Ридли Пирсон - Опознание невозможно

Ридли Пирсон

Опознание невозможно

«Опознание невозможно» посвящается моим родителям, Бетси и Бобу Пирсон, за все замечательные годы, прошедшие, настоящие и будущие, и моей жене Марселле за ее любовь и помощь.

Те, кому я хотел бы выразить особую благодарность:

Брайан ДеФиоре, редактор

Боб Пирсон

Ричард Харт

Линетт Вестендорф

Карен Освальт

Бардж Ливай

Уолт Фемлинг

Джерри Фемлинг

Флетчер Брок

Келли Хаттер

Стивен Гарман

Эмили Дрейфус

Бен Дрейфус

Нексис-Лексис

Уильям Мартин

Майда Сполдинг

Майкл Янгблод

Пит Конрад

Эндрю Гэмильтон

Дональд Риэй

С. Д. и Хэп Хэппл

Норм Принс

Кристиан Харрис

Роял МакКлюр

Дональд Кэмерон

Билл Диец

Пол Витт

Крис Врид

Роберт Гилсон

Мэри К. Петерсон

Нэнси Лафф

Альберт Цукерман

~~~

Весь этот мир не был создан ни богами, ни людьми, все рождается из огня и в огонь уходит, все разменивается на огонь.

Мы все живем в доме в огне, и нельзя вызвать пожарных; нет выхода из него, только окно на верхнем этаже, сквозь которое мы выглядываем, пока огонь сжигает дотла наш дом вместе с нами, пойманными, запертыми в нем.

Глава первая

Пожар начался на закате.

Он казался живым, заполнив здание своим жарким, смрадным дыханием. Он бежал по дому, как вода, не задерживаясь и не останавливаясь нигде, пожирая все на своем пути, непочтительный и неумолимый. Он двигался, как призрак, от комнаты к комнате, поедая занавески, коврики, полотенца, постельное белье, одежду, обувь и одеяла в шкафах, уничтожая все и стирая всяческие следы человеческого пребывания. Он вторгался в многочисленные комнаты подобно неудержимому вирусу, разрушающему соседние клетки, отравляя, инфицируя, поглощая. Он жадно впивался в дерево дверных косяков, карабкался по стенам, съедал краску и покрывал волдырями потолок. Лампочки лопались со звуком, напоминающим взрыв петард «Черная кошка». Это был не простой пожар.

Он буквально испарил мелкую мебель, стулья, столы, буфеты и комоды — все растворилось в его потоке. Он заново отполировал, а потом и поглотил письменный стол, купленный в прошлые выходные на блошином рынке, — письменный стол, который она отчистила от уродливой зеленой краски и любовно покрыла прозрачным пластиком, способным продержаться, по уверению производителя, целых тридцать лет.

Дольше, чем продержалась она сама.

Дороти Энрайт показалось, что в темноте сработала вспышка фотоаппарата. Это возникло задолго до того, как погибли одежда или комнаты. Все началось со странного рокочущего звука, который зародился где-то в глубине стен. Сначала она решила, что происходит землетрясение. Но это впечатление рассеялось после того, как перед глазами у нее мелькнула быстрая и удивительно холодная искра. Для нее пожар начался не с жара, а вспышкой пронизывающего до костей холода.

Он сжег ее волосы, кожу на лице — и она упала ничком, у нее перехватило горло, так что даже кричать она уже не могла. С серией хлопков лопнули и, подобно сосновой хвое, брошенной в огонь, быстро взорвались ее хрупкие кости.

Унитазы и раковины расплавились — возник внезапный поток фарфора, текущий, словно лава.

Дороти Энрайт была мертва через двадцать секунд после начала пожара. Но перед смертью она побывала в аду, где ей было совсем не место. У этой женщины там не было никаких дел. Никаких дел, если учесть, что один из членов пожарного отделения получил письмо с угрозами за одиннадцать часов до пожара, и этот человек никак не отреагировал на них.

К тому времени, когда были убраны пожарные шланги, начальнику пятой пожарной команды фактически нечего было исследовать или собирать в качестве улик. Истина ускользнула от него. Истина, подобно дому Дороти Энрайт и самой Дороти, улетучилась, как дым, уничтоженная до такой степени, что не подлежала опознанию.

Глава вторая

Телефон в доме Болдта зазвонил в шесть сорок вечера во вторник, десятого сентября. Элизабет, которой в марте должно было исполниться сорок, передала трубку мужу и громко вздохнула, чтобы лишний раз подчеркнуть свое недовольство тем, что работа мужа вмешивалась в их личную жизнь.

Болдт прохрипел в трубку приветствие. Он чувствовал себя смертельно уставшим. И он не хотел, чтобы у Лиз портилось настроение.

Всего несколько минут назад они уложили спать свою любимую Сару, и теперь лежали на кровати, чтобы хоть минут пятнадцать передохнуть. Майлз был занят игрой в кубики в углу комнаты.

