Галина Ширяева - Утренний иней

1. «Я ПО СЕЛАМ, Я ПО СЕЛАМ ШЕЛ ВЕСЕЛЫМ…»

Утренний иней

Ширяева Г. Д.

Первый раз в жизни она ехала в телеге. Верхом на лошади ей однажды приходилось скакать и не было страшно, только удивилась, что, оказывается, это так высоко — сидеть в седле. Она до сих пор с удовольствием вспоминала, как красиво проскакала тогда на глазах у незнакомых мальчишек из Поливановки, уступивших ей своего коня.

Теперь Ветка ехала в телеге, свесив босые ноги, и неторопливо крутящиеся тележные колеса то и дело швыряли в нее большие жирные комья грязи. Дождь прошел сильный, и грязь на дороге, по которой они ехали с этим незнакомым, молчаливым и симпатичным старичком-возницей, подобравшим ее полчаса назад, промокшую и грязную, была почти непролазной. Теперь эта дорожная грязь и эта проселочная, размытая ливнем дорога уплывали через реденький лес, через бревенчатые, раскатисто рокотавшие под тележными колесами мостики туда, назад, к пионерскому лагерю «Зорька», из которого Ветка час назад сбежала.

Это был ее пятый в жизни побег из пионерского лагеря. В семейном архиве хранились для Веткиных потомков ее послания, извещающие родителей о побеге, послания, над которыми хранительница архива старшая сестра Ирина до сих пор потешалась.

«Мама и папа! — сообщала Ветка четыре года назад из «Лесного». — Я здесь чуть не надорвала горло, потому что в тихий час все кричат, и я кричу… А один мальчишка завернулся в простыню, взял швабру и бегает. Воспитательница входит в палату, а он бегает. Не тихий час, а громкий час, возьму и удеру без вас!»

«Дорогие родители! — писала она на следующий год из Зеленого Гая. — Скорее заберите меня отсюда, а то сама удеру! Позавчера у нас была массовка, носились все как бешеные, я тоже… Зеленый Гай — кошмарный край, ложись в кровать и помирай!» Самое короткое письмо было из «Зеркального»: «Мне хотят вырвать зуб»! Зуб ей тогда вырвали прежде, чем она успела удрать.

Нынешний побег был самым неожиданным в ее жизни, для нее самой неожиданным. Убегать на этот раз она не собиралась, хотя уже на третий день пребывания в лагере послала домой свое очередное предупреждение о побеге. Послала она его так, на всякий случай — чтобы не изменять своим принципам, — прекрасно зная, что ни до Ирины, ни до родителей оно не дойдет. Мать с отцом уехали на юг, а Ирина — в стройотряд. И уж никак не предполагала она, посылая свое предупреждение, что побег этот свершится. Во-первых, это было, возможно, ее последнее пионерское лето. Во-вторых, раньше бегать было недалеко, теперь же совсем другое дело! В-третьих, не так давно для нее открылось одно серьезное и печальное семейное обстоятельство, не позволявшее ей так легкомысленно, как в былые времена, огорчать родителей. Ну, а в-четвертых, и это было самым главным на сегодняшний день, попасть в свою пустую квартиру она все равно не могла, потому что ключа у нее не было.

Но побег свершился, и теперь Ветка ехала в городок Каменск, что находился то ли в пятнадцати, то ли в двадцати километрах от «Зорьки». Там, в Каменске, жила подруга матери тетя Валя, учительница Каменской школы. Ветка ехала к ней, на Астраханскую улицу в дом номер семьдесят пять, хотя ехать ей туда и не очень-то хотелось, потому что тетю Валю она недолюбливала. И уж никак не ожидала она, что добираться в Каменск придется так долго и так трудно, еще труднее, наверно, чем домой, в областной город, куда можно было доехать на каком-нибудь более цивилизованном транспорте, нежели допотопная телега со скрипучими колесами. Да еще эта проселочная дорога, да еще лес и ненадежные бревенчатые мосты через подозрительные речки неизвестной глубины. Да еще ливень…

Но все равно, несмотря ни на что, было очень интересно ехать в телеге навстречу какому-то совсем незнакомому Каменску, болтать босыми грязными ногами и напевать про себя веселую, давнишнюю, слышанную в далеком солнечном младенчестве песню:

Я по селам, я по селам шел веселым.

Многих, многих я встречал в своих скитаньях…

Кого именно ей удалось встретить в своих скитаньях, Ветка не знала, потому что помнила всего две строчки из этой песни.

Сначала она шагала в Каменск пешком и прошагала почти час под дождем, пока ее не подобрал этот молчаливый дед с телегой, явно смахивающий на мистера Баркиса из «Дэвида Копперфильда», с которым Ветка имела честь познакомиться совсем недавно в лагерной библиотеке, — такой же неразговорчивый и в старой фетровой шляпе.

