Алексей Пантелеев - Земмель

Пантелеев Алексей Иванович (Пантелеев Л)

Земмель

Алексей Иванович Пантелеев

(Л.Пантелеев)

Земмель

Двадцать девятого апреля, в пятницу, мы с Элико вернулись из Эрфурта в Берлин. Накануне, двадцать восьмого вечером, спустились в гостиничный ресторан выпить чаю. Небольшой ресторанный зал был переполнен, однако наученные четырехдневным опытом мы сразу после обеда закрепили за собой наш столик, и сейчас на его белоснежной скатерти лежала симпатичная карточка с четкими черными буквами: RESERVIERT.

Когда мы входили в ресторан, я заметил у входа круглолицего, плотного, лет за тридцать человека. Сначала я подумал, что это метрдотель, но потом вижу - нет: стоит, ждет, когда освободится столик. В ГДР и вообще на Западе нет такой привычки, когда со спокойной совестью подходят к занятому одним или двумя посетителями столу, спрашивают: "Не занято?" - и, не дождавшись ответа, опускаются на свободный стул. Свободных мест в ресторане было много, но свободных столиков не было, и круглолицый румянощекий товарищ терпеливо стоял у входа и с достойной неторопливостью, но вместе с тем и с плохо скрываемой надеждой поворачивал голову то направо, то налево, а то даже, слегка вытягиваясь, вглядывался куда-то в глубину зала. Но, как это обстоит и во всем остальном, ужинать немцы любят основательно. Это не наши командированные, заскакивающие в гостиничный буфет запить кефиром сосиски в целлофановых торбочках. Столики в ресторане не освобождались.

Нам подали чай, бутерброды, пирожное. Мы уже ели.

Я сидел лицом к дверям, и видеть муки этого несчастного изголодавшегося человека мне стало наконец невмоготу. Я предложил жене пригласить его за наш столик.

- Конечно, зови, - сказала она. И я, привстав, стал махать ему рукой жест, который он сразу понял и оценил. Протолкавшись к нашему столику, он очень мило улыбнулся Элико, шаркнул при этом ножкой, потом улыбнулся и мне и тоже слегка шаркнул, а я сказал ему по-немецки, чтобы он садился.

Он с той же достойной улыбкой поблагодарил, опустился на предложенный стул, и мы сразу почувствовали, что это какой-то не совсем такой немец.

Лицо у него было простое, немецкое, круглое, розовощекое, улыбался он, как я уже сказал, очень мило, но при этом был на нем какой-то чуть-чуть комичный лоск. В дверях он стоял покорно, а стоило ему сесть, и осанка его стала совсем другой. Все десять толстеньких пальцев его легли на белую скатерть, как на клавиатуру рояля. На пальцах блистали золотые кольца с камнями. Камень сверкал и на галстуке. Позже Элико сказала мне, что так могут сверкать только бриллианты.

У столика возник молодой обер.

Поигрывая бриллиантовыми пальцами, наш сосед - тоже как-то не так, с той же милой улыбкой, но вместе с тем с каким-то непомерным глубокомыслием и с не подобающей случаю важностью - изволил произнести:

- Один раз татар и бутылка мозельвейна.

С хорошей солдатской четкостью обер повторил: "Ein Mal Tatar und, ne Flasche Moselwein", чиркнул в блокнотике, переставил что-то на столе и с той же аккуратной проворностью исчез.

- Уф-ф, - сказал наш сосед, упираясь пальцами в стол. - Только что приехал. Чертовски хочу есть.

Я поинтересовался: издалека ли?

- Дюссельдорф.

- Дюссельдорф? Но это ведь Федеративная республика.

- Да. Разумеется. Не Восточная.

Я объяснил Элико, что наш сосед - западный немец.

- Очень приятно, - сказала она ему с улыбкой.

- Как же вы ехали? Каким поездом?

- О нет. Я прибыл не на поезде. Авто. У меня "опель-дипломат". Двести километров в час, - сказал он, посмотрев по очереди на меня и на жену. Вероятно, он ждал, что я скажу: "О-о!"

Я знал, что "опель-дипломат" - это что-то умопомрачительное, сверхлюксовое, но говорить "О-о!" не стал. Неважное знание немецкого языка позволило мне выразить то, что я хотел узнать, в наипростейшей форме:

- Кто вы такой?

- Чем я занимаюсь? Я работаю с текстильными машинами.

- Специалист по текстилю?

- Нет. Текстильные машины. Производство текстильных машин. У меня несколько фабрик. В Дюссельдорфе, в Штутгарте, в Кёльне.

Сохраняя на лице внимательное и уважительное выражение, я сказал по-русски Элико:

- Ты сидишь за одним столом с капиталистом. У него в Западной Германии несколько собственных фабрик.

- А я, представь себе, сразу поняла, что он не из здешних, - сказала она, все так же улыбаясь соседу.

Откуда и зачем приехали мы, наш сосед узнать не поинтересовался. Я сам ему сказал, что мы - из Советского Союза.

