Мэри Стюарт - Людо и его звездный конь

Мэри Стюарт

Людо и его звездный конь

Глава 1. ДО́МА

Эта история произошла давным-давно с мальчиком по имени Людо, хотите верьте, хотите нет. Мне ее рассказал внук самого Людо, и лично я верю каждому слову. Но ты, Амелия, суди сама.

Людо Шпигелю исполнилось одиннадцать лет, и жил он в Баварии, в маленькой горной деревушке под названием Оберфельд. Гер Шпигель, отец Людо, был очень беден. Три козы и одна корова — вот и всё его имущество, и больше — ничего, не считая жены и cына. Даже старая рабочая лошадь и бедный домик, где он жил, принадлежали не ему, а королю, и вся долина, и вся земля были королевские.

Гер Шпигель плотничал и тем зарабатывал на жизнь. Даже деревья сам рубил и на старом мерине Ренти тащил их волоком с горы, потом распиливал, складывал и оставлял сушиться на дворе. Он славился как плотник по всей округе: не нашлось бы в Оберфельде дома без его мебели. Даже доктор Кайнц из далёкого Нидерфельда попросил отца Людо сделать ему стол; а однажды гер Шпигель вырезал сиденье для церкви, которое, как сказал священник, подошло бы и для замка самого короля. Но работа шла медленно, давалась нелегко и, конечно, занимала много времени, поэтому геру Шпигелю приходилось еще и подрабатывать, чем придется. Летом они с Людо (на самом деле его звали Людовик, так же как и короля) покидали свой дом и переезжали в горы — они брали с собой коз и скотину со всех ферм в долине. Там всегда ярко сверкало солнце и было вдоволь травы и воды, на этой летней ферме — Альма она называлась. Два раза в день все коровы приходили с пастбищ на удой, отец Людо с другими работниками делали из этого молока сыры, складывали их на хранение, а потом сносили на продажу в долину. Тяжелая это работа — сыры варить: в ангарах с дымящимися чанами, да и коров доить не легче. Людо еще не мог помогать — по малолетству. Целыми днями он пас на горе коров и коз и следил, чтобы они не отбивались от стада. Любил он лето.

Но лето кончалось, и жизнь становилась жестокой и трудной. Каждый год в середине сентября, когда на травы выпадала тяжелая роса и сонные бабочки дрожали над голубой скабиозой и серебристым чертополохом, скотина устало спускалась вниз по крутым горным тропам к зимнему жилью в долине, мелодично звеня колокольчиками. В это время в деревне шел праздник — что-то вроде нашего Праздника Урожая: играла музыка, народ танцевал, благословлял скот, и на короткое время жизнь наполнялась весельем и красками. А кончалось празднество, скотина тянулась на скотные дворы, расположенные на нижних этажах домов, и Ренти вместе с козами запирали на долгие зимние месяцы. Отец Людо проверял запасы дров, сложенные под крышей, отбирал для работы хорошую высушенную древесину, и хозяйство готовилось к зиме.

Потом выпадал снег. Такого снега ты никогда не видела. Ляжешь, бывало, вечером спать и начнет мести; в небе весь день темным-темно. А утром проснешься — солнце, и какое солнце! Прямо огонь в синем небе — больно смотреть. Солнце отражается от снега, и снег тоже слепит своей белизной, и на нем — четкие голубые тени. Но дома различить можно, потому что сугробы на них имели форму домов. И ёлки тоже различишь — они стояли, как колонны, и на них, словно огоньки в Рождество, искрился снег. А больше ничего не видать — всё исчезало под снегом: дороги, ручьи, поля. Приходила зима, и снег покрывал всю долину.

Но чем-то зима казалась даже лучше лета — люди доставали зимнюю обувь и выходили на снег. Людо даже не мог решить, что ему больше нравится — валяться на солнце в Альме и часами смотреть на пасущихся коз или лететь с горки по скрипящему сверкающему снегу также быстро, как в золотых санях, запряженных четверкой серых коней, пролетал король.

Но зима случалась и жестокой. Набегаешься за день по снегу на солнце, ляжешь вечером спать, а ночью проснешься, услышишь негромкий звук — будто пёс за окошком скулит. Но нет — пёс лежит, свернувшись рядышком в одеялах. А то — северный ветер, злой зимний ветер, несущий вьюгу, толстые кружащиеся снежинки, затмевающие весь мир, наносящие в долинах глубокие сугробы и, что хуже всего, спускающий с гор огромные стремительные потоки снега. Это были лавины; они сметали на своем пути всё — дома, скот, людей — и погребали их так глубоко, что потом не увидишь до самой весны. И только, когда снег таял, мёртвых находили и хоронили.

И вот, как раз в такую ночь и начинается история Людо.

Всю неделю валил снег, так что очертания деревни и долины стали мягкими и размытыми. А в доме у Шпигелей тепло, даже душно, потому что открыть окно при такой погоде мог только безумец, и Людо с отцом почти весь день провели в углу у большой печки за своими зимними занятиями.

