Надежда Сапронова - Когда деды были внуками

Н. Сапронова

Когда деды были внуками

Часть первая

Савка и бабушка

У Савки было так много братьев и сестер, столько рук тянулось всегда за столом к горячей картошке, что до шести лет он и пересчитать их не мог.

Знал только, что и свою руку надо было вытягивать как можно длиннее, чтобы поскорее ухватить картошку «с дымком».

Конечно, без толкучки при этом не обходилось, но ведь есть-то хочется!

А вот бабка этого никак понять не могла! Требовала: лоб перекрестить, под носом утереть и ждать, пока она сама раздаст картошку.

Но ждать больше Савка не мог. Терпеть — тоже.

Руки лезли в чашку сами собой. И, наскоро водя левой рукой то по лбу, то по носу (и молился, и нос утирал одновременно), правой лез в чашку. Но бабушка тоже не дремала, делала два дела сразу: вынимала ложкой картошку из чашки и ею же стукала поспешника по лбу. И не для виду стукала, а на совесть; не меньше двух-трех ложек в месяц разлеталось вдребезги о крепкие ребячьи лбы. А ложки бабушка выбирала себе добротные, толстоногие…

Долго после этого чесался лоб (чаще всего Савкин), а бабушка, обгорёвывая очередную погибшую ложку, долго бранила внуков своей особой, старушечьей беззлобной бранью: «Болит вас, разболит, пострелы-нагрешники!»

Бабушка-то, в общем, хорошая была. Восьмой десяток ей шел, а она и обмывала всех, и обстирывала, и обед варит: мать больше по людям батрачила. За скотиной, правда, бабушке смотреть не приходилось — не было скотины-то, а внуков было восемь человек, Савка сосчитал-таки к шести годам. И, когда умерла мать, старшей, Марфе, было всего двенадцать лет, младшей — годок, а Савке — четыре.

Как жила мать и как умерла, Савка не заметил. Тихо и молча тащила она сквозь нужду и голод свою многодетную семью и так же молча и покорно умерла в два-три дня от какой-то «боли», ходившей по деревне.

Постоял Савка, ничего не понимая, возле теплой еще матери, послушал крик сестер и стоны бабки и убежал от непонятной жути на речку.

Там целый день ловил руками рыбешку — речка-то по колено! — и наслаждался свободой.

Ни сестренки, ни бабка не шли его разыскивать и не вели с толчками домой. К вечеру он сам явился…

Бабка, необычно смирная, покормила его откуда-то взявшимся молочком («Соседки принесли», — догадался Савка) и даже по головке погладила.

На другой день он тоже бегал, куда хотел. Сразу после похорон на огород, на речку…

Место матери в семье заняла бабка. Без жалоб взвалила она на свои семидесятилетние плечи заботу с воре. Попыталась было найти помощницу себе, детям — мать: оженить отца. Невесту приглядели на деревне самую плохую: кособокую, рябую девушку «в годах», да еще и с худой славой. Хорошая-то разве пойдет на восьмерых сирот? Невеста пришла со своим отцом смотреть двор. Увидела всех ребят сразу (бабка одела их в праздничное и выстроила в ряд), заплакала и убежала.

Руки лезли в чашку сами собой.

Больше отец уж и не сватался… Он совсем духом пал после смерти жены. Приплетется с работы (все кулацкий хлеб, давно уже съеденный, отрабатывал), сядет к столу, схватится за голову и начнет горевать: «Как жить? Как жить? Хлеба нет, матери нет! Как детей растить? Ни земли, ни скотины…»

Ребятишки на печке потихоньку заскулят, а бабушка всех сразу утихомирит: на внучат прикрикнет, а отца пристыдит, что разнюнился. Выпрямится, голос бодрый сделает и начнет рассказывать, как она, баба-вдова, шестерых детей вырастила, да еще при лютом барине, да в подневольном труде. Щенят барских своим молоком кормила, а свое дитя бабкину жеваную соску в это время сосало. «А у нас, гляди-ка, уж и не так плохо: Марфушку в няньки с весны отдадим — я и с Поляхой в огороде управлюсь (а Поляхе девять лет). Петьке на то лето уж восемь будет, с тобой работать пойдет, а там Савка подрастет — малый он на диво кряжистый да сильный, — вот тебе и работники: с хлеба долой, да еще и в дом принесут за труды».

Повеселеет отец, а о ребятах и говорить нечего: любили они бабушкины рассказы больше сказок, да и не охотница она была до выдуманных сказок-то.

И трудный день, запнувшийся было на горестной вспышке отца, вновь покатится своим чередом: вслед за другими, такими же похожими друг на друга, как зерна ржи…

«Зерно к зерну — растет ворошок, а день ко дню — будет годок»… Так и накапливались незаметно года, а с ними росли и дети.

