Трофим Борисов - Морской старик

Трофим Борисов

Морской старик

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Дорога идет в гору. Утро. Кругом стройные, высокие ели. Половина апреля. Солнце ярко светит, но снежный покров лежит на погнувшихся ветках почти нетронутый.

Нарты[1], перегибаясь на выбоинах дороги, тихонько поскрипывают. От запряженных собак клубами поднимается пар.

На передней нарте чемоданы, узелки и пачки сушеной рыбы; на задней, если покопаться в меховых одеялах и воротниках, можно найти две головы: детскую, с розовыми щеками, и женскую, с усталым и бледным лицом.

Около первой нарты шагает Гибелька в остроносых сапогах, сшитых из кожи сивуча и шкурки нерпы[2]. На плечах у него ярко-синий кафтан, забранный у поясницы в коротенькую, до колен, меховую юбочку. Голова Гибельки ничем не покрыта, и черные густые волосы, намазанные жиром, блестят.

Гибелька тянет свой воз на подъемах, помогая собакам и покрикивая на них, а на раскатах легко перескакивает через нарту и то с одной, то с другой стороны поддерживает багаж.

У второй нарты – Василий Игнатьевич, кареглазый пожилой мужчина в очках. Одет он неуклюже – в длинные оленьи торбоза[3] и черный полушубок с курчавым воротником. На голове у него огромная с наушниками шапка из меха лисьих лапок.

Собаки тянут изо всех сил, хрипят, то и дело хватая ртом мягкий снег по бокам дороги.

Тайга полна смолистого запаха. Безмолвие, точно путники пробираются по зачарованной стране. Снег искрится и беззвучно осыпается с веток, вздрагивающих навстречу апрельскому солнцу.

– Та-та-та, – подбадривает собак Гибелька.

Василий Игнатьевич только сопит и тяжело шагает около нарты: он управляет ездовыми собаками в первый раз.

Тайга пробуждается от зимнего сна. Хвоя жадно впитывает яркие лучи. Снег, налипший на еловые лапки, в полдень перестает осыпаться и, отяжелев от воды, грузными комьями скользит по зеленым иглам.

Мальчик спит у ног матери.

– Порррр! – протянул Гибелька сигнал к остановке.

Псы не заставили повторять приказ и в то же мгновение улеглись по кромкам дороги, уткнув морды в рыхлый снег.

– Покурить-то на-а-до, – сказал Гибелька. – Шибко тяжело в гору… Скоро на перевал придем.

– Вставай, Митя! – весело крикнул Василий Игнатьевич. – Смотри, какая тайга. Слезай с нарты и разомнись.

Накануне вечером Митю, укутанного в одеяла, посадили у ног матери. Нарта скользила спокойно. Мальчику не хотелось спать, он смотрел на звезды и… не заметил, как уснул.

Митю высвободили из-под одеял, и он, одетый в кухлянку[4] и торбоза, соскочил на дорогу. Он обошел нарту кругом, ощупал длинные, почти четырехметровые полозья шириною всего в ладонь и чуть потолще ее, а также тонкие и высокие копылья[5], которые были притянуты к полозьям ремнями.

Собаки, пристегнутые хомутами на веревочный потяг, казались длинной пестрой лентой.

Гибелька возился около своего передовика. Высокая, худощавая, востроухая, бесхвостая собака, украшенная султаном, выглядела красивой и отличалась от других. Она заглядывала хозяину в глаза и махала обрубком хвоста. Когда Митя присмотрелся, то оказалось, что все нартовые собаки бесхвостые.

– Папа, а зачем собакам хвосты отрубили?

– Чтобы не мешали при езде задней паре, – сказал Василий Игнатьевич. – Если бы собаки не были куцые, то они хватали бы друг друга за хвосты, получалась бы драка, грызня…

В полдень нарты остановились на перевале.

Внизу – широкая долина с лесом и марями[6], а за ней невысокий увал. Тундровая речка, покрытая блестящей наледью, извиваясь, разрезала то марь, то перелесок.

– Теперь скоро на место придем. Сейчас спускаться надо. А может быть, внизу у ключика эвенки есть. Бывают они там. Оленьего мяса достанем. Кушать шибко хочу! Под гору ладно собаки пойдут, только нарту держи. На крутой спуск цепочки поперек полозьев привяжи. А то убьют собаки. Сам-то упадешь в снег – и всё. А твою жену, твоего мальчишку о первый же пенек стукнут.

Гибелька после подъема в гору повеселел и, привязывая цепочку, напевал:

– И-и-и… ы-н-а-а-а…

Спуск, на самом деле, предстоял опасный: дорога извивалась с крутой горы между деревьев и пеньков, а держать собак даже при незначительном спуске очень трудно.

