Елена Верейская - Фонарик (сборник рассказов)

Е.Верейская

Фонарик

(рассказы)

ОБ АВТОРЕ

Елена Николаевна Верейская родилась в 1886 году в семье профессора-историка Н. И. Кареева в Петербурге. Здесь она окончила гимназию, а затем и Высшие (Бестужевские) женские курсы. В те годы она писала лирические и революционные стихи. В 1910 году в журнале «Вестник Европы» было напечатано её первое стихотворение.

С 1917 по 1922 год Елена Николаевна живёт в деревне. Жизнь в деревне обогатила писательницу новыми впечатлениями и наблюдениями. Она занимается крестьянским трудом, работает библиотекарем в сельском Народном доме, руководит двумя драматическими кружками — взрослых и школьников, пишет пьесы для младших школьников.

После возвращения в Петроград Елена Николаевна с 1923 года принимает активное участие в «Кружке детских писателей», которым руководил С. Я. Маршак.

Первые посещения кружка определили дальнейший путь Е. Н. Верейской. Она твёрдо решает посвятить себя детской литературе. Её стихотворения и рассказы для детей печатались в журналах «Чиж» и «Ёж», «Пионер» и «Костёр». Лучшие произведения— «Дворовый Пашка», «Бесик», «Таня-революционерка», «Джиахон Фионаф» — неоднократно издавались отдельными книжками.

В послевоенные годы она написала повесть «Три девочки», создала два произведения для сборника историко-революционных рассказов — «Памятный день» и «В те годы» — об участии подростков в революционной борьбе 1905–1917 годов.

В 1959 году в издательстве «Детская литература» вышла в свет новая книга писательницы — повесть о мальчиках «Отава», а в 1966 году, незадолго до её смерти, — последняя книга «Внучка коммунара».

Свыше сорока лет писала книги для детей Елена Николаевна Верейская.

Фонарик

То, что я хочу рассказать, случилось очень давно, в самом начале двадцатого века. Наша семья жила тогда на окраине города, в маленькой, почти до окон ушедшей в землю лачуге. Отец и мать работали на большом казённом заводе, а я, четырнадцатилетний мальчишка, — на маленькой фабрике купца Золотихина. Дома хозяйничала десятилетняя сестрёнка Валюшка.

Не знаю, где и когда познакомился мой отец с молодым рабочим Крутовым, но как-то так вышло, что Крутов начал часто к нам заходить. Вскоре он тоже поступил на золотихинскую фабрику.

На работе был Крутов молчалив и старателен, но дома у нас весел и разговорчив. Особенно нравилось мне, когда он начинал высмеивать хозяев, а то и самого царя. Отец и мама обычно внимательно слушали его, но разговоров этих не поддерживали… И я понимал почему. Они ещё присматриваются к нему, — что за человек? Изучают его.

На другом краю города жил мой дед, отец мамы. Иногда мать пекла незатейливый пирожок и вечером посылала нас с сестрёнкой отнести гостинец дедушке. Мы с радостью бежали к старику, так как оба любили его.

Валюшка ничего не подозревала, я же каждый раз догадывался: ага, нас отсылают… Значит, вечером конспиративное собрание заводского кружка в нашей избушке будет.

Я знал, что эти собрания устраиваются каждый раз в другом месте, чтобы полиция не напала на след. Но о том, что я понимаю, в чём дело, я не говорил никому, даже отцу.

Как-то раз, когда Крутов только что ушёл от нас, отец сказал маме:

— Да, дельный, кажется, парень…

— Дельный, — согласилась мать, — и закалка в нём уже видна…

А Валюшка вдруг вздохнула и сказала:

— А я его не люблю. Он нехороший.

— Вот как! — засмеялся отец. — Он тебя балует, конфет тебе носит, а ты его не любишь…

Валюшка упрямо твердила:

— Нехороший он! Зачем моего Тузика в живот ногой пихнул?.. Тузик даже завизжал, бедненький!.. С тех пор Тузик на него всегда рычит!

— Дурак твой Тузик, — сказал я.

Валюшка ничего не ответила. А мать как-то очень пристально посмотрела на отца и говорит:

— А ведь скоро, через неделю с небольшим, бати моего именины. Валюшка, завтра у меня получка, купишь белой муки, спечём дедушке пирожок.

— Да, да, — сказал отец и с улыбкой посмотрел на маму, — дедушкины именины, как же!

«Ага! — подумал я. — Собрание будет…»

Но вслух я этого не сказал, будто ничего не понял.

Вскоре после этого, в воскресенье, Крутов с утра забежал к нам на минутку и принёс нам с Валюшкой подарки — Валюшке конфет, а мне карманный электрический фонарик. И обрадовался же я! Давно я мечтал о таком фонарике. Нажмёшь кнопку — ярко-ярко загорится, отпустишь — потухнет.

