Хью Лофтинг - Опера доктора Дулиттла

Хью Лофтинг

Доктор Дулиттл и его звери

Опера доктора Дулиттла

Часть первая

Глава 1. Зоомагазин

После того как Блоссом бросил свой цирк на произвол судьбы и Джону Дулиттлу пришлось всерьез взяться за ведение дел, доктора пригласили на гастроли в Лондон. Хозяева самых больших увеселительных садов хотели, чтобы у них выступила знаменитая «Пантомима из Паддлеби».

Но касса цирка была пуста, Блоссом украл все, что заработал цирк в Манчестере, и пришлось друзьям выступать в маленьких городках, чтобы расплатиться с долгами и собрать денег на дорогу до Лондона.

Вся цирковая труппа состояла теперь из Мэтьюза Магга, который вел представление и объявлял номера, силача Геракла, поднимавшего тяжести на потеху публике, акробатов братьев Пинто и клоуна Хоупа. Теодора, жена Мэтьюза Магга, шила костюмы и готовила еду. Кроме них доктор пригласил нового смотрителя зверинца. Это был толстый добродушный мужчина средних лет. Звали его Фредом.

Зверинец был небольшой. В нем остались лев, леопард, слон и американский опоссум, которого раньше Блоссом выдавал за кровожадного хищника харри-гарри. Но гвоздем программы был конечно же двуглавый африканский зверь тяни-толкай.

Они ездили из города в город в ярко раскрашенных фургонах, на которых крупными буквами было написано: ЦИРК ДОКТОРА ДУЛИТТЛА. Вместе с доктором в фургоне путешествовали его друзья: пес О’Скалли, поросенок Хрюкки, сова Бу-Бу, утка Крякки и белая мышь.

Времена для цирка настали нелегкие, поэтому было даже хорошо, что труппа оказалась такой маленькой, иначе трудно было бы заработать на пропитание.

Артисты не получали жалованья, а делили прибыль — конечно, когда она была. Случалось, и нередко, что дела шли неважно, и тогда все сидели без гроша и радовались, если удавалось пообедать. Несмотря на это, из цирка никто не ушел, и доктору никогда не приходилось выслушивать нарекания или распекать кого-либо из артистов, а артисты во всем доверяли доктору Дулиттлу и надеялись, что он сумеет поставить цирк на ноги. И в конце концов наступил день, когда их надежды оправдались, и доктор воздал им за доверие сторицей.

Но это будет позже, а пока Джон Дулиттл ломал голову над тем, чем бы привлечь разборчивую лондонскую публику. И, как это часто бывает, все началось с ничем не примечательного случая.

Как-то вечером цирк приехал в небольшой городок. Артисты дружно взялись за работу, поставили шатры, сколотили помосты. Когда все было готово к завтрашнему представлению, доктор с Мэтьюзом Маггом вышли прогуляться. О’Скалли увязался за ними. Они бродили по улицам, глазели по сторонам. На площади им встретился кабачок. На тротуаре у дверей стояли столики. День выдался жаркий, и доктор с Мэтьюзом решили присесть и выпить по стаканчику пива.

Они сидели и отдыхали, когда вдруг услышали птичье пение. Голос был очень мягкий и таинственный, он звучал то тише, то громче, судя по всему, пел удивительный мастер своего птичьего дела, так как ни одна трель в его песне не повторялась.

Доктор был большим знатоком птичьего пения и даже когда-то написал книгу о соловьях и певчих дроздах.

— Ты слышишь, Мэтьюз? — спросил доктор своего спутника.

— Замечательно поет, — с восхищением сказал Мэтьюз Магг. — Держу пари, что это соловей. Должно быть, он сидит вон там, на тех больших тополях около церкви.

— И непременно проиграешь пари, — ответил доктор. — Это вовсе не соловей, а канарейка. Просто она подражает соловью. Наверное, она когда-то слышала его пение. Я совершенно уверен, что это голос канарейки. Прислушайся, сейчас она передразнивает черного дрозда.

Так они сидели за столиком, наслаждались теплым вечером и пением канарейки, которая подражала то малиновке, то щеглу, то зяблику, то мухоловке. Вдруг доктор Дулиттл сказал:

— А знаешь, Мэтьюз, было бы совсем не плохо взять к нам в цирк канарейку. Я уверен, что она быстро подружилась бы и с людьми, и с животными. Конечно, нехорошо держать птиц в клетке, но, если она захочет, мы будем ее выпускать на прогулку. Давай-ка пройдемся вдоль по улице, может быть, нам удастся увидеть того, кто так замечательно поет.

Доктор и Мэтьюз Магг допили пиво, расплатились с трактирщиком и зашагали по направлению к церкви. Наконец они остановились перед витриной зоомагазина, где продавали разных птиц и мелких зверушек. Доктор сказал:

— Именно здесь сидит в клетке та канарейка, что нам пела. Бедняжка! В зоомагазинах продавцы никогда не ухаживают за птицами как следует, держат их в тесноте и редко чистят клетки. Я стараюсь обходить зоомагазины стороной.