Весеннее

Как большинство деревень того времени, Савкина родная деревня была бедная-пребедная. На всю деревню было всего две пары сапог, хозяева их надевали только в праздники. В этих сапогах женились все парни деревни, возвращая их хозяевам сразу же по приезде из церкви. Постоянной обувью были лапти да веревочные чуни.

Плохо жилось ребятишкам зимой. Одежи-обуви у малолетних нет, в избах холод, сидят дети по хатам день и ночь на печке. От тесноты да от скуки толкаются там и шпыняются целый день. То подерутся, то поиграют, визг стоит на печке не смолкая. А тут еще и темнота: освещаются лучинами, чадят они, гаснут…

Но бабушка, наверное, как кошка, видит и в темноте: и домашние дела у нее идут по порядку, и прясть успевает. А постом, когда дни длиннее становятся, ткет.

Так прошло со смерти матери три зимы.

Последняя зима была лютая. Ребятишки, что помладше, совсем затомились, на печке сидючи. В марте стали на солнышко выползать. Чуть живые, худые, лица серые, вялые, как мухи после зимы…

Попрыгают чуть-чуть по проталинкам — и опять на печку. В апреле дело лучше пошло: ручьи побежали, травка кое-где выглянула, да и ноги притерпелись. С каждым днем ребячье счастье росло. Теплый весенний ветер принес им свободу от зимнего плена, и, пьянея от ветра и от свободы, они наслаждались ими вовсю. Домой забегут лишь мимоходом, ломоть хлеба ухватить — и сразу же опять на улицу, в луга, к речке…

Однажды Савка с товарищами соорудил невиданной красоты и мощности мельницу на ручье. Мельница только что загромыхала всеми своими приспособлениями, обдавая всех градом брызг. Совсем как настоящая! Ребячий восторг не поддавался описанию.

И вдруг Савку зовут в избу. Бабка зовет… Эх! Через силу оторвался от игры, наказал младшим: «Храни бог — не испортить», — и помчался на бабкин зов.

Вошел — и уж с порога почуял недоброе. Отец, три дня где-то пропадавший, сидит у стола понуря голову. Бабка, не в срок, собирает на стол «для двоих» и суетится чего-то, как в праздники.

— Ну, сынок, — сказал отец, глядя вбок, — будет зря болтаться. Присмотрел я телушку в Ольшаном — отработаю молотьбой. И там же со стариком Горяиновым договорился: берет он телушку ту в свое стадо, а тебя за то — в пастухи. Сам знаешь: на нашем пастбище телушка не выходится. Да и ты с хлеба долой уйдешь: без того и хлебом не вытянем. А старик-то тебе еще и онучи обещал… Так, значит, нынче к нему и пойдем… Я уже договорился.

Отец говорил, не поднимая на сына глаз, а бабка веселым «нарочным» голосом, как, бывало, в горьком разговоре с отцом, добавила:

— А уж хлеба-то, хлеба поешь сколько, внучок! У хозяина его много!

Савка сразу уяснил себе, что его ждет… Многие его товарищи — чуть постарше — уже батрачили. Значит, игре конец. Свободе — конец… Конец бабкиной заботе и теплому углу в родной избе.

Но, однако, другого выхода нет, он не маленький, сам понимает.

И, сразу повзрослев, Савка сел е отцом за прощальный стол…

Бабка говорила что-то ободряющее, потом долго крестила его со всех сторон, суя шапку в руки. Отец поддакивал ей, не глядя на сына, и они переступили порог…

Всё на улице показалось Савке уже другим — чужим и скучным. Ребята, уже узнавшие, в чем дело, смотрели на него издали, не звали играть. Сестры попрощались с ним за ручку, как со старшим. Савкино детство кончилось в семь с половиной лет.

Конец детству

Деревня, где жили будущие хозяева, была в двенадцати верстах от Савкиной.

Дорога шла то полем, то перелесками, то овражками, где еще шумели глубокие и бурные весенние ручьи. А больше всего логами, где сейчас стояли недолгие весенние топкие болотца, куда нога вязла по колено: их приходилось обходить огромными кругами, удлинявшими путь вдвое, а то и втрое. Отец с Савкой шли уже несколько часов, и Савка постепенно забывал, куда и зачем идет, и наслаждался путешествием.

Солнце неутомимо гнало оставшийся снег, попутно купая Савку в блаженной теплой волне. Воздух пел тысячами жаворонков и именно потому, что их было тысячи, — пел он мощно, не смолкая… Неопытный глаз даже не видел самих певцов, залитых ярким светом.

Но Савка, не отрываясь, следил за крошечными комочками, быстро набирающими высоту и стремительно падающими вниз. У самой земли они вдруг делали головокружительный поворот и, почти касаясь крылом земли, снова взмывали вверх.