После обеда я побежал показать фонарик своему другу Васе. Вася жил неподалёку от нас, но на хорошей улице, в большом каменном доме. Когда я уходил от него, были уже сумерки. Вася проводил меня до прихожей и открыл дверь на лестницу. На лестнице было совершенно темно.

— Опять все лампочки украли, — сказал Вася, — даром что над нами полицейский пристав живёт, чуть не каждый день воруют!

Только я сунул руку в карман за фонариком, как где-то наверху открылась дверь и сердитый бас закричал:

— Чёрт знает что! Снова потёмки!

— Пристав! — шепнул Вася и поскорее неслышно закрыл дверь за моей спиной. Я прижался в угол тёмной площадки. Мне почему-то стало жутко.

— Эй! Есть кто на лестнице? Зажгите хоть спичку, чёрт вас дери! — снова раздался сверху бас пристава. Я молчал. И вдруг какой-то другой голос — голос, показавшийся мне странно знакомым, — ответил:

— Не беспокойтесь, ваше благородие! Никого нет на лестнице. Да оно и лучше, что темно… Вот перила, ваше благородие!

Они стали спускаться и молча прошли мимо меня. Лестницей ниже оба — и пристав и тот, чей голос мне показался таким знакомым, — остановились.

— Ну, ладно, тут с улицы свет. Ты постой минутку, чтобы нас во дворе вместе не видели, — тихо сказал пристав. И ещё тише прибавил: — Смотри же!.. Чтобы всех…

— Будьте покойны, ваше благородие! Всех до одного заберём. Двадцатого числа… — так же тихо ответил другой.

Я всё. ещё стоял на месте, когда шаги и того и другого затихли внизу. Неужели?!. Не может быть!.. Это же был голос… Крутова!..

Да нет, не может быть!.. Мало ли людей с похожими голосами. Я, не зажигая фонарика, сбежал с лестницы и пошёл домой.

Прошло несколько дней. Крутов заходил к нам часто, всё такой же весёлый, разговорчивый. Как мог я принять за него того, на лестнице?! И я скоро забыл об услышанном в потёмках разговоре.

Однажды рано утром, когда все мы собирались на работу, отец сказал:

— Миша, повидай Крутова. Пусть придёт к нам сегодня вечером, к девяти часам. Только скажи так, чтобы никто не слыхал. Ну, да ты у меня молодец.

А мать напомнила Валюшке:

— Ставь тесто для пирога. Вечером отнесёте дедушке, а про меня скажете: занята мама, завтра на чёрствые именины придёт.

Я быстро бежал на работу. Было ещё темно. Рабочие толпой шли к фабрике. Кто-то положил мне руку на плечо. Я поднял голову. Рядом со мной шёл Крутов.

— Здравствуй! — сказал он. — А что, фонарик цел?

— Цел! — сказал я.

— А ну, покажи!

Я вынул фонарик из правого кармана брюк и показал ему.

— Молодец! — сказал он. Потом слегка наклонился ко мне и совсем тихо прибавил:

— Смотри на фонарик, будто мы о нём говорим. Что, отец не велел тебе ничего передать?

Мне вдруг почему-то стало неприятно… Что-то напомнил мне его шёпот…

— Велел… — тихо сказал я. — Велел приходить нынче к девяти…

— А куда? — тихо спросил Крутов. — Говори адрес, я запомню.

У меня захолонуло сердце. Я вспомнил!.. Не этот ли голос я слышал тогда на лестнице?.. «Будьте покойны, ваше благородие… Всех до одного… Двадцатого числа…» А какое же сегодня число? Ну да!.. Сегодня же именины деда… двадцатое!

Всё в один миг промелькнуло у меня в голове. Я чуть не задохнулся от испуга. Что же мне делать?!. Я нажал кнопку фонарика. Яркий свет блеснул мне в глаза.

— Чего же ты? — толкнул меня Крутов локтем. — Забыл адрес?

— Нет! — сказал я, глядя на фонарик. — Я… не забыл адрес… Я… просто думаю, как лучше объяснить… Знаешь переулок, соседний с нашим?

— Знаю.

— Он выходит на пустырь. На пустыре стоит старый, заброшенный дом. Там никто не живёт. Окна заколочены. Там и соберутся. Дверь будет заперта. Надо постучать три раза.

— Три раза?

— Три раза. Придёшь?

— Конечно, приду. К девяти вряд ли успею. Приду около половины десятого.

И он быстро пошёл вперёд.

Не знаю, как я работал в этот день. Мысли мои путались. Рассказать папе? Но я хорошо помнил, что отец недавно в моём присутствии говорил одному товарищу:

«Ты не смеешь никого обвинять в предательстве, не проверив. Это слишком страшное обвинение»… Ведь мог же я и ошибиться… «Смотри, чтобы всех», — сказал тогда пристав. А голос, правда очень похожий на голос Крутова, ответил: «Всех… двадцатого…» Мало ли о чём они могли говорить! И всё же… всё же хорошо, что я ему не сказал, что соберутся у нас! Но как же быть дальше?!