Но сначала, Амелия, я хочу описать тебе их дом, потому что такого ты никогда не видывала и не увидишь, хотя в Баварии до сих пор сохранились эти деревянные развалюхи, что сейчас скорее напоминают хлев, а ведь некогда они служили домами, и в одном из них жил Людо. Дом Шпигелей был деревянный и двухэтажный. На первом этаже зимой жила скотина; в одной половине располагалось стойло, но лучше назовем его хлевом, а другая служила амбаром — там хранился корм для скота и продукты для семьи, например, картошка, бочки с кислой капустой, которую они называли sauerkraut, гирлянды твердой копченой колбасы и мука. Еще там хранились инструменты гера Шпигеля, его банки с клеем и олифой и поленница высушенного дерева — для мебели. В одном углу стояла полная до краев коробка с чем-то, что походило на сухие корни деревьев и узловатые обломанные мертвые ветки. Вообще-то, именно они в ней и лежали, ведь кроме того, что герр Шпигель делал прекрасные столы и стулья, он еще очень любил вырезать по дереву, и почти каждый зимний вечер, когда работа была закончена и фрау Шпигель садилась к печке за шитье, Людо с отцом тоже подсаживались к печке и вырезали из дерева гномов, коз и серн. Они надеялись продать их летом и выручить еще немного денег.

Правда, фигурки Людо продавались плохо, если отец не доделывал их за ним, потому что, как говорил отец, пока не научишься разговаривать с теми, кого вырезаешь, и слышать, что они тебе отвечают, никогда не станешь настоящим резчиком.

Людо не вполне понимал смысл этих слов — хотя герр Шпигель, конечно, и бормотал что-то («себе под нос», как выражалась мать Людо, сверкая очками в отсветах печного огня), Людо никогда не слышал, чтобы маленький деревянный гномик или эльф проронили хотя бы словечко. Но надо признать, что, когда герр Шпигель заканчивал свои фигурки и вешал их на стену до весны, они смотрелись, как живые, — будто и впрямь готовы спрыгнуть на пол и отправиться по своим делам, как только семья уляжется спать. И хотя у фигурок Людо оба глаза, нос и рот были вырезаны там, где положено, его гномы оставались просто кусками сосновых корней, у которых не было никаких дел.

Но Людо продолжал вырезать и жалел, что ему не разрешают помочь отцу с чем-то более полезным, например, со столами и стульями. Правда, у Людо не получалось работать со стамеской и рубанком, и после того, как он несколько раз порезался и испортил хорошие куски дерева, ему запретили даже браться. Но лично я считаю так: у Людо не выходило из-за того, что он слишком страстно желал, чтобы у него получилось и брался за непосильную работу. Однако герр Шпигель нетерпеливо качал головой и спрашивал вслух, за что его наградили таким безруким сыном, а фрау Шпигель поджимала губы над своим искусным шитьем и отвечала, что не все рождаются с хорошими руками, но даже и от Людо иногда бывает помощь. И бедный Людо вешал голову и всем сердцем желал научиться делать хорошо хоть что-нибудь и помогать родителям, и может быть, в один прекрасный день услышать, как люди в деревне скажут: «Вон идет мальчик Шпигелей, такая умница», как они говорили об Эмиле, сыне булочника, и о Гансе из кузницы и даже о его друге Руди, который однажды заработал серебряную монетку за то, что показал королевским охотникам, куда побежал олень. Но никто не собирался говорить ничего подобного о Людо Шпигеле, который никогда не ходил в школу и ничего не умел — только носить дрова и воду, кормить скотину, чистить стойло, чинить сбруи, точить отцовский инструмент, размешивать клей, обтирать кисти, сортировать гвозди и подметать стружки… И вот, трудясь над каким-нибудь неподатливым сосновым корнем, (ведь лучшие материалы, конечно же, предназначались для отца) Людо мечтал, как однажды станет настоящим резчиком и будет делать такие красивые вещи, что они сгодятся никак не меньше, чем для замка самого короля.

А вообще из всей работы (не считая резьбы по дереву, которая на самом деле заменяла игру) Людо больше всего нравилось кормить животных. Не столько корову — тупое создание, или коз — эти были умны, но всегда злоупотребляли твоей добротой, щипались, выскальзывли из своих ошейников, и поймать их — ох, как нелегко. Нет, не их. Людо любил старого мерина Ренти, которого знал всю свою жизнь. Ренти был старше Людо, ему уже минуло семнадцать лет, а для рабочей лошади это — весьма преклонный возраст. Да, Ренти служил настоящей рабочей лошадью; все он делал: и вспахивал крохотное поле герра Шпигеля, и тянул с горы бревна на распилку, и возил на телеге распиленную древесину, а затем и готовую мебель и много чего еще. Так он работал четырнадцать лет, но за последние три-четыре года стал заметно сдавать. Однажды на него покатилось бревно и сильно ушибло переднюю ногу. К счастью, перелома не произошло, но с этого дня нога уже не сгибалась и Ренти стал двигаться гораздо медленнее. Поэтому скоро, может быть, следующим летом, сказал герр Шпигель, им придется взять другую лошадь. Ни мать, ни отец ни словом не обмолвились о том, что случится с Ренти, но Людо знал: отец не сможет кормить двух лошадей, а значит Ренти уведут и убьют. Поэтому каждый день, после того, как Людо задавал скотине корм, он приходил кормить Ренти и потом сидел и разговаривал с ним.