Наталья Дурова - Пегая Фомка

Дурова Наталья Юрьевна

Пегая Фомка

Наталья Юрьевна Дурова

Пегая Фомка

Когда-то говорили, что крысы снятся не к добру. Однако, проснувшись, я очень обрадовалась, что мне приснились крысы и вся история про пегую Фомку нашу маленькую дрессированную артистку. Послушайте же...

Белая, в чёрных и серых пятнах, она казалась чужой в своей колонии. Все крысы были серые-пресерые и большие, все боялись музыки и света, но считали себя необыкновенными. Ведь их крысиная колония находилась в самом настоящем цирке. Круглый барьер, который окаймлял рыхлый, усыпанный опилками манеж, служил неплохим жилищем. Здесь крысы построили себе домики, завели погреба, а ночами устраивали спортивные игры прямо на манеже. Всю ночь громадный манеж был в их распоряжении. Иногда здесь они казнили своих пленников. Это были белые крысы, сбежавшие от дрессировщика.

Строгими были законы крысиной колонии: только серые могли здесь жить. Недаром колония так и называлась - "Барьерная серость". Крысы очень гордились этим названием.

- Мы тоже цирковые, сжальтесь, - рыдали пленники.

- Ишь чего захотели, - говорила старая Бормочиха. В глухой и тайной крысиной колонии она была главной. - "Цирковые"! - зловеще передразнивала она и, прошелестев хвостом, изрекала: - Только купол у нас один. А жизнь - разная. Обождите, мы ещё подточим разные ваши там сооружения. Ну да ладно! Вы же, негодные, всем людям стараетесь создать отдых, а когда люди вместе смеются и веселятся, знаете что бывает? То-то! Казнить! Казнить пленников! Только мы даём людям настоящую работу. Они ловят нас, что-то спасают, злятся, пугаются, идут на разные уловки, чтобы от нас избавиться. Да, именно мы даём им работу!

Обречённые пленники пытались объяснить, что такая работа людям вовсе ни к чему. Но их никто не слушал. Ведь они попали в колонию "Барьерная серость"!

Раньше Фомка тоже кричала со всеми: "Казнить их!" Тогда она ещё была маленькой и тоже казалась серой. Теперь ей исполнился год, и шкурка её побелела, она стала пегой. Может быть, поэтому, похожая и на белых и на серых крыс, она старалась молчать. Но старая Бормочиха не спускала глаз с Фомки, и внучке приходилось повиноваться. Однако Фомка открывала рот беззвучно, только для виду.

А вечером, заслышав музыку, она тихонько прокрадывалась к щели и смотрела представление. Среди всяких животных тут были и крысы, похожие на тех самых пленников. Они творили нечто совсем непонятное. Поглядывали на большого кота, будто на паршивую мышь, и взлетали с ним вместе на сверкающем самолёте под самый купол цирка.

Фомка не могла скрыть своего восторга даже от Бормочихи. Она знала, что бабушка больше всего боится котов и уборщиц.

- Ну кот, конечно, это кот, - говорила старуха. - По хитрости и ловкости с ним никто не сравнится, но зато нас сам слон боится.

Потом сердилась на Фомку:

- Эх, горе! И откуда ты взялась, пегая?

Но по-прежнему терпеливо учила внучку быть осторожной:

- На промысел можно выходить, только когда стемнеет... Темно, тихо, а сиденья стульев, прижавшись к спинкам, застыли перед нами и стоят навытяжку. Они нас тоже боятся. Повтори...

Фомка пискляво повторяла за Бормочихой все правила, но, выходя на промысел, она лакомилась растаявшим мороженым, а после из пустого стаканчика устраивала себе тумбу. Тут и начиналось для остальных крысят весёлое представление.

Но маленькой артистке не хватало умения.

И Фомка решила прокрадываться к щели по утрам, когда без музыки и аплодисментов крысы учатся выступать.

Так она и сделала.

На манеже, на высоких подставках, стояло шестнадцать бутылочек. По ним важно шествовал кот, а между бутылок скользили крысы. После бутылки убрали, натянули канат. Крысы вереницей поползли по нему. Кот же, мягко наступая им на лапки, тоже плавно двигался по канату.

- Хорошо! Ах как хорошо! - воскликнула Фомка. И, не выдержав, выскочила из своей щели.

- Ты что же это, лентяйка, не репетируешь? Да ещё и вымазалась, раздалось над её головой.

"Выследила", - подумала Фомка и жалобно пискнула:

- Бабушка, я больше не буду!

Но вместо бабушки перед ней стоял дрессировщик. Фомка так растерялась, что даже не успела его укусить. Дрессировщик поднял её, усадил на высокую тумбу. Здесь Фомка окончательно растерялась. Крысы запищали - может, узнали в ней чужую. Но тут раздалась команда: "Вперёд!", и они, забыв о Фомке, поползли по канату. Фомка поспешила за ними. Она ползла и придумывала, что бы такое сделать необыкновенное. "Они все, эти белые крысы, должны меня признать. Я тоже храбрая, я нисколечки н-не б-боюсь к-кота!"

