тень

Моей семье, чистому роднику

«Когда ты услышишь вот такой звук, би-и-ип, когда ты его услышишь, ты будешь знать, что пора перевернуть страничку. Что ж, начнем».

Голос на пленке изменился. Стал как будто бы дядин, хотя читала точно тетя. Он снова включил магнитофон и вернулся к первой главе истории о Бэмби. Он знал всю книжку наизусть. Выучил ее давным-давно, а сегодня прослушал ее столько раз, что у тети даже голос осип.

Начало темнеть, мам и пап с детьми и воздушными шариками стало намного меньше. В животе урчало от голода. Булочки он давно съел, сок выпил и очень хотел писать, но она сказала оставаться на месте, и он боялся уходить. Он привык ждать. Но писать хотелось все сильнее, и если она не придет прямо сейчас, он, наверно, описается.

Больше всего он боялся снова увидеть тот особенный мамин взгляд. Когда она так смотрит, он знает — ему опять будет больно или он окажется один в темноте. Он потрогал то место, где стало больно вчера, когда он не захотел с ней идти. Глаза у нее сделались очень сердитые, она крикнула, что он злой. И где-то там, сзади, вдруг стало очень больно. Она так часто ездит в этот дом. Ехать туда надо сначала на автобусе, потом надо долго-долго идти пешком. Иногда она берет его с собой, иногда надолго оставляет и велит никуда не уходить. Там в саду есть странный стеклянный дом, где интересно играть, но только если недолго и не одному. А еще есть домик с дровами, из которых можно что-нибудь вырезать, хотя играть с ножиком ему запрещают. Бывает, что мама не возвращается до темноты. Тогда появляются привидения и воры. И ножик в дровяном сарае становится его единственной защитой. Да еще на полу есть волшебная доска с черным пятном, похожим на глаз. Если стоять на ней и петь «Звездочка, сияй», то его никто не тронет. Раньше мама говорила, что когда-нибудь они будут жить в этом доме, нет, не в стеклянном и не там, где дрова, — а в большом, по соседству, и у него будет своя комната. И все будет как полагается. Так она говорила.

Он посмотрел по сторонам.

Он сидел на верхней ступеньке широкой лестницы, за спиной был пруд с птицами. «Может, все-таки уйти отсюда и самому ее поискать?» — подумал он, но потом вспомнил, что она сказала, и остался на месте. Ступени понемногу остывали. Голос в магнитофоне говорил все медленнее и медленнее, как будто засыпал. В конце концов кнопка подпрыгнула, и тетя на пленке замолчала. Было скучно. Писать хотелось все сильнее, но он не знал, где искать туалет. Живот болел. Сидеть на лестнице надоело. Он хотел пописать и уйти домой.

— Привет.

Он вздрогнул. Перед ним стоял дядя в зеленой одежде. Как у полицейского, правда, другого цвета, но на груди буквы, точно как у полиции.

— Как тебя зовут?

Он не ответил. Мама говорила, нельзя разговаривать с незнакомыми взрослыми, поэтому, опустив взгляд, он уставился на каменную ступеньку.

— Мы закрываемся, всем пора по домам. Где твои родители?

Голос не злой, даже довольно добрый, однако непонятно, что ему ответить. Но и невежливым быть не хочется, а получается, он ведет себя невежливо, и тут он вовсе растерялся. К его ногам упали две большие капли, оставив на камне темные пятна. Потом еще две.

— Ты здесь с мамой или с папой?

Он медленно покачал головой. Разговаривать ведь нельзя.

— С кем ты сюда пришел?

Он пожал плечами.

— Не бойся. Меня зовут Свен, я работаю охранником здесь, в парке Скансен, ко мне приходят все, кому нужна помощь. Все, кто потерялся и не может найти родителей, все, кому нужно о чем-нибудь спросить.

Охранник помолчал немного.

— Сколько тебе лет?

Мальчик осторожно вытянул вперед левую руку и с помощью правой загнул на ней мизинец и большой палец.

— Три годика?

Мальчик слегка покачал головой.

— Нет, четыре.

И тут же зажал рот рукой. Говорить нельзя! А вдруг дядя расскажет об этом маме? Он боялся поднять глаза на охранника. Потом все-таки взглянул исподлобья, как бы определяя, станет ли тот жаловаться маме. Мужчина улыбался.

— Если хочешь, пойдем со мной вон к тому домику, я там работаю, а ты сможешь подождать, пока за тобой придут.

Терпеть больше нет сил. Он вот-вот описается, и тогда мама еще больше рассердится.

— Мне надо в туалет.

Продолжая улыбаться, мужчина кивнул.

