Николай Богданов - Осиное гнездо

Николай Богданов

ОСИНОЕ ГНЕЗДО

I

— Но, но, да но, чорт! — орал коренастый, вихрастый парнишка на худого мерина, стараясь достать его кнутовищем из-за сохи.

Мерин напруживался, дергал. Соха скрипела и, выворачивая комья земли, прыгала так, что шибала парнишку из стороны в сторону. Ему страшных усилий стоило не дать ей выскочить. Пот тек по пыльному лицу и разводил грязь. Мерин протаскивал соху десяток шагов и, тяжело сопя, становился.

— Встал… Но, да но…

Повторялась та же история. Руки ныли. Жар обухом била, разламывала голову. Звенели досадливо жаворонки, и звенело в ушах от натуги. По всему полю раскиданы скорчившиеся фигуры пахарей. Как грачи, они разевали черные от пыли рты и сухой от жары глоткой орали:

— Но, борозду, возле!

Парнишка, стискивая зубы, вцеплялся в соху и тоже орал, надрываясь и хрипя. Один раз, когда соха, вымотав все силы, вырвалась и швырнула его в пыльный крушник, он не выдержал и заревел.

— Ты што, Дикой, что ревешь-то, — подошел сосед со своей борозды, — давай-ка покурим.

Дикой успокоился и стал крутить цыгарку. Сладко затянуться дурманящим дымом, чтобы не чувствовать, как разламывает спину.

— Говоришь — туго, не берет, то-то и оно, без навоза.

— Да вон мерин — чорт паршивай…

— А што мерин-то, от бескормицы, не от лени.

Дикой посмотрел на мерина. Тот сухими губами захватывал и выгрызал, злобно стукая зубом, сухие былки.

— И то, одна шкура — не лошадь.

— А где отец-то?

— В волости третий день сидит за недоимку а пар пропустишь, поди-ка, подыми после.

Соседи покурили, и опять принялся Дикой за проклятую пахоту. Обедать приехал сам не свой, рука ложку не могла держать, вот как ухлестался.

Из волости вернулся отец. Увидя его, Дикой пробурчал:

— Посля обеда тибе… а я лошадь в полдни накормлю.

— Где накормишь-то? Луга чище тока.

— Я придумал, накормлю до отказа. Во!

— Травить не вздумай, шкуру спущу.

— Не-ет, зачем травить?

— Ну-ну, валяй.

Дикой пообедал, вытер губы и, поглаживая живот, в котором зверем ворочался и журчал квас, — пошел к мерину. Взял зипун и долго прилаживал на его жестких костях. Потом взобрался, заколотил ногами по сухим ребрам, и мерин тронулся. Бегать юн едва ли умел; так сухи были его кости, так скупо обтягивала их кожа, что было страшно: того и гляди, заскрипят эти костяшки, лопнет кожа и разъедется весь мерин на части. Васькина выдумка была проста, сметливый был Дикой, а Дикой прозвали его не зря. Заехал к ним раз барин лошадь напоить, стал уезжать и протянул ему конфету, а он хруп — за палец. Барин ойкнул, щелкнул его по носу и сказал: «у, дикарь».

С тех пор прозвали «Дикой».

Выдумка Васьки-Дикого была нехитрая. В барском поле были широкие нетронутые межи. Никому они не нужны, а лошадь накормить можно. Али у барина убудет, чай-ко не загонят, как потравщика. Пока костылял мерин по селу, Васька заметил что к заколоченным раньше избам прибавилась еще одна.

— Швырковы уехали, и до жнитва не дотянули.

Много вразор идет мужиков, в город тянут; и там, говорят, не сладко. Вот, ведь, незадача, — ворочает мозгами Васька, — отчего так — все у мужиков недород, а у барина вон рожь-то сама прет.

Не иначе от того, что церковь построил, и поп ему втрое молит. Скорее всего от этого.

II

— Посмотрите, Лина, какой прекрасный вид, неправда ли, — выпячивая куриную грудку и запрокидывая голову, говорил выхоленный барчук стоящей с ним рядом девочке.

— Да, у вас все красиво очень… не так, как в городе.

— А вид на усадьбы с поля еще прелестней. Хотите поехать верхом?

Барчук опять выпятил грудь, и походил на петуха, хотя — хотел походить на брата Володю. Володя-юнкер, он влюблен в него, у Володи такая выправка. У Володи шпоры, Володя имеет деньги, кутит, ах, скорее бы вырасти! Во всем старается Слава быть похожим на брата, нарочно подглядывает за ним, даже — как он обращается с подругой сестры — Лелей Небратской.

Вот теперь он, точь в точь как Володя, предложил поехать верхом. Лина не протестовала.

— Иван, велите оседлать Игрушку и Мышонка.

Садовник, к которому это относилось, пробурчал:

— Некогда мне с вами, видите — клумбы…

— Иван, я приказываю, — вы слышите?

