Иван Василенко - Звездочка

1. КАВЕРЗНАЯ ДЕВЧОНКА

Все было как всегда: вахтер отстучал по рельсу отбой, в комнате № 7 ребята сложили брюки и гимнастерки на тумбочки и укрылись байковыми одеялами, Степа Хмара пробежал в чулках к двери и выключил свет, а Сеня Чесноков рассказал новый случай из своей необыкновенной жизни — о том, как он в ленинградской школе решил ужасно трудную задачу по арифметике, как учитель пришел в восторг и поставил ему отметку «шесть». И, как всегда, Сеню разоблачил придирчивый Степа Хмара. Он сказал: «В те времена отметки ставили не числами, а словами, например: «плохо», «хорошо», «отлично». Сеня, конечно, почесал в затылке и молча полез под одеяло. Тут бы Паше Сычову повернуться, как всегда, на правый бок, легонько вздохнуть и закрыть глаза. Но вот уже рядом посапывает во сне Степа Хмара, вот стихли где-то далеко в коридоре шаги дежурного по училищу мастера Ивана Вакуловича — такие определенные, четкие, какие бывают только у вернувшихся из армии, а Паша все ворочался и не спал — не спал, кажется, впервые за весь год и девять месяцев, проведенных в ремесленном училище…

Сегодня он не помня себя толкнул эту девчонку, Просто лопнуло терпение.

Все время она смеялась над ним, придумывала обидные прозвища. Паша и сейчас помнил первое с ней столкновение, будто было то вчера.

Одетый уже в черную со светлыми пуговицами новую шинель, скованный в движениях, стоял он тогда в клубном зале и ошеломленно смотрел на деревянный щит. На щите блестели какие-то замысловатые металлические предметы. Вот этот, например, похож на пистолет. Под ним на полоске белой бумаги выведена тушью надпись: «Косой клуп. Работа учеников Толкунова и Ващенко». А эта штука смахивает на бутылку. Только разве металлические бутылки бывают? Да и надпись под ней мудреная: «Тавотный шприц». Что такое тавотный шприц? Зачем нужна такая штука? А ведь ученик Куракин, который ее делал, это знает отлично. На короткое время Паше стало страшно: и Куракин, и Ващенко, и Паношкин, и все, чьи фамилии он читал на белых листках под разными металлическими диковинками, представились ему людьми необыкновенно смекалистыми и ловкими. А он, Паша, этому делу не научится никогда. Но тут же заговорила гордость. Не урод же он, в самом-то деле! В школе учился хорошо, дома по хозяйству справлялся. Такой же, как другие. И оттого что эти металлические вещи были такие красивые, что от них, чудо как гладко отшлифованных, будто исходило тихое сияние, Паше до холодка в сердце захотелось и самому научиться их делать.

Кто-то дернул его за рукав. Паша неохотно оторвался от доски и повернул голову. Рядом стояла девочка-подросток в такой же, как и на Паше, шинели, тонкая, темноволосая, с блестящими черными глазами на смуглом узком лице. Она озабоченно спросила:

— Ты всегда такой?

— Какой? — не понял Паша.

— А вот такой. — Девочка полуоткрыла рот и с глупейшим видом уставилась на доску.

— Иди ты!.. — рассердился Паша.

Он хотел уйти, но девочка загородила ему дорогу.

— Тебя откуда привезли? Из какой деревни?

— Ну, из Лукьяновки.

Она подумала и решительно сказала:

— Ты на теленка похож.

Через несколько дней учеников повели на заводской двор. Там, в железном ломе, еще валялись части станков, разбитых немецкими фугасками. Надо было выбрать все, что могло пригодиться для учебных мастерских. Раньше Паша видел завод только издали. Теперь, оказавшись среди огромных корпусов, из которых доносились глухое гудение, тяжкое уханье, скрежет и звон железа, он растерянно озирался и жался к ребятам, боясь от них отстать. И тут, как нарочно, из-за серого со стеклянной крышей здания выехал и покатил по рельсам… дом. Паша тихонько охнул и попятился. Дом был как дом: деревянный, с окном, с дверью, с крышей и даже с трубой. Но то, что он сам двигался и что от него к небу поднимался огромный хобот с крюком на конце, делало его похожим на сказочное чудовище.

Дом остановился, повернулся вокруг себя, и хобот стал медленно опускаться к земле. Крюк зацепил какую-то чугунную громадину и поднял в воздух.

— Беги! — вдруг раздался у самого уха Паши звонкий крик.

Паша метнулся в сторону и запрыгал через бревна, ржавые куски железа и бочонки с известью.

Остановил его смех. Опять эта черноглазая девчонка! Это она крикнула, это ее шутки. Стоит под самым хоботом и смеется, показывая мелкие белые зубы.

И еще вспомнил Паша, как разыграла она его однажды перед уроком.

