Джон Коннолли - Черный Ангел

Джон Коннолли

Черный Ангел

Пролог

Восставшие ангелы падали, окруженные гирляндами огня.

И в своем падении, кувыркаясь в пустоте, они были прокляты, как прокляты недавно ослепшие, поскольку как темнота страшнее и ужаснее для тех, кто знавал свет, так и отсутствие благоволения и милости острее чувствуется теми, кто когда-то жил в этом благоволении. Они звали и плакали от боли и мук, и их горение впервые высветило тени. Те, кто падали первыми, оказались сплюснутыми в глубинах, и там они создали свой собственный мир. А когда последний ангел падал, он обернулся на небеса и увидел все, что должно было быть потеряно им на веки вечные, и это видение было настолько ужасно, что жгло ему глаза; а когда небеса сомкнулись над ним, ему было дано увидеть, как лицо Бога исчезает среди темных облаков. Так был он проклят еще и этим проклятием, став изгоем, отвергаемым даже своими собратьями, ибо что могло быть мучительнее для них, чем видеть каждый раз, когда они смотрели в его глаза, призрак Бога, мерцающего в черноте его зрачков?

И столь одинок был он, что разорвал себя надвое, чтобы иметь спутника в этом опустошительном одиночестве, и вместе эти части-близнецы одного и того же существа блуждали и скитались по все еще создающемуся мирозданию. Пришло время, и они объединились с горсткой других, тех, кто не хотел существовать, съежившись в том суровом царстве их собственного создания. В конце концов, что такое ад, как не вечное отсутствие Бога? Ад это не конкретное место, ад это вечный отказ от надежды, искупления, любви. Но эти ангелы впоследствии стали утомляться от бродяжничества по пустынному миру, не находя выхода своему гневу и отчаянию. Они нашли глубокое, темное место, и там они спрятали себя глубоко и надолго и ждали прибытия людей. И после многих лет люди прорыли шахты и осветили туннели, и самая большая из этих шахт оказалась среди богемских серебряных рудников в Кутна-Гора, и называлось это место Кант.

И сказывают, что, когда в шахте достигли самых глубин, шахтерские лампы замерцали, как если бы задул ветер, хотя никакого ветра и в помине не было на такой глубине. И глубокие вздохи услышали люди, как будто души были выпущены из неволи. Запахло гарью, и туннели разрушились. Поднялся вихрь грязи и пыли, он пронесся по руднику, давя и ослепляя все на своем пути. Те, кто выжил, говорили о голосах из бездны и биении крыльев в темных облаках. Вихрь свирепствовал в главной шахте, прорываясь наверх в ночное небо.

И мятежные ангелы приняли облик людской и приступили к созданию невидимого царства, которым они могли бы управлять через обман и коварство и развращенную волю других. Падших ангелов возглавили демоны-близнецы, самые могущественные из их числа, Черные Ангелы. Первый, которого звали Ашмаил, окунулся в пламя сражений, он нашептывал пустые обещания славы в уши честолюбивых правителей. Другой, по имени Иммаил, вел свою собственную войну с церковью, теми, кто представлял на земле того, кто низвергнул его брата. Он упивался огнем и насилием, и его тенью отмечено разграбление монастырей и сожжение церквей. Каждая половина этого двойного существа носила отметину Бога белым пятнышком на глазу: Ашмаил — на правом, а Иммаил — на левом.

Но, упиваясь своим высокомерием и яростью, Иммаил допустил, чтобы его увидели, пусть и на мгновение, в его истинном обличье падшего ангела. Цистерианский монах по имени Едрик из монастыря в Седлеце вступил в борьбу с Иммаилем. Они схватились над чанами с литым серебром в большом литейном заводе около самого Седлеца. И, когда Иммаил переходил из человеческого облика в другой, Едрик сумел схватить его и сбросить в кипящую расплавленную руду. Едрик призвал братьев начать медленно охлаждать металл, и Иммаил так и остался закованным в серебро, бессильный освободить себя из этой самой безупречной из тюрем.

Ашмаил почувствовал его боль и устремился освободить брата, но монахи хорошо прятали Иммаила. Все же Ашмаил никогда не прекращал искать своего брата, и со временем к нему в его поисках присоединялись такие же, как он. И еще люди, растленные его посулами. Все они метили себя так, чтобы могли узнавать друг для друга, и их меткой был дрек, двузубец, поскольку, как говорится в древних книгах, это было первое оружие падших ангелов. И они называли себя «приверженцы», «поборники», «сторонники».

Часть первая

Тому, кто не постигнет правды о так называемом дьяволе, никогда не разобраться в истоках зла.