Садовник встал, оправил фартук и, скрипнув резной калиткой, вышел.

— Лошадей к балкону! — крикнул вдогонку молодой барин.

— Сыграйте что-нибудь, — подходя к роялю и пробуя клавиши (точь в точь как Володя), предложил он девочке. Лина села за рояль.

Мелодичные звуки убегали из-под ее тонких пальцев за увитые плющем белые колонны, скользили по зеленому бархату пруда и таяли в конце парка.

В парке была тишина. Густая зелень тянулась и обнимала веранду. Решетчатая ограда отгораживала от всего мира прекрасный безмятежный уголок. Маленький рай, с выхоленными цветами, с нежной музыкой, — и в этом раю — чистенькие, пухленькие, не знающие горя, дети проводят дни.

— Лошади поданы, барин.

Похлопывая стэком по лаковым сапожкам, Слава сбежал с крыльца. Поддержал стремя, сажая Лину на Игрушку, и ловко вскочил на крапчатого Мышонка.

Поддержал стремя, сажая Лину...

Красивые холеные кони затанцовали, игриво нагнули головы и, распустив хвосты, боком вышли на плотину пруда.

— Ха-ха-ха, Леля, Шура, смотрите, — выбежал на веранду Володя, — каким молодцом держится Славка!

— Папа, папа, полюбуйся своим сыном, — звенела Шура.

Из недр дома вылез толстый человек в белом кителе и расползся в довольном смехе:

— Ха-ха-ха, в меня сын!

III

В полдень марит. Ветра нет, а ходит волнами, колышется рожь. Не стрекочут кузнечики, не звенят жаворонки, лишь тоненько пищит тишина: и-и-и-и-и. …

Как провода на столбах — южит.

Играя, шли лошади, то обгоняя друг друга, то идя рядом и касаясь боками.

Доехали до неугомонной серебряной речонки. Переезжали вброд. Взлетали хрустальные и холодные брызги, играя самоцветами на солнце. Вскрикивала и звенела смехом Лина. Смех бежал по речонке и прятался в тальнике. Ехали широкими межами. Высокая душистая рожь тянулась и приятно щекотала руки, дыша в лицо.

У опушки рощи остановились. Любовались морем ржи и тонувшей в ней усадьбой. Далеко, покуда глаз хватал, расхлестнулась рожь. Лишь синяя каемка леса удерживала, не давала ей растекаться за горизонт. Надо всем золотым простором царило поместье, важно развалившись на крутогоре.

Совсем ненужная в этой картине, отодвинутая, спихнутая под бугор, ребрами издохшей лошади торчала деревушка.

Долго стояли молодые баре, любуясь на свои владения. Тронули обратно лошадей.

— Богат отец, — после молчания сказал Слава, — ведь, все, во-он, все наше! Только вот, за рекой, мужичье…

Лина посмотрела за реку. Ее поразила тощая, обшарканная, какая-то нищая рожь.

— Как у них мало и плохо… а, ведь, их больше, чем вас…

— Больше, так нам и нужно больше, ведь, у нас общество, а у них нет. А плохо у них от лени, папа мне говорил.

— Они ленивые?

— Очень. Они даже ходят неумытые, и руки у них корявые.

— Совсем-совсем неумытые!

— Ну, конечно, совсем.

— Да, ведь, это даже просто неприлично!

— Ах, Лина, да, ведь, это почти скоты-какие у них приличия. — Слава хотел добавить еще что-то, но глаз его заметил во ржи узкую ободраную спину лошади.

— Видите, вы видите, Лина, эти хамы так ленивы, что не могут накормить лошадь в конюшне овсом, а пускают прямо в нашу рожь.

— Я проучу их!

Слава тронул Мышонка и прямо по ржи поскакал. За ним поскакала Лина. Волосы ее трепались и путались — золотые, как рожь.

IV

Васькина выдумка оказалась хорошей. Прошел он одну межу, прошел другую и с радостью стал замечать, как впалые бока мерина пополнели, раздулись и выпирали из худых маклаков, как хлеб из квашни.

— Ого, мерин, здорово, гложи, гложи, — подбадривал его Васька, — пахоту бы нам только сдюжить, вон у барина хлеб-ат, нас с тобой не видать, а у нас реденький, редющий, как твоя грива…

— Ого, мерин, здорово, гложи, гложи, — подбадривал Васька...

Мерин посапывал, пофыркивал и обидчиво косил глаза на Ваську, — чего уж, дескать, гриву-то мою задеваешь, жеребенком был, все издевались- одно брюхо было да голова, а ноги, как спички.

А кто виноват-у барских-то жеребят морковка пойло сытное да сенцо свежее, а у него за все солома отвечала.

— Эй, ты, ты что это выдумал, травить?!

Рожь раздвинулась грудью лошади, две задорные морды уставились на испуганного Ваську, поглядывая на него и мерина со снисходительным превосходством. Дикой проморгался и тут увидел барина и барышню.