— Почему? — удивился Мэтьюз.

— Да потому, — ответил Джон Дулиттл, — что звери и птицы сразу же меня узнают и просят купить их. Они знают, что у меня им будет лучше, чем у кого-либо. А у меня нет денег, чтобы купить им свободу. Вот и сейчас у меня осталось в кармане всего три шиллинга.

Доктор сунул руку в карман и вытащил оттуда три серебряные монеты, грустно посмотрел на них и уже собрался уходить, когда птица снова запела.

Доктор Дулиттл остановился в нерешительности и снова грустно взглянул на три серебряных кружочка, лежавших у него на ладони.

— Как хорошо она поет! — тихо сказал он.

— Так купите ее, если она вам так нравится, — предложил Мэтьюз.

— Во-первых, это наши последние деньги, — ответил доктор. — А во-вторых, стоит мне зайти в магазин, как птицы, кролики и морские свинки тут же бросятся уговаривать меня купить их, а мне придется их огорчить. А я от этого сам огорчаюсь. Лучше нам уйти.

— Давайте я зайду в магазин, — вызвался помочь Мэтьюз. — Меня звери не знают, и я без хлопот куплю канарейку.

Он взял у доктора деньги, вошел в магазин и через минуту вернулся. В руке он держал закрытую бумагой клетку.

— Вот ваша певунья, — сказал он и протянул клетку доктору.

— Спасибо, Мэтьюз, — поблагодарил его доктор. — А теперь нам пора домой. Теодора и Крякки небось уже ждут нас к ужину.

Когда доктор Дулиттл возвратился в свой фургон, он первым делом снял бумагу с клетки. Затем он долго разглядывал сидящую внутри птицу. Наконец он захохотал:

— Ха-ха-ха! Мэтьюз, поди сюда! Кого ты нам купил?

— Птицу, — ничуть не смутился Мэтьюз. — Продавец сказал мне, что это зеленая канарейка.

— Конечно, это зеленая канарейка, — не стал спорить доктор. — Но продавец всучил тебе самочку, а самочки, кик известно, не поют. У канареек поют только самцы.

Может быть, и так, господин доктор, — оправдывался Мэтьюз, — Но та, которая пела, стоила пятьдесят шиллингов, а вы дали мне всего три. И то, думаю, слишком дорого за такую пичугу. Хорошего голосистого петуха можно купить всего за шиллинг.

Доктор только улыбнулся в ответ. Он не мог сердиться па Мэтьюза Магга за то, что тот купил птицу, которая не умела петь. Как-никак последние три шиллинга были потрачены не зря — на них купили свободу маленькому живому существу. Тем более что неизвестно, сколько еще пришлось бы томиться канарейке в зоомагазине, ведь люди охотно платят деньги только за певчих птиц.

После ужина доктору пришлось заняться цирковыми делами. Вернулся он поздно и устало рухнул на стул. Тут же на него насела сова Бу-Бу, которая прекрасно знала арифметику и ведала всеми счетами цирка.

Они долго, очень долго вели самую скучную на свете беседу — о деньгах и цифрах. И вдруг послышалось тихое щебетание.

— Боже! — воскликнул доктор. — Что это такое?

Пение звучало все громче. Доктор повернул голову и увидел, что поет та самая канарейка, за которую Мэтьюз Магг заплатил три шиллинга.

Для любого другого человека это было бы обычным пением канарейки. Но для доктора это была настоящая песня: он понимал, о чем поет канарейка. А канарейка пела о жизни в неволе, о свободе, о несчастной любви.

…Прощальный взмах крыла — и милый улетел…

Джон Дулиттл встал со стула и подошел к клетке. Зеленая канарейка смолкла и выжидательно смотрела на доктора.

— Мне казалось, ты самочка, — неуверенно сказал доктор Дулиттл.

Канарейка ответила:

— Вы не ошиблись, я самочка.

— Но ты же поешь!

— Почему же мне не петь?

— Потому что все знают: самочки не поют! — воскликнул обескураженный доктор.

Маленькая зеленая пичуга разразилась долгой трелью — так она смеялась.

— Опять все та же старая глупая история, — сказала она. — Все эти глупости выдумали самцы. У нас, у самочек, голоса намного лучше. Но самцы боятся уступить нам первенство в чем бы то ни было и поэтому не разрешают нам петь. А если кто-то нарушит запрет, то на него бросается вся стая и пребольно клюет. Несколько лет тому назад мы даже объединились, чтобы бороться за свои права. Мы назвали наше движение «Равноправное пение». Но нам очень трудно бороться, потому что пожилые канарейки, а прежде всего старые девы упорствуют и говорят; пение — дело не женское, место самочки — в гнезде, на яйцах. Сами знаете, какие глупости они городят, наверное, у людей точно так же. Именно поэтому до сих пор считают, что самочки канарейки не поют.