Подошла и спросила:

— Ты на кого учишься — на токаря или на слесаря?

— На токаря, — сказал Паша.

— И я тоже. Вам Петр Федорович уже показывал станок?

— Нет. Завтра покажет.

— И нам завтра. Да я станок и без того знаю. Мой дядя был токарь. Хочешь, я расскажу тебе про станок?

Паша подумал, что будет не худо, если он узнает о станке кое-что заранее.

— Ладно, — согласился он, — рассказывай.

И она ловко переплела правду с небылицей.

— Во-первых, — сказала она, — станок обслуживают две бабки: одна очень старая и совсем неподвижная, а другая помоложе и страшно вертлявая. С бабками надо ладить, а то они тебе жизни не дадут. Есть на станке салазки. Надоест работать — садись и катайся. Главное, остерегайся кулачков. У станка их целых три. Как что сделал не так, сейчас тебя кулачком по лбу — раз!

У девочки было серьезное лицо, но, как и при первой встрече, Паше показалось, что в глазах у нее смех.

— Ну, это ты… — начал он недоверчиво.

— Не веришь? — перебила она и, схватив за рукав пробегавшего мимо ученика старого набора, крикнула: — Чеботарев, есть на токарном станке кулачки?

— Целых три, — сказал тот и побежал дальше.

— Ну что? Будешь теперь мне верить?

Вечером, перед сном, Паша рассказал о бабках и кулачках своему соседу по койке. Слушая, Степа Хмара изумленно таращил глаза, а потом посоветовал:

— Никому не рассказывай, слышишь? Засмеют.

На другой день преподаватель спецтехнологии Петр Федорович повел группу в кабинет, где стоял токарный станок. И Паша узнал, что кулачки — это металлические приспособления, которыми зажимают в патроне деталь, а бабки и салазки — части станка.

Было это давно, в первые дни жизни Паши в училище, когда он робел перед всем новым и непонятным. Потом робость прошла. Через шесть месяцев он уже имел по всем предметам четверки, через девять сравнялся с отличниками, а к концу года стал первым учеником токарных групп. Все теперь изменилось в представлениях Паши: дом с хоботом уже не казался сказочным чудовищем, а был просто железнодорожным подъемным краном; Сергей Никитович Коцдарев, которому подчинялись все мастера училища, был уже не «страшный мастер», а просто старший мастер; двадцать четыре горластых подростка составляли уже не сборище забияк, от которых можно было ждать какой угодно выходки, а крепко сколоченную группу № 5 токарей-универсалов, славных ребят, ничуточки не страшных.

Все — мастер группы Денис Денисович, преподаватели, ребята — ценили и уважали Пашу, уважали за ровный, спокойный характер, за добросовестность в каждом деле, за вдумчивые, точные ответы на уроках. И только беспокойная Маруся Родникова из 3-й группы девочек-токарей, казалось не признавала в Паше никаких достоинств и по-прежнему донимала его разными каверзами и шуточками. Хоть бы сама училась как следует, а то сегодня ответит лучше всех, а завтра такое скажет, что учитель только головой покачает!

Паша терпел, терпел и наконец вышел из себя…

Вот что случилось сегодня.

Шел Паша в перемену по двору, а навстречу ему Родникова. Поравнялась, ласково поздоровалась и спрашивает:

— Паша, что такое шток?

— Шток? Ну, это, коротко сказать, основание поршня.

— А как его делают? Раз, два — и в дамки или постепенно и аккуратно?

Паша почувствовал, как у него задрожали губы. Несколько дней назад, выступая на комсомольском собрании, он сказал: «Все надо делать постепенно и аккуратно, а не так, как думают некоторые: раз, два — и в дамки», Маруська подхватила и стала дразнить. Обиднее всего, что кое-кто из ребят тоже ухмыльнулся. И вот — опять дразнится. Паша нагнул голову и сумрачно сказал:

— Ты лучше это оставь, слышишь? А то…

Она сделала комически испуганное лицо, но вдруг прыснула, прищурилась и протянула:

— Теле-е-ночек!..

И тут Паша толкнул ее плечом. Она хотела что-то сказать, но только сжала кулачки и, повернувшись, пошла прочь. Паша растерянно смотрел ей в спину.

— Ты понял, что я сказал? — услышал он. — Зайди после урока в комитет.

В нескольких шагах стоял Михайлов. Таким ледяным тоном он с Пашей не говорил никогда. В скуластом лице комсорга училища — суровость, в глазах — недоумение.

Через час Паша был в комитетской комнате. Там уже сидела Родникова. При виде Паши она отвернулась. Михайлов пересел со своего деревянного кресла на стул (он всегда так делал, если хотел говорить по душам, чтоб даже стол не разъединял его с собеседником) и показал на стул рядом. Холодного выражения уже не было, он смотрел, как всегда, приветливо и внимательно. Только тень озадаченности оставалась еще на лице.