Владислав Крапивин - Старый дом

Владислав Крапивин

Старый дом

Этот случай принёс много неприятностей товарищу Кычикову. Товарищ Кычиков был домоуправляющим. Неприятности у него бывали и раньше. В подъездах терялись мусорные вёдра и веники. Однажды потерялся дворник дядя Митя, но потом нашёлся. Пропали доски, привезённые для ремонта, и не нашлись (тоже была неприятность). Но чтобы исчез целый дом?.. Тем более что в нем имелся жилец, не уплативший вовремя за квартиру.

Товарищ Кычиков не верил своим глазам. И другие товарищи сначала тоже не верили. Но хочешь – верь, хочешь – нет, а на углу улиц Садовой и Холодильной до сих пор пустое место. Летом оно зарастает одуванчиками, а зимой там ребятишки из детского сада номер двадцать восемь лепят снежных баб.

Дом был небольшой. Старый и деревянный. Двухэтажный. Жили в нём разные люди: монтёр Веточкин, который всем чинил электроплитки и любил играть в домино; фотограф но фамилии Кит, который фотографировал только на работе, а дома – никогда; очень застенчивый музыкант Соловейкин, который играл на трубе. Жила Аделаида Фёдоровна – женщина, считавшая, что её все обижают. Жил Вовка – обыкновенный третьеклассник. Ещё обитал в доме ничей котёнок с удивительным именем – Акулич. И, кроме того, в квартире номер шесть проживал Петр Иванович. Днём он работал в конторе, а по вечерам писал жалобы. На всех по очереди. На монтёра Веточкина – за то, что он чинит электроплитки, а телевизоры чинить не умеет. На музыканта Соловейкина – за то, что однажды он солнечным майским утром заиграл дома на трубе. На Вовку – за то, что он не поздоровался на лестнице. На Акулича – за то, что он ничей. На товарища Кычикова – за то, что он допускает все эти безобразия.

Ответы на жалобы иногда приходили с опозданием. Тогда Петр Иванович писал жалобы на тех, кто задерживает ответы.

У старого дома был свой характер. Одних жильцов дом любил, других – не очень. Иногда он бывал в хорошем настроении, весело хлопал дверьми, празднично звякал стёклами, посвистывал всеми щелями и даже в самые темные углы пускал солнечных зайчиков, за которыми охотился Акулич. Иногда дом сердился или скучал. Ступени сварливо скрипели, углы с кряхтеньем оседали, с потолков сыпались чешуйки мела.

Но не думайте, что дом был ворчлив и страдал болезнями. Грустил он редко, ревматизма у него не было, и он не боялся сырой погоды.

О том, что у дома есть характер, знали только Вовка и Акулич. Но Акулич никому про это не рассказывал, потому что не умел говорить. А Вовка не рассказывал, потому что некому было. О таких важных вещах говорят лишь самым надёжным друзьям, которые всё понимают. Но Вовкин друг Сеня Крабиков уехал. Насовсем. В город, который лежит у Очень Синего Моря. Иногда получается в жизни так неправильно: живут два хороших друга, а потом вдруг один уезжает. Далеко-далеко. А второй остаётся. И обоим грустно. Ведь не так легко найти нового хорошего друга. Да если и найдёшь, он не заменит старого.

Летом в доме появился новый жилец. Капитан Самого Дальнего Плавания, который вышел на пенсию. Это был настоящий Старый Капитан.

Как все старые капитаны, он курил большую трубку, скучал по морю и носил куртку с блестящими пуговицами и нашивками.

Он поселился в квартире номер пять у своей взрослой дочери. Дочь говорила, что очень рада. Она и в самом деле была рада. Но Капитан громко кашлял по ночам, и была у него привычка тяжело ходить из угла в угол. А со своей комнатой Капитан сделал что-то непонятное. Он развесил по стенам бело-синие морские карты и фотографии больших пароходов. Напротив двери он прибил портрет бородатого хмурого человека. А в углу у шкафа… Нет, вы только подумайте! Старый Капитан укрепил там на стене корабельный штурвал. А рядом поставил тумбочку с морским компасом. Компас был величиной с кастрюлю и назывался “комп а с”. Тумбочку капитан сколотил сам. Называлась тумбочка “нактоуз”.