— Туалеты там. Беги, а я пока постерегу твои вещи. Видишь вон ту дверь?

Немного поколебавшись, он сделал так, как ему велели.

Свен Юхансон стоял на лестнице, с беспокойством глядя вслед бегущему мальчику. Он обратил на него внимание еще днем и сейчас явно чувствовал неладное. Когда ребенок скрылся из виду, Свен присел на корточки и начал перебирать его вещи. Магнитофон, книжка про Бэмби, прозрачный пакет с крошками, пластиковая бутылка с желтой крышкой и глотком сока на дне. Он раскрыл книжку, чтобы проверить, не написано ли где имя мальчика. На землю выпал сложенный лист бумаги. Помедлив мгновение, Свен развернул листок и понял, что его худшие опасения оправдались. На листе была одна фраза, написанная красивым почерком:

«Позаботьтесь об этом ребенке».

Из полиции пришел мягкий конверт с ключом от квартиры. Коричневая шпонированная дверь, старомодный, изъеденный временем подъезд. Герда Персон три дня пролежала мертвой, прежде чем сотрудники патронажной службы обнаружили тело. В последний раз за девяносто два года и почти три месяца своей жизни она наполнила легкие воздухом — и превратилась в воспоминание. Ничего, кроме этого, Марианна не знала. Но, поскольку у двери квартиры сейчас стояла именно она, было очевидно, что ни полиции, ни патронажной службе так и не удалось найти ни одного родственника Герды, а значит, позаботиться о формальностях, которые необходимо соблюсти по завершении чьей-то жизни, некому. Дело попало на стол к Марианне Фолькесон. Незнакомый ключ в чужую жизнь, в чье-то прошлое.

Она бывала в этом районе и раньше. Многоэтажки с маленькими квартирами, пожилые обитатели которых часто пользуются услугами патронажных служб. Случалось, что кто-нибудь из них умирал, а сообщить об этом было некому. Кроме Марианны Фолькесон, сотрудницы муниципалитета, занимавшейся вопросами выморочного имущества.

Она открыла сумку, вынула тонкие перчатки, однако марлевую маску не надела. Никогда не знаешь, что ждет тебя за чужой дверью, но из уважения к умершим она старалась не поддаваться предубеждениям. Порой жилище было прибрано, как кукольный домик, оставленный потомкам без единого пятнышка. Бережно сохраненные предметы, которыми никто никогда не заинтересуется. Вещи, составлявшие имущество покойника, словно сохраняли память о нем. Появление Марианны было своего рода вторжением, и ей не хотелось усугублять это неуместной маской. Она считала себя союзником этих людей. Приходила для того, чтобы достойно и уважительно завершить жизнь, скрывавшуюся за незнакомым именем на документе. Наводила порядок, сортировала и собирала памятные вещи и по возможности старалась найти кого-нибудь, кому эти вещи могли быть дороги. Смерть ее больше не пугала. За двадцать лет работы она убедилась, что это естественная часть жизни. Смысл жизни искать перестала, хоть это и не значит, что нашла. Раз Вселенная существует, значит, для этого должна быть причина. На этом Марианна и успокоилась, приняв как данность великую тайну бытия.

Жизнь. Краткий всплеск между двумя вечностями. Далеко не во всех случаях, с которыми она работала, люди проживали в одиночестве всю жизнь — чаще их круг общения сокращался с возрастом, и в последние годы рядом вообще могло не быть никого. Однако встречались дома, которые были полной противоположностью кукольным.

Там дарили такие беспорядок и грязь, что ноги сами отказывались переступать порог. Рваные обои и разбитая мебель громко кричали об отчаянии, которое испытывал покойный. В таких ситуациях речь обычно шла о психически неуравновешенных людях без социальных связей, которых благодаря лечению на какое-то время удавалось реабилитировать, после чего их тут же объявляли здоровыми и выписывали, чтобы освободить драгоценные бюджетные места для других пациентов. Их обеспечивали жильем, но уединенное существование в скором времени приводило к обострению болезни. Одинокий, нуждающийся в помощи человек не решался ни о чем просить, зная, что ему все равно откажут. Марианна должна была восстановить справедливость. Сделать все возможное, чтобы найти хоть кого-то из родственников, кто мог бы прийти на похороны. Иногда таких не находилось, и в последний путь человека провожали только она, священник, сотрудник бюро ритуальных услуг и кантор. Тогда она с помощью фотографий и памятных вещей старалась воссоздать вкусы умершего, чтобы похороны не были обезличенными. В одиночестве возлагая на гроб цветы, она всегда просила прощения за беспомощность общества. За то, что оно предало человека, бросило на произвол судьбы, не вмешалось.