Глава 1

Крепко держась правой рукой за поручень, женщина сходила из автобуса-экспресса, осторожно наступая на каждую ступеньку. Вздох облегчения вырвался у нее, как только она оказалась на земле. Это облегчение она всегда испытывала, когда выполняла простую задачу без происшествий. Она еще не была стара — только что разменяла пятый десяток, — но выглядела и чувствовала себя намного старше, потому что многое вынесла, и накопившиеся печали усилили предательский ход времени. Она давно перестала ежемесячно ходить в парикмахерскую красить свои серебристо-серые волосы. От углов глаз, словно затянувшиеся шрамы от старых ран, пролегли глубокие морщины, такие же как и на лбу. Женщина знала, откуда эти борозды, порой она ловила себя на том, что вздрагивает, будто от боли, увидев свое отражение в зеркале или в витрине магазина. Морщины становились заметнее и глубже, когда она задумывалась. На ее лице отражались одни и те же мысли, одни и те же воспоминания, одни и те же лица, которые она вспоминала: мальчик, теперь уже мужчина; ее дочь, какой она была когда-то и какой теперь могла бы быть; тот, кто зародил эту маленькую девочку в ее чреве, его остервенелое, перекошенное злобой лицо. Иногда она видела это лицо разбитым, буквально изодранным в клочья, каким оно было тогда, когда закрывали крышку гроба над ним, стирая наконец его физическое присутствие в этом мире.

Ничто, пришла она к выводу, не прибавляет лет женщине быстрее, чем проблемное дитя. В последние годы она пережила череду неприятных случайностей и отходила после столкновения с ними значительно дольше, чем когда-то. Ей все время приходилось быть начеку, хотя порой это были совершенно незначительные мелочи: край тротуара; ничтожные, не удостоившиеся внимания коммунальных служб трещины на тротуаре; внезапный толчок, как раз в тот момент, когда она поднималась со своего места в автобусе; оставленный незакрытым кран и вода, залившая пол кухни. Она боялась всех этих несчастливых случайностей больше, чем подростков, собиравшихся на автостоянке у торговых рядов около ее дома, поджидавших тех, кого они могли по каким-то своим причинам счесть легкой добычей. Она знала, что никогда не попадет в число их жертв, ведь они боялись ее сильнее, чем полицию, чем своих более порочных сотоварищей, поскольку знали о человеке, тень которого сопровождала ее по жизни. Что-то в ней восставало против этого, хотя их страх приносил ей чувство уверенности и защищенности. Эта защищенность была ею дорого оплачена, приобретена, как она верила, потерей его души.

Порой она молилась за него. Пока остальные прихожане вслед за проповедником возглашали «Аллилуйя!», били себя в грудь и трясли головами, эта женщина оставалась безмолвной, лишь беззвучно молилась, прижав подбородок к груди. Когда-то давным-давно она, бывало, просила Бога, чтобы человек этот смог бы снова повернуться к Его сияющему свету и получить спасение, отказавшись от насилия. Теперь она больше не надеялась на чудо. И, думая об этом человеке, она молила Бога, чтобы, когда эта заблудшая овца предстанет во время Страшного суда, Господь проявил милосердие и простил все его прегрешения. Чтобы участливее посмотрел на жизнь, прожитую этим человеком, и нашел в ней хоть малые крупицы добродетели, которые могли бы позволить простить этого грешника.

Но, может быть, не всех можно спасти, искупив их грехи, видимо, есть грехи ужасные настолько, что навсегда остаются по ту сторону прощения.

По словам священника, Бог прощает все, но только если грешник искренне признает свои грехи и захочет стать на путь исправления. Если это действительно так, то страшно подумать, но ее молитвы не будут иметь никакого значения и он останется проклятым навечно.

Женщина показала свой билет мужчине, разгружающему багаж из автобуса. Он был с ней груб и резок, но, похоже, он так вел себя со всеми пассажирами. Какие-то юноша с девушкой замешкались, словно не хотели покидать место, освещенное светом из окон автобуса. Потом, прижав сумочку к груди, она покатила чемодан к эскалатору, крепко держась за ручку. При этом тревожно оглядывалась вокруг, вспоминая напутствия соседей по дому: «Не принимай никаких предложений помочь. Не разговаривай ни с кем, даже если кто-то предложит помочь тебе с багажом, пусть даже этот кто-то прилично одет и очень вежлив...»

Но никто не предлагал ей помощи, и она без приключений вышла на суетливо-деловитую улицу этого чужого ей города, грязного, заполненного многолюдной толпой, неумолимого и беспощадного. Такими же чужими для нее могли бы оказаться Каир или Рим. Еще дома она старательно записала адрес на листочке бумаги. Человек из гостиницы объяснил ей по телефону, как добраться, она слышала раздражение в его голосе, поскольку ему пришлось несколько раз повторять адрес и название гостиницы. Но она ничего не могла поделать — она не различала знакомых звуков, когда кто-то говорил с таким явным иностранным акцентом.