Постельное белье источало запах Лиз, и ему вдруг захотелось, чтобы телефон не звонил вовсе, потому что он очень не любил, когда Лиз сердилась. Впрочем, она имела полное на то право, поскольку вот уже четыре года жаловалась, что телефон стоит с ее стороны кровати, а Болдт и пальцем не пошевелит, чтобы что-то изменить. Он и сам не понимал, почему ничего не делает; Лиз все время говорила об этом, а удлинить телефонный кабель было не самой сложной в мире технической задачей. Он потянулся было к жене, чтобы погладить по плечу в знак того, что просит прощения, но вовремя спохватился и убрал руку. Нет смысла усложнять и без того сложное положение.

Зажав микрофон рукой, он объяснил ей:

— Пожар.

Болдт работал в убойном отделе (в отделе по раскрытию убийств), так что пожар должен был быть серьезным.

Она снова вздохнула — это означало, что ее совершенно не заботит содержание разговора, ее беспокоит только его продолжительность.

— Говори потише, — рассудительно заметила Лиз. У Сары был чуткий сон, а детская кроватка находилась от них всего в нескольких футах, у стены спальни, где раньше стоял комод с зеркалом.

Детский плач раздался незамедлительно, словно Лиз сглазила. Болдт решил, что причиной стал голос матери, а не его разговор, но не собирался спорить на эту тему.

Он записал адрес и повесил трубку.

Лиз подошла к кроватке, и Болдт окинул ее восхищенным взглядом. Она держала себя в форме, оставаясь стройной и подтянутой, а после вторых родов это было не так-то легко. Она выглядела на десять лет моложе других женщин ее возраста. Когда малышка, которую она вынула из кровати, жадно припала к материнской груди, Болдт почувствовал комок в горле от любви и зависти. В его жизни случались неожиданные мгновения, которые останутся с ним навсегда, врезавшись в память, словно фотоснимки, и сейчас наступил один из них. Он чуть было не забыл о телефонном звонке.

Лиз негромко разговаривала с малышкой. Она оглянулась через плечо на своего супруга.

— Извини, что набросилась на тебя, — сказала она.

— Я перенесу телефон, — пообещал ей Болдт.

— Если ты сделаешь это в течение нынешнего десятилетия, будет очень неплохо, — откликнулась она. Они улыбнулись друг другу, а потом улыбки их стали шире, и Болдт подумал о том, как ему повезло, что он делит с ней свою жизнь, и он так и сказал ей, а она покраснела в ответ. Лиз снова легла на кровать, не отнимая ребенка от груди. Майлз сооружал уже второй этаж у своей игрушечной крепости. Может, он вырастет архитектором, подумал Болдт. Кем угодно, только не полицейским.

Лу Болдт почувствовал вонь пожара еще до того, как увидел его. Призрак пожара, подобно вывалившимся внутренностям, накрыл собой большую часть Уоллингфорда, осев легкой туманной дымкой на озеро Лейк-Юнион. От него совсем не пахло смертью, скорее, сырым древесным углем. Но если Болдта, сержанта отделения преступлений против личности, вызывали на пожар, это значило, что погибли один или несколько человек, и начальник пятой команды уже сообщил о подозрительных причинах. Кто-то поджег здание. И кто-то еще погиб.

Каждый год в Сиэтле случалось много пожаров. Впрочем, по общенациональным меркам, немногие из них влекли за собой гибель людей, но когда это происходило, то всегда — всегда, повторил он про себя — погибал кто-то из пожарных. Последним по счету самым страшным пожаром был пожар в Пенге: при его тушении погибли четверо пожарных. И хотя с тех пор прошло четыре года, воспоминания о нем были еще свежи в памяти жителей города. Болдт работал над этим делом. И еще одного такого же ему не хотелось.

Когда ему позвонили, он был не на дежурстве. Строго говоря, расследованием должен был заниматься другой детектив, а не он. Но как-то так получилось, что сейчас он, Лу Болдт — слегка полноватый мужчина с седеющими висками, немного волнуясь, гнал потрепанный служебный «шевроле» — «шеви», по адресу, нацарапанному им на листке бумаги, вырванном из блокнота, который ему подарили на Рождество. Он был очень обязательным, с чрезмерно развитым чувством долга, вот так. Болдту, как «заслуженному ветерану» убойного отдела — эвфемизм, означающий, что он уже староват для такой работы, — чаще других доставались грязные и запутанные дела. При его работе успех одновременно являлся и наказанием.