Николай Усков - Семь ангелов

Николай Усков

Семь ангелов

Пролог

Авиньон, лето Господне 1352 год,

6 декабря

Cмерть пришла неожиданно. Не так, как он себе представлял. Кардинал Хуго де Бофор получил записку, которая сообщала, что он сейчас умрет. Хуго прочел ее, поморщился и спрятал в молитвенник. «Интересно, сколько мне осталось? – де Бофор облизал пересохшие губы. Его действительно весь день мутило. – А вот и объяснение… Яд».

Портшез, в котором несли князя церкви, тряхнуло. Он услышал голос своего капитана: «Смотри, куда прешь, пес!» – закованный в броню человек влепил тяжелой плетью по спине оборванца, посмевшего перебежать дорогу. От удара тот подпрыгнул и, ссутулясь, засеменил прочь. Сильный ветер, пришедший с Севенн, трепал стяги, прикрепленные к бокам портшеза. На красном сукне золотом была вышита кардинальская шляпа. Она венчала рыцарский щит с шестью розами.

– Дорогу его светлости кардиналу Хуго де Бофору! – грозно провозгласил капитан.

Люди испуганно жались к домам, снимая шляпы и кланяясь скрытой в портшезе его светлости. От всей светлости была видна только правая рука, которой Хуго де Бофор держался за дверцу, чтобы смягчить тряску. Руку обтягивала белая перчатка тонкой телячьей кожи, на пальцах сверкали массивные кольца – золотая печатка и два перстня с рубином и изумрудом необыкновенной величины. Князь церкви поежился и плотнее завернулся в свою лиловую мантию, подбитую горностаем. С кардинальским пурпуром он расстался по причине траура. Накануне ночью умер папа Климент VI, и отныне кардиналам не полагалось носить красного в течение девяти дней прощания.

Молодое лицо Хуго – ему шел двадцать седьмой год – не отличалось красотой, теперь же брезгливой гримасой оно напоминало одну из химер, пугавших народ с церкви святого Дидье. «Это мой последний день, быть может, час, – прошептал кардинал. – Конечно, я же оставил бумаги на столе. Как я мог быть таким беспечным… Хорошо хоть днем все спрятал. Эта тайна должна умереть со мной… Надо успеть… – Что именно хотел успеть де Бофор, осталось загадкой. Снизу, из разбухшего желудка, подступила тяжесть. Кардиналу сдавило грудь. Он почти не мог дышать. Мысли путались.

– Ваша светлость, – торжественно провозгласил капитан, распахивая дверцу портшеза, и вдруг осекся. – Прибыли… – Это слово закованный в броню молодец произнес тихо и растерянно. В глубине кибитки полулежал совершенно серый человек. На лбу блестели капли испарины, на губах выступила белая пена.

– Пресвятая Богородица! – испугался капитан. – Эй, Мордехай, сюда! Его светлости нездоровится. – Толпа окружила портшез, через плотный кордон спин с трудом и ругательствами протиснулся личный лекарь кардинала – жалкий еврей в черной хламиде. Хуго де Бофор еще дышал. Он, казалось, собрал последние силы только для того, чтобы всучить еврею молитвенник. Затем попытался что-то сказать, но губы уже не слушались его. Кардинал дернулся и обмяк. Мордехай пощупал запястье, затем оттянул веко хозяина и сухо сообщил:

– Мертв.

Барвиха

Май 2010 года

Черное небо всполыхнуло молниями, застоявшийся воздух дрогнул от раската грома. Откуда-то налетел ветер и мгновенно сдул предгрозовую духоту, тяжелые редкие капли упали на голову Алехина. Он оторвался от розовых губ девушки. Ее веснушчатое лицо разрумянилось, взмокшая прядь темно-русых волос прилипла ко лбу. Ровные ряды белых зубов искрились в полумраке. Алехин уловил жаркое, молочное на вкус дыхание. Ее медовые глаза были широко распахнуты и выглядели глупыми. То ли от страха, то ли от удивления. «Я хочу тебя», – его рука забралась под короткую юбочку, он стянул микроскопические трусики, подсадил ее на садовый стол и вошел, не раздеваясь. Было неудобно – мешали штаны, – но зато получилось как в кино, которое предназначено для семейных пар, скучающих на своих ортопедических матрацах с неуместным названием «Сенатор». Сам Алехин давно предпочитал заниматься сексом в комфортабельных условиях, хотя бы и на ортопедических матрацах, но знал, что на неискушенную девушку такие мгновения произведут неизгладимое впечатление. Лиза выросла после окончательного решения квартирного вопроса и, очевидно, не занималась любовью по ночным скверам, как это делал Алехин в своей советской юности.