– Ты смотри, как я поеду. Немного подожди, а потом пускай собак. Остол[7] не потеряй! Верхом садись…

– Папа, я сяду верхом на нарту и тоже тормозить буду, дай мне остол! – закричал Митя. – Не бойся, я не упаду.

Проводник усмехнулся:

– Успеешь сам ездить… В нарту крепко садись, ноги хорошо спрячь. Когда под гору нарта бежит, то только один каюр[8] верхом сидит. Только он правит. Мешать ему не надо!

Гибелька вскочил на нарту, качнувшись, крикнул на собак и скрылся за поворотом дороги.

Вторая упряжка, гремя тормозящими ход цепочками, так же быстро понеслась под гору. Стволы деревьев мелькали у самых голов путников. Елена Петровна прижала сына к себе и с ужасом смотрела на бешеную скачку. Ей хотелось крикнуть, чтобы муж остановил нарту, но она понимала, что это бесполезно.

К счастью, дорога пролегала глубокой канавой в рыхлом снегу. И всякий раз готовая свалиться на новом повороте нарта выпрямлялась.

У края мари, где кончался густой лес, стоял Гибелька и покуривал трубочку.

– Ай да каюр, да каюр! Молодец! Поди, напугал мамку?

Женщина уже улыбалась.

– Лучше бы нам с тобой ехать, Гибелька. Перевяжи своих собак сюда, а то он где-нибудь стукнет нас об дерево.

– Грузовую нарту нельзя ему. Опрокинет и сломает. Ну, да теперь ничего. Большая гора позади осталась, а впереди спуск хороший. Теперь бояться не надо.

Гибелька улыбался и щурил глаза. Подбоченясь, он расставил широко ноги, и в этой позе нивх[9] казался Мите индейцем, о которых он так много читал и которых так хотел увидеть.

По мари дорога была неровная. Нарта часто наскакивала на кочки оголенного мха, и тогда собаки тянули еле-еле.

Въехали в редколесье чахлых карликовых деревьев. Собаки встрепенулись и потянули сильней. Одна за другой они поднимали морды, обнюхивали воздух. Нарта Гибельки уже мчалась; его собаки нетерпеливо взвизгивали.

Вторая нарта тоже не отставала в этом непонятном для пассажиров беге, задевая за деревья, перескакивая через кусты голубики и багульника. Торможение остолом не помогало.

– Да останови их! Привяжись за дерево! – кричала Елена Петровна. – Они убьют нас!

– Держи крепче! – успел крикнуть Гибелька и махнул рукой вправо.

Там толпилось десятка два оленей с большими ветвистыми рогами. Минуту спустя олени ринулись в сторону, собаки свернули с дороги и помчались за стадом.

Отец Мити не умел сдерживать нарту и только хрипло кричал:

– Кай-кай-кай!.. Чуй-й-й![10] Порррр!

Олени мчались по полянке шагах в пятидесяти. И вдруг исчезли, как будто провалились сквозь землю. Собаки круто повернули по их следам. Василий Игнатьевич упал в снег. Нарта соскочила с яра на лед небольшой речки. Затрещали копылья, кузов осел; женщина и мальчик ударились об лед. Псы протянули обломки нарты вместе с путниками поперек речки и запутались упряжью в кустах противоположного берега.

Отец Мити, отряхивая снег, подбежал к нарте.

Елена Петровна, бледная, с посиневшими губами, лежала, откинувшись на подушки. Митя широко открытыми глазами смотрел на мать.

– Митя! – громко сказал отец. – Вылезай скорей из нарты.

Ослабив ремни и приподняв голову женщины, он прошептал:

– Лена, очнись!

– Чего это такое у вас, а-а? Нарта сломалась? – услышали позади себя отец и сын.

В двух шагах стоял высокий и сухой эвенк. На длинных ногах его были мягкие оленьи чулки, на плечах легкая кожаная куртка. Стриженая голова повязана ситцевым платком наподобие шапочки. Под морщинистым лбом смеющиеся глаза. Нос маленький, приплюснут, лицо скуласто. Около него маленькая девочка в расшитых бисером шапочке, халате и торбозах. Ее пухлые щеки блестели, а глаза сквозь узкие щели век удивленно смотрели на Митю.

– Давай помогать буду, – сказал эвенк. – Что, баба твоя шибко испугалась? Бе-да-а с собаками! Что ж, увезу вас на вашу речку. На завод пришел? Поди, рыбу разводить пришел? Нарта ваша пропала. Ничего-о-о… Поднимай бабу! В урасу[11] потащим. Чаю сварит моя старуха, а я оленей, что ли, поймаю. На оленях увезу вас. Вот только как собаки-то твои? Беда с ними! Оленей у меня много.

Митя удивленно смотрел на эвенка.

«Откуда он все узнал? – думал Митя. – Первый раз нас видит, а знает, куда мы едем, знает, что отец рыбовод и что дорогой нам олени встретились».

Елена Петровна очнулась; на щеках ее выступил румянец.