Антон Таммсааре - Смерть дедушки

Антон Таммсааре

Смерть дедушки

Однажды утром дедушка не встал с постели. Когда невестка спросила его, что с ним, он ответил:

— Ничего.

— Отчего же ты не встаешь? — снова спросила невестка.

— Помирать собираюсь, — ответил дедушка.

— С чего тебе умирать, если ты ничем не болен?

— Там видно будет.

— А кто же сплетет корзину из прутьев, которые ты вчера принес из лесу?

— Прутья… — пробормотал дедушка и помолчал немного. Потом сказал: — Прутья положите со мною в гроб.

— Не собираешься же ты и на том свете корзины плести? — засмеялась невестка.

— А чего там еще делать, — заметил дедушка.

— Тебе и отдохнуть не мешало бы, — сказала невестка, поднялась со стула и вышла, как будто у нее было какое-то спешное дело.

Немного погодя в комнату вошел семилетний Уку и сказал:

— Дедушка, ты и вправду умираешь?

— Мать тебе сказала? — спросил дедушка в ответ.

— Мама сказала отцу, я услышал и пришел поглядеть.

— Как я буду умирать, да?

— Да, дедушка.

— Ты разве не боишься смерти?

— Что мне ее бояться, ко мне ведь она не придет.

— Не будь так уверен, что не придет. Иной раз приходит и к такому, как ты. Придет и постучит в дверь — тук, тук, тук! — и спросит, живет ли здесь такой-то мальчик, которого мама бережет как зеницу ока.

— А ты тоже у мамы как зеница ока? — спросил Уку.

— Что ж тут говорить о зенице ока моей матери, коли у самого меня уже глаз нет! — вздохнул дедушка.

— Как же ты ходишь по лесу и прутья собираешь, если у тебя глаз нет?

— У меня ведь палка, — объяснил дедушка.

— Разве у палки есть глаза?

— А как же! У палки есть и глаза и уши.

— Когда будешь умирать, оставь мне свою палку.

— У тебя же самого есть глаза и уши.

— А когда я стану такой же старый и слепой, как ты, дедушка…

Мать снова вошла в комнату. Так прервался разговор дедушки с Уку.

— Не хочешь ли поесть, дедушка? — спросила невестка. — Еда отгоняет мысли о смерти.

— Что уж их отгонять?

— Ты, значит, взаправду собрался умирать?

— А чего же еще! И так последние десять лет еле двигался вслепую, с палкой.

— Откуда же у тебя сейчас вдруг мысль о смерти?

— От синицы, невестка, от синицы.

— Как так от синицы? Синица ведь не предвещает смерть, другое дело — галка или кукушка.

— А мне синица предсказала.

— Где же ты ее слышал?

— Вчера в лесу. Прилетела и стала клевать мою старую шляпу.

— Откуда ты знаешь, что это была синица?

— По голосу, а то как же. Стучит клювом и кричит.

— И это значит смерть?

— Что ж это может еще значить для такого, как я? Не ждать же мне, пока птицы начнут мои слепые глаза клевать?

— А где ты был, когда прилетела синица?

— На пне сидел, отдыхал.

— Может, синица не разобрала, что это ты; приняла тебя за пень.

— Конечно, подумала, что это пень, трухлявый пень. И таков я и есть, синичка своим стуком напомнила мне об этом, синичка, божья пичуга. Сам-то я запамятовал. А теперь уже не забуду.

— Тому, что люди говорят, ты, дедушка, уже давно значения не придаешь, что же ты этой птичке так веришь? — сказала невестка.

— Птичка попусту не болтает, она не такая. Она клювиком — тук, тук, тук! Будто гвозди в доску вбивает.

— Не все же гвозди на гроб идут.

— Мне других гвоздей уже не понадобится, невестушка.

Они немного помолчали, потом невестка спросила:

— А ты бы с охотой умер, дедушка, если б смерть пришла?

— А чего ж еще?

— Не жалко умирать?

Дедушка не ответил, только пошевелился в постели.

— Жалко, значит, — немного погодя промолвила невестка.

— Пожалуй, — согласился дедушка.

— А чего тебе жалко?

— Да жизнь уж больно хороша, — сказал дедушка.

— Так уж и хороша? — удивилась невестка.

— И день ото дня все красивее становится.

— Но ведь твои глаза этой красоты уже не видят.

— Это-то и есть самое хорошее.

— Говоришь, что собираешься умирать, а сам шутишь над своей слепотой.

— Почему шучу? — спросил дедушка. — Глаза меня всю жизнь больше всего соблазняли. Бегал, торопился то на одно посмотреть, то на другое. Не было мне никогда покоя — ни днем ни ночью, точно ветром меня кружило. А теперь хожу себе да шарю палкой, шагаю себе да слушаю.