- О да, - кивнул он. - Я бывал в России. В Одессе, в Иванове, в Серпухове.

- А мы - из Ленинграда.

- Нет, там я не был.

Он так и сказал: там. Dort.

Я внимательно посмотрел на него. Ему не было сорока. Тогда, в сорок первом и сорок втором, он еще не бегал в школу. (Такие мысли у меня довольно часто мелькают: делаю перерасчет на военные годы. Этому, розовощекому, с брюшком и бриллиантами, тогда было четыре годика.)

Я не все понял из его дальнейшего рассказа. Понял, что к нам в Союз он ездит по своим торгово-промышленным делам: заключает или пытается заключать договоры на поставку своих текстильных машин.

Я спросил, что он окончил. Закончил два института. Читает ли он, остается ли у него время читать не только специальную, техническую, но и художественную литературу?

- Да... читаю... разумеется. Но, увы, не слишком много.

- Но ведь в западногерманской литературе так много чудесных мастеров.

- Разумеется. Очень много. Например?

- Ну, например, Генрих Бёлль.

- Как? Генрих Бёлль? Да, да, разумеется, Бёлль.

Понимаю, что Бёлля он не читал. А в эту минуту ему и вообще было не до художественной литературы. То и дело голова его сама собой на несколько градусов поворачивалась в ту сторону, откуда должен был появиться официант. Надо сказать, что и сам я - правда, с некоторой опаской - ждал появления обера. Дело в том, что уже много лет я - непьющий. Все, что можно было выпить и даже, пожалуй, чуть-чуть больше, чем можно, я постарался выпить до того, как обзавелся семьей. Теперь я не пью совсем. И объяснять этому фабриканту из Дюссельдорфа, если бы он вздумал потчевать меня своим мозельвейном, почему я не хочу и не могу с ним выпить, - дело неинтересное и малопродуктивное.

Но вот появился наконец и официант, подкатил свой походный стеклянный буфет на колесиках, на котором стояло довольно много всяких необходимых предметов, в том числе аппетитно поблескивающий, плотно закрытый мельхиоровый судок, а также бутылка доброго, старого мозельвейна с несколько потрепанной и потемневшей от времени этикеткой.

Бутылка была с легким шумом откупорена, горлышко ее было вытерто чистой салфеткой, доброе, старое вино на три четверти наполнило хрустальный бокал.

Все опасения мои оказались напрасными. Никто и не вздумал меня подбивать, угощать или втравливать. Да и вообще я думаю, что в эту минуту наш сосед просто не видел нас. Все его внимание было устремлено к стеклянному столику и к рукам официанта. Тот, с той же пристойной лихостью, поставил перед ним, предварительно слегка протерев салфеткой, большую столовую тарелку, выставил прибор, расставил на столе какие-то баночки, флаконы и перечницы. Затем четким и торжественным движением руки он поднял над мельхиоровым судком куполообразную крышку, и оттуда, к моему удивлению, не вырвались, как можно было ожидать, клубы пара, а наоборот, хлынул какой-то малосимпатичный и даже противный, холодный с металлическим привкусом запах.

Не прибегая к помощи ложек, лопаток или специальной вилки, официант просто перевернул над тарелкой судок и вывалил оттуда на белый с голубым ободком фаянс порядочную кучу нежно-красного сырого говяжьего фарша.

Да, это было сырое мясо. Хороший говяжий фарш. Дай бог такой фарш на каждый день каждой хозяйке!

Но, любопытно, что же он будет с ним делать, с этим фаршем? Жарить на какой-нибудь портативной жаровне или спиртовке, как жарят в некоторых ресторанах, на глазах у публики, шашлыки или бефстроганов?

Нет, никаких жаровен и спиртовок не было.

Мы уже допили свой чай. Расплачиваясь с официантом, я не мог отвести глаз от нашего соседа.

Честно говоря, смотреть на него в эту минуту было страшновато. Голубые глаза его помутнели, налились кровью. И все-таки он пытался улыбаться. Улыбаясь, он придвинул к себе тарелку с мясом, сделал в этой кроваво-красной куче углубление, нечто вроде маленького кратера, по очереди вылил и высыпал в этот кратер содержимое всех баночек и флаконов и стал тщательно, не жалея сил, с некоторой даже одышкой перемешивать эту лиловато-алую, запахшую уксусом, перцем и еще какими-то специями массу.

- Was ist das? - спросила у него Элико, и в голосе ее мне послышались нотки ужаса.

- Was ist das? - переспросил он, глядя на нее мутными глазами. - Wissen Sie denn nicht?

- Nein.

- Das ist Tatar.

- Это называется татар, - перевел я.

А наш сосед, господин из Дюссельдорфа, замесив как следует мясо, взял за тонкую ножку свой хрустальный бокал, поднял его на уровень глаз, кивнул Элико, кивнул мне, сказал, улыбаясь: "Prosit!" и медленно, с легким причмокиваньем вылил в себя его содержимое.