И, увидев над собой кошачью лапу, она вцепилась в неё зубами.

Кот взвыл и бросился бежать. Канат закачался, но крысы, точно зёрнышки неспелого колоса, крепко держались на нём.

- За что? С какой стати? Это оскорбление! - мяукал кот.

- Успокойся, друг мой, она, наверное, новенькая, - протянула большая белая крыса.

- Ну, знаете, ещё три таких новеньких, и я останусь безо всех четырёх лап! - Цирковой кот был образованным и прекрасно считал до четырёх.

Репетицию остановили. Принесли маленькую клетку. Первым в неё вошёл, прихрамывая, кот, за ним засеменили крысы.

- Иди, иди, не задерживайся, - кто-то подтолкнул Фомку.

И она очутилась в клетке вместе со всеми. Вскоре они были пересажены в другую, большую клетку, где находился красивый крысиный дом отдыха. Фомке всё это казалось необыкновенным. Специальные ванночки для купания. Кормушки, площадки для игр. Вот только погреба... Где они?

- Зачем? Ведь нам каждое утро и вечер приносят свежие продукты, объясняла ей большая крыса, а другие косились недоверчиво в её сторону.

Но Фомке белые крысы, все без исключения, казались теперь милыми и добрыми. Только кот пугал её. Он жил в той же большой клетке, хоть и не ночевал в домике. Кот там не умещался, поэтому спал на подушке у порога, и его устрашающее "кур-р-мяу", точно сквозной ветер, не переставало звучать целые сутки.

Однако кот вовсе не был похож на ветер, от которого холодеют лапки. Наоборот, зимой он заменял крысам печку.

- И его не заставляют вас ловить? - удивилась Фомка.

- Что ты! Мы же вместе работаем! Для людей.

При слове "люди" Фомка опасливо огляделась по сторонам и очень испугалась, увидев уборщицу. Испугалась, а потом удивилась. При дневном свете уборщица вовсе не была огромной чёрной тенью. У неё были синие глаза и круглые румяные щёки.

"О! Наверно, и мы просто от темноты стали серыми", - подумала Фомка.

- Ты отдохни, вечером спектакль, - советовали ей белые крысы.

Фомка попыталась задремать, и, странное дело, кошачье "кур-р-мяу" сквозь сон показалось ей музыкой.

А вечером, на представлении, Фомка едва не задохнулась от восторга. Манеж, будто огромный бриллиант, переливался всеми цветами радуги. Фомке даже показалось, что она сама - крохотная грань этого бриллианта, которая усиливает его блеск. Её лапки радостно вытанцовывали в такт вальса. Фомка почти не отличалась от ведущих артистов-крыс и вскоре даже оказалась в первой пятёрке, поэтому раньше многих попала на канат.

Но здесь - может, оттого, что над ней вновь появились кошачьи лапы, голова у Фомки закружилась, лапки выпустили канат, и она упала на опилки. Дрессировщик сделал вид, что ничего не случилось, а Фомка бросилась бежать. Неожиданно свет стал мешать ей. Он бил прямо в глаза, и Фомка, слепая от света, стыда и обиды, толкалась мордочкой в барьер.

Старая Бормочиха из щели зорко глядела на внучку. Ей хотелось запищать во всё горло: "Здесь, здесь, здесь!", но она сдерживала себя. Из-за Фомки она не могла рисковать всей колонией. И всё же Бормочиха не выдержала: когда около щели показался Фомкин хвост, Бормочиха зубами втащила Фомку в барьер.

После светлого, яркого манежа колония показалась Фомке совсем неприглядной: сыро, серо, скользко. Она едва различала в темноте дорогу и брела за Бормочихой, которую угадывала по монотонному шуршанию хвоста.

Бормочиха не бранила внучку. Она двигалась неторопливо, сопела и двигала челюстями. Но от этого Фомка чувствовала себя ещё более виноватой. Сопение бабушки казалось ей всхлипываниями. Потому Фомка не стала повторять обычное своё "больше не буду". Она нагнулась к сухой лапке старой Бормочихи, лизнула её и грустно прошептала :

- Прости! Там так хорошо! Прости...

Бормочиха молчала. Так и добрались они до своей норки, притихшие, точно возле крысоловки.

- Пускать тебя или нет? В нору, спрашиваю, пускать? - вдруг разворчалась Бормочиха. - Хорошо там, говоришь? Глупа ты, Фомка! Глупа. Не научила я тебя уму-разуму. Ведь там крысам ещё хуже, чем корабельным. Корабельная крыса тонущий корабль покинет, сбежит, а этих первый пожар испепелит. Ничего не останется от их сверкания. Мы же, покуда земля стоит, будем живы. Слышишь, живы! На то мы и есть серые крысы! Так пускать тебя или нет?

Фомка бросилась к бабушке. Сырой скользкий камешек подвернулся ей под лапки, и Фомка тяжело шлёпнулась подле Бормочихи.