— И хорошо так жить? — спросила невестка.

— Хорошо и спокойно. Еще немного — и ничего мне не захочется уже, ни к чему меня не потянет.

— А к трубке все еще тянет? Она у тебя и сейчас в зубах.

— Известно, в зубах, как и палка в руках. Палкой дорогу нащупываю, трубку нюхаю, а курить с каждым днем все меньше хочется. Подумай, какой это покой, какая благодать, когда тебе в жизни нужна только палка кривая да пустая трубка! Но не знаю, зачем это бог так устроил — когда ты наконец дошел до того, что мог бы жить да радоваться, тут и смерть приходит. С великим трудом достиг такого времени, когда жизнь тебя уже укусить не может, — и вот помирать приходится.

Может, еще не придется.

— Нет, придется…

Невестка положила на стол рубашку, к которой пришивала пуговицы, встала и опять вышла из комнаты. Как видно, Уку все время поджидал этой минуты: едва только мать вышла, он тотчас же шмыгнул в комнату.

— Дедушка, — сразу начал он, словно боясь, что мать вернется раньше, чем он успеет переговорить о своем деле. — Ты мне оставишь свою палку, когда будешь умирать?

— Палка со мной в гроб пойдет, — ответил дедушка.

— И ты мне ее не дашь? — спросил Уку. — Продай ее мне, дедушка, я куплю ее, у меня денег хватит.

— Сколько же у тебя денег?

— Я не знаю точно, но больше пятидесяти копеек.

— И ты отдашь мне все эти деньги за палку?

— Отдам.

— Знаешь, Уку, такую палку, как моя, за деньги не продают.

— А за что же?

— Такую палку надо сделать самому или заработать за всю долгую жизнь.

— Ну тогда продай мне свою трубку, — клянчил Уку.

— Трубку! — удивился дедушка. — Смерть меня и не найдет, если передам тебе мою трубку.

Тут разговор их прервался, так как мать вернулась в комнату и Уку вскоре счел себя лишним. Главное, бесполезно было здесь сидеть, если не удавалось поговорить с дедушкой самостоятельно, а не в присутствии матери или кого-нибудь другого. Но мать почувствовала, что у Уку есть какие-то свои дела с дедушкой, и спросила:

— Что этот мальчик тут высматривает?

— Насчет наследства торгуется.

— Какого такого наследства?

— Ну, у меня ведь есть палка и трубка.

Все немного помолчали, потом невестка спросила:

— И что ж, сторговался?

— Нет еще. У меня только и осталось, что эти спутники в жизни.

И снова в комнате воцарилось молчание. Наконец невестка сказала:

— Ты еще не умрешь, дедушка.

— Почему это?

— Ты все еще заботишься о спутниках в жизни.

— Трубка и палка и после смерти сгодятся в спутники, — ответил дедушка.

Прошло два дня. Дедушка по-прежнему лежал в постели. Он ни на что не жаловался, не хотел и есть, только время от времени пил из кружки холодную воду, дотрагивался до своей можжевеловой палки и держал пустую трубку в зубах. Он даже разок набил ее табаком, но не закурил. Если и разговаривал, то с невесткой о своей нынешней благодатной жизни, с которой приходится расставаться, а с Уку — о трубке и палке, которые пойдут вместе с ним в могилу. Никакие просьбы не помогали, дедушка не хотел отказываться от двух своих последних спутников. Когда Уку обратился наконец к матери, чтобы та помогла уговорить дедушку, мать сказала:

— Дедушка так скоро не умрет, раз он дорожит своей трубкой и палкой.

— Дедушка говорит, что смерть его не найдет, если у него не будет трубки и палки, — объяснил мальчик.

— Это ведь только шутки, — сказала мать, как бы утешая его. — А умирающие не шутят.

Но Уку слова матери не утешили. Его мыслями так завладели дедушкины палка и трубка, что он предпочел бы скорее услышать о смерти деда, чем о том, что тот останется в живых, только бы как-нибудь заполучить обе эти вещицы или хотя бы одну из них.

На третий день случилось так, что дедушка лежал в постели, глядя в окно, у которого сидела невестка и что-то шила. В эту минуту к окну подлетела синица и постучала своим клювом: тук, тук, тук! Невестка оставила шитье, увидев птицу.

— Видишь мою синицу? — спросил дедушка.

— Значит, это твоя? — вместо ответа спросила невестка.

— А чья же? Грудка красивая, зеленая.

— Разве ты оттуда видишь, что она зеленая? — спросила невестка с дрожью в сердце.

— Сегодня вижу, вижу, — утверждал дедушка. — Вижу и то, что божья пичуга вдруг улетела, а потом опять вернулась, смотрит, надо ли еще стучать или уже хватит.