В компасе не было видно стрелки. Вместо неё качалась на игле круглая шкала с маленькими цифрами и большими буквами; N, O, S, W. Шкала называлась “картушка”. Учтите: не “катушка” и не “картошка”, а “картушка”. Сверху, по краю компаса, лежало широкое медное кольцо, а под ним – на белой внутренней стенке компаса – была черта. Курсовая черта. Раньше, когда компас находился на судне, черта смотрела впёред. Туда же, куда был устремлён нос корабля. А картушка всегда смотрела буквой N на север (под ней всё-таки были спрятаны магнитные стрелки). Когда корабль поворачивал, курсовая черта поворачивалась тоже и скользила над числами картушки. А потом останавливалась и показывала курс: куда плывёт корабль…

Дом – не пароход и не фрегат. Он стоит на месте. И поэтому черта, уткнувшись в стену, застыла на одном курсе: двести тридцать пять градусов. Это было немножко грустно…

…Конечно, Вовка быстро подружился со Старым Капитаном. Они оба любили сквозняки, фильмы про море, серьёзные разговоры и приключения. Оба не любили рано ложиться спать, книжки, где только одна любовь, манную кашу и Аделаиду Фёдоровну.

По вечерам Вовка часто приходил к Старому Капитану. Он крутил штурвал, смотрел на компас и слушал Истории. Их рассказывал Капитан. Истории были разные: про извержение нового вулкана на острове Тристан д\'Акунья, про Арктику, про ручного пингвина Сёмку, про плавания по Дуге Большого Круга, про Сингапур, тайфуны и последнего пиратского капитана Питера Гринхауза, который потом исправился и жил на маяке вдвоём с собакой по имени Ахтер-Буба.

Дом тоже слушал истории. Он впитывал их щелями высохших бревен вместе с дымом капитанского табака.

Иногда приходил Акулич. Капитан давал ему сардельку. Акулич хватал её поперёк туловища, уволакивал под нактоуз и там урчал от аппетита. Это урчание напоминало отдаленный шум судовых машин.

Однажды, во время Истории про голубого кита и подводную лодку, поднялся за окнами ветер. Это был августовский ветер – предвестник осенних ветров. Хлопали ставни. Звякали стёкла. Дом скрипел и шевелился. В квартире Петра Ивановича распахнулась форточка, и порыв ветра унёс со стола все жалобы, написанные за этот вечер. В квартире музыканта Соловейкина сама собой тихонько заиграла труба. Замигали лампочки. Акулич притих под нактоузом. А картушка в компасе, покачавшись, вдруг медленно пошла вправо, и курсовая черта сползла на два градуса к югу.

– Мы поворачиваем, – сказал Вовка.

– Ну и дела, – сказал Старый Капитан. – А может быть, это Акулич сдвинул нактоуз?

– Не сдвигал он, – сказал Вовка. – И я не двигал.

– Не мог же повернуться дом, – сказал Капитан.

– Лишь бы не узнал товарищ Кычиков, – задумчиво сказал Вовка.

Дочь Старого Капитана купила телевизор. Она долго вздыхала и жаловалась, что его некуда поставить. Вот когда этажерка стояла в том углу, где сейчас штурвал, в квартире было просторнее и уютнее…

Капитан послушал её речи, подымил трубкой и подарил Вовке штурвал и компас с нактоузом.

У Вовки дома был свой угол. В нем Вовка играл солдатиками, мастерил подъёмный кран и писал письма Сене Крабикову. Сюда же Вовку ставили за всякие провинности: просто другого свободного угла в квартире не было. Вовка прикрепил штурвал и поставил нактоуз.

– Ну вот, – сказала мама. – Теперь стояние в углу превратится для него в сплошное удовольствие.

– Не превратится, – успокоил отец. – Такие игры быстро надоедают.

Угол был на том же месте, что и в комнате Капитана. Только не на втором этаже, а на первом. Картушка покачалась и застыла. Курсовая черта снова замерла над делением двести тридцать пять градусов. Вернее, уже двести тридцать три. А ещё точнее – двести тридцать два с половиной.

Вовка любил разглядывать стены в комнате Старого Капитана. Любил морские карты, совсем не похожие на те, что в учебниках, любил фотографии пароходов. Любил даже большого крючконосого идола, которого Капитан привез из Африки. И только портрет бородатого человека не понравился Вовке.

Лицо бородатого человека было неприветливым. Одну щеку от глаза до губы пересекал шрам. Человек смотрел на Вовку (а может быть, мимо Вовки) угрюмо и неодобрительно. И Вовка прятал глаза.

Один раз он спросил:

– Это кто? Писатель?

– Нет, что ты, – сказал Старый Капитан.

– А кто? Путешественник?

– Путешественник? Да, пожалуй…

– Знаменитый?

– Ну, нет… Пожалуй, не знаменитый.

– Нисколько?

– Наверное, нисколько. Но какая разница? – сказал Старый Капитан.

– Если не знаменитый, тогда зачем он здесь? – сумрачно спросил Вовка. – Такой некрасивый и сердитый…

Старый Капитан удивлённо взглянул на Вовку. Потом долго смотрел на портрет.

– Нет, – сказал он уверенно. – Неправда. Это мой Лучший Друг. Лучшие друзья не бывают сердитые и некрасивые.