Александр Немировский - Я — легионер. Рассказы

prose_history children Александр Иосифович Немировский Я — легионер. Рассказы ru ru LT Nemo FB Editor v2.0 15 March 2010 OCR "LT Nemo" 2010 6B058051-5EEA-42B1-AD26-1EE0CB6C201C 1.01 Немировский А. И. Я — легионер: Рассказы Центрально-Черноземное книжное издательство Воронеж 1968 Для среднего и старшего возраста Александр Иосифович Немировский Я — ЛЕГИОНЕР Рассказы Редактор Т. Давыденко. Художник Е. Пошивалов. Художественный редактор Л. Клочков. Технический редактор Р. Пленкова. Корректор З. Моисеева. Сдано в набор 27/IX 1968 г. Подписано в печать 18/ХII 1968 г. ЛЕ03466. Формат 60×84 1/16. Усл. печ. л. 6,51. Уч.-изд. л. 5,92. Цена 18 коп. Тираж 15 000 экз. Заказ № 9016 Центрально-Черноземное книжное издательство, г. Воронеж, ул. Цюрупы, 34. Воронеж, типогр. изд-ва «Коммуна», пр. Революции, 39 ДОРОГИЕ ЧИТАТЕЛИ! Понравилось ли вам содержание и художественное оформление этой книги? Просим вас присылать свои отзывы по адресу: г. Воронеж, ул. Цюрупы, д. 34, Центрально-Черноземное книжное издательство, редакция художественной и детской литературы.

Александр Иосифович Немировский

Я — легионер

Рассказы

Вместо предисловия

В этом году я взял на раскопки Сашу и Элю, воронежских школьников. В поисках рва, защищавшего Херсонес, они долбили каменистую землю Севастополя. Они были на экскурсиях, слушали лекции по эпиграфике (наука о надписях) и нумизматике (наука о монетах).

Но, кажется, самое интересное для них начиналось, когда садилось солнце и наш палаточный городок погружался в сон. Крадучись, они выходили наружу и, убедившись, что поблизости никого нет, закутывались в простыни и подвязывали кеды ремешками, вытянутыми из чьих-то брюк. Кажется, их не устраивало, что не осталось в живых ни одного херсонесита, что древний город лежит в развалинах и на плитах его улиц обрывки газет, окурки и прочий мусор, оставленный пляжниками. О как они ненавидели этих равнодушных к истории обывателей, норовящих стянуть кусок мрамора, чтобы усесться поудобнее. Между собой они называли их «варварами» или «троглодитами», а услышав их неизменный вопрос: «Много золота выкопали?» — смеялись им в лицо. Они не понимали, как можно играть в карты на плитах древней базилики или положить купальник на коринфскую капитель. Они были патриотами Херсонеса. Простыни превращались в хитоны, кеды в сандалии, английские булавки в фибулы. Они просили называть себя не Сашей и Элей, а Тимоном и Архесо.

…Я шёл за ними, прячась за колоннами. Тимон опирался на посох. Архесо поддерживала почтенного старца за локоть, как подобает верной спутнице. На берегу Понта Эвксинского (то бишь Чёрного моря) херсонеситы оживились. Набрав камней, они стали швырять их в волны. Может быть, они отражали нападение вражеских кораблей. Тех самых, которые проплыли мимо Херсонеса в Каламиту. Безвестный художник с удивительным искусством вырезал их контуры на камне, во внутренней части башни. Мы были одними из первых, кто видел этот удивительный памятник.[1]

Потом они вышли на улицу, раскопанную ещё в прошлом веке Костюшко-Валюжиничем. Лунный свет искажал расстояния, и улица казалась бесконечной. Плеск волн и треск цикад напоминали шум толпы, заполнившей агору. И можно было подумать, что в отверстие древних песочных часов попал камешек и время остановилось.

У постамента статуи Аполлона, что на перекрёстке, дети вскинули руки и прокричали: «Хайре!» Я засмеялся. Греки никогда не обращались с таким приветствием к богам.

— Там кто-то есть, — сказал Тимон, оглядываясь.

— Тебе показалось, — успокоила его Архесо. — Троглодиты разошлись по домам.

И они снова шли, болтая и смеясь, эллины золотого века. Скифы ещё кочевали в своих степях, персы не опомнились после Саламина, калабрийские сосны ещё не были срублены на мачты римских трирем. Стены Херсонеса можно было не укреплять. Камни, вытесанные в Таврских горах, легли по склону холма и приняли очертание театра.