И вот теперь она едет в телеге мистера Баркиса, сидя задом наперед, и на босые ноги ее шлепаются большие жирные комки грязи — хорошо и даже необыкновенно!

Еще только сегодня утром эти такие красивые, стройные Веткины ноги были обуты в розовые атласные балетки, и она легко порхала по дощатой лагерной сцене в пышной «пачке» из накрахмаленной марли, с целлофановыми крыльями за спиной. А за ней, неуклюже размахивая громадным бутафорским сачком, сделанным все из той же марли, ходил Вовка Потанин и делал вид, что пытается ее изловить, — и всем было ясно, что не изловит, уж очень неуклюже и неохотно он этим сачком размахивал. Она же порхала по сцене и пела нежным голосом: «Ах, не долог мой век, он не долее дня! Будь же добр, человек, и не трогай меня…» Никогда еще она так не старалась, никогда, еще так красиво не становилась на цыпочки.

И вот этот идиотский конкурс, придуманный девчонками из седьмого отряда, конкурс, к которому она столько времени готовилась, надеясь на успех, кончился ее позорным провалом. Звание «мисс Зорька» присудили Таньке Кривошеевой, долговязой и вовсе не такой уж и красивой девчонке. А Веткин мотылек почему-то никого не тронул. Он и Вовку не тронул! Ветка с полчаса ревела в укромном уголке. Мисс Кривошеяя! Мисс Конопатая! Мисс Зорька!

«Му-у-у!» — промычала она на прощанье безмятежно посапывающей во сне «мисс», на цыпочках пробираясь между койками (всем хорошо спалось в этот тихий час под шелест дождя, никто не бегал со шваброй), уходя навсегда из этого лагеря, да и вообще, наверно, навсегда из летней пионерской жизни. А уходить жалко было, в «Зорьке» ей нравилось. Раньше она сбегала обычно на пятый или шестой день, и все ее побеги, в общем-то, кончались благополучно, если не считать взбучки дома. Мать, воздав Ветке должное, тут же звонила в лагерь, или отправляла срочную телеграмму, или же посылала туда Ирину — сказать, чтобы не искали Ветку в лагерном пруду, не прочесывали окрестные леса и горы… Правда, тогда Ветка обычно не оставляла за собой никаких следов, а теперь предусмотрительно оставила на тумбочке два документа — записку для вожатой («за мной срочно приехали») и записку для Вовки, чтобы он, уезжая, получил в кладовке и захватил с собой ее кофту и плащ, а еще чтобы ла всякий случай те мотыльковые крылья прихватил, пригодятся…

С собой она не взяла даже зубной щетки, только в кармашке платья лежала смятая и вымокшая под дождем не меньше самой Ветки пятирублевка, которую мать дала ей на всякий случай.

Телега выбралась из реденького облезлого лесочка и въехала в настоящий густой лес с елками, и сразу похолодало еще сильнее, и сразу стало видно, что всерьез надвигается вечер, и солнце уже где-то там, далеко, то ли за облаками, то ли уже за горизонтом. В небе не было ни одной, даже самой сумрачной и неяркой закатной краски — оттого, что закат был без солнца.

В лесу дорога была не такой грязной, колеса покатились легче и уже не швырялись грязью в Веткины ноги, но зато уже и не громыхали так, как раньше, и потому стало как-то непривычно тихо и даже страшновато в этом сумрачном, почти уже вечернем лесу.

— Дедушка! — громко спросила Ветка. — А скоро он будет, этот Каменск?

— Доедем до ночи! — беспечно ответил мистер Баркис, подгоняя лошадь. — Вот свернем сейчас к асфальту, вот уж вот и доедем.

Ветка обернулась в ту сторону, куда показал Баркис. Там, где-то за лесом, на фоне сумрачного неба, она увидела огромную темную гору, сплошь покрытую густым, непроходимым, совершенно черным лесом. Ветке понравилось сразу, что Каменск лежит у подножия высокой крутой горы. Вот чего не хватало у них в городе, так это именно такой, высокой и крутой, горы с диким, густым и непроходимым лесом на склонах. Вокруг цивилизованного Веткиного города были лишь невысокие холмы, которые непонятно почему все-таки считались горами.

Она подобрала ноги и села в телеге лицом к Каменску и к горе, чтобы полюбоваться ею вдоволь.

Долго любоваться каменской горой не пришлось. Гора вдруг заклубилась по краям, разломалась посередине, словно кто-то разрубил ее пополам так, что проглянуло небо, потом громыхнуло, ударило, сверкнуло огненно-голубым… «Туча!» — разочарованно догадалась Ветка, ужаснувшись размерам предстоящей неприятности, она еще и после первого ливня не высохла. Тогда-то хоть было тепло и ливень шел теплый, а теперь от холодного и сырого лесного воздуха ее пробирало до самых костей, несмотря на кусок грязного брезента, который дал ей симпатичный мистер Баркис.