Этим памятным вечером из светской знакомой Лиза стала любовницей Алехина. В дом они вернулись мокрыми и счастливыми. 37-летний Иннокентий Алехин – друзья его звали Кен, главный редактор журнала «Джентльмен». И наследница десятимиллиардного состояния, Елизавета Климова, 23 лет от роду, веснушчатая и смешливая.

Гости уже съезжались к ужину. Их голоса были слышны из залы, находившейся в противоположной части огромного дома, который напоминал Малый Трианон, если бы он был очень большим. Лиза отвела Кена к себе наверх по лестнице для прислуги и принялась сушить мощным феном намокший черный пиджак, взъерошенные мягкие волосы. У Алехина не получалось сидеть смирно. Поначалу она отбивалась от его шаловливых рук, но потом не выдержала и сдалась. Одежда в беспорядке полетела на пол и любовники отдались только что вспыхнувшей между ними страсти. Матрацев опять не было, но мягкий ковер с высоким ворсом Алехину положительно понравился.

Когда Кен с Лизой наконец спустились вниз, все уже сидели за столом. Огромный зал выглядел как гостиничный вестибюль, то есть абсолютно нежилым и каким-то арендованным. Ни трещинки, ни пылинки, ни случайно забытой книги – здесь ничего не напоминало о слабостях и привязанностях хозяев, все было официально, стерильно и дорого. Абстрактная живопись на светлых стенах, абстрактная скульптура, продолговатый темно-вишневый стол, сервированный угловатым белым фарфором. Прислуга в белых кителях с золотыми пуговицами то подливала вино из пузатых декантеров, то подхватывала порожние тарелки.

Еще пару часов назад Кена страшно заинтересовала бы собравшаяся компания. Высокий рыжий мужчина с усталыми проницательными глазами что-то язвительно говорил седому носатому человеку в очках, а тот отбивался:

– Анатолий Борисович, мультипликатор кредита всегда больше того, что дает государство. Он растет, если хороший климат, если все спокойны за свои деньги, которые не бегают туда-сюда, а превращаются в длинные деньги.

– Тут я с вами не соглашусь, – вступил хозяин дома, Федор Алексеевич Климов, – вы, как министр финансов, не можете не знать, что правительство который год не имеет стратегии, а занято управлением экономикой в ручном режиме. Толя как раз и предлагает вернуться к инфраструктурным реформам и стратегическим инвестициям. – В это мгновение Климов заметил дочь с ее новым другом и обратился к ней:

– А я уж думал, Лизонька, ты в Москву уехала.

Девушка подошла к отцу, приобняла за мощные плечи и чмокнула в щеку, покрытую седой аккуратно подстриженной щетиной.

– Посмотрите, какая у меня красавица-дочь, – из самодовольного хозяина заводов, газет, пароходов Климов мгновенно превратился в счастливого отца-рохлю.

Министр финансов снял очки и стал сосредоточенно протирать толстые стекла, словно собирался проверить, правду ли сообщил хозяин дома.

Другие гости не без труда расстались с деловым выражением лиц и принялись мучительно вспоминать слова, которые принято было говорить в подобных ситуациях. Нашелся только курчавый смуглый мужчина. Одет он был неуместно отвязно, впрочем, так же как при Деде, когда шокировал электорат белыми брюками. Климов приглашал этого невозможного в новых реалиях человека из-за сентиментальной преданности 90-м. Меж тем невозможный мужчина, совершенно не осведомленный о своей невозможности, весело провозгласил:

– А девочка созрела! Спортсменка, комсомолка! – Глаза его блеснули озорными искорками, и он продолжил тоном опытного ловеласа: – Барышня, приглашения в парк Горького принимаете?

– Расписаны на жизнь вперед, Борис Ефимович, – парировала Лиза и обняла Кена, который при этом необыкновенно смутился. Тут вмешалась женщина, сидевшая в голове стола. В продолжение всей сцены она изображала родительское умиление, несмотря на то что нисколько не походила на родительницу Лизы. Третьей жене Климова – Полине Одоевской – едва исполнилось 27 лет, она была старше падчерицы только на четыре года. Носик Полины был заблаговременно смоделирован опытным хирургом, а губы превращены в так называемый «московский свисток», но очень искусно, как того требовала новая мода на духовность.

– Иннокентий, а как же ваш роман с этой… поп-исполнительницей? – обратилась она к Алехину с улыбкой. – Вы ведь планировали свадьбу, я читала в Tatler, – произнося имя почтенного журнала о знаменитостях, женщина перешла на безупречный английский, выдававший филологическое образование. – Да, я даже помню, где именно вы намеревались отпраздновать свадьбу. В Турции! – слово «Турция» она провозгласила так, словно на Земле не было места страшнее.