Они сели на единственную сохранившуюся скамью и, подперев подбородки кулачками, смотрели туда, где должна была находиться ещё нераскопанная скене (сцена.) Христианская базилика легла всей своей тяжестью на место «бесовских зрелищ» и скрыла его от взоров тех, кто поклонялся Христу.

Дети сидели молча. Не знаю, видели ли они неистовую Медею в исполнении заезжего афинского актёра, или, может быть, присутствовали на церемонии чествования Диофанта, освободившего родной им город от скифской угрозы, или они слышали рёв голодных зверей и крик бросаемого на съедение мученика.

Каждый возраст воспринимает историю по-своему. Эле и Саше дороги не факты, не проблемы, а возможность перешагнуть через пропасть времени и ощутить себя гражданами Афин, воинами Ганнибала, соратниками Спартака. Надо ли мешать этой детской игре и с рассудочностью взрослого разрушать иллюзии и мифы детства? Не лучше ли стать её участником, возглавить и направить её?

Так я стал римским легионером. Вместе с бывшим мимом Перценнием в дни, свободные от учений, на берегу бурного Савуса я месил липкую и жирную глину. Черепицы с клеймом VIII легиона — моя работа. Дорога, следы которой открыты археологами, построена мною. Я читал Эпикура и Лукреция, поэтому затмение луны не могло меня напугать, как оно напугало моих друзей. Я бежал к варварам и исчез. Я стал клиентом жадного и невежественного Кассиодора. Фундамент инсулы, в которой я жил, вы можете видеть в Риме и теперь. Вы сумеете проследить путь моих унижений по эпиграммам Марциала. Ибо я его двойник.

Я был купцом Аполлонием и, сопровождая юную Ильдико, совершил путешествие к безбожным гуннам. Если вы не верите, что Аттила был таким, каким я его описал, обратитесь к трудам Аммиана Марцеллина и Иордана. Вы поймёте, что я ни в чем не отступил от истины.

Я был беглым рабом Андроклом, эфебом Гераклионом, учителем Ахеем, этрусским мальчиком Пуленой. Я страдал от жажды в пустыне, плакал от несправедливости, мстил угнетателям. Воображение открывало мне дорогу в невыдуманные страны и сталкивало с людьми, о которых я слышал или читал.

Те, кого я приглашаю в Паннонию, Афины, Рим, Сицилию, Херсонес, могут заинтересоваться, где в нарисованных мною картинах и образах вымысел, а где описание действительных событий и лиц. Для этого придётся проделать ту работу, какую проделал я. Каждодневный труд историка над источниками, кропотливое изучение надписей и рисунков на камне или металле, рукописей на папирусе или пергаменте, монет, черепков, орудий труда может показаться кое-кому делом скучным, неинтересным. Но именно в этих надписях, монетах, черепках заложена правда жизни, из которой рождаются образы художественных произведений.

Автор

Уголёк

Видели ли вы, как горит пастушья хижина? Пламя охватывает закопчённые брёвна и красными языками пробивается сквозь кровлю. В его рёве слышится торжествующая ярость вольнолюбивой стихии, веками томившейся в каменных эргастулах[2] гончарных и плавильных печей, за железными решётками очагов, в тесноте и во мраке глиняных светильников. В него подливали масло каплями. Его кормили впроголодь углями или жалкими щепками, а ему для насыщения мало Терцинских лесов.[3] Оно может поглотить весь мир.

Огонь не только могуч. Он хитёр. Кто его осудит за это?! Что остаётся делать тем, кого хитростью и обманом заставляют работать на других! Выпал из очага крошечный уголёк и притаился под золою. Не заметил его хозяин и ушёл. Стали тлеть половицы. Занялись стены. И вот уже весь дом объят огнём!

Вот с такого уголька всё началось у нас в Энне. Только пожар охватил не пастушью хижину, не деревню, не город, а огромный остров — Сицилию. И длился он не час, не день, даже не год, а целых шесть лет. Чтобы потушить его, понадобились усилия десятков тысяч римских легионеров, но, угаснув в одном месте, пламя вспыхивало в другом, в третьем, четвёртом — в Греции, в Испании, в самом Риме.

Тогда я был рабом Антигена и обучал грамоте его детей. Как учителю, мне жилось лучше, чем многим, да и Антиген, право, был не худшим из господ. У меня была своя каморка. Днём я мог выходить за ворота усадьбы. Близость к детям избавляла меня от унизительных наказаний. Впрочем, мой господин прибегал к ним вообще редко, предпочитая отсылать строптивых рабов на мельницу. В доме нашем не было палача.