Владимир Даль - Cказка о воре и бурой корове

Владимир Иванович Даль

Cказка о воре и бурой корове

Гни сказку готовую, что дугу черемховую! Пей-ка копейка, пятакъ постой-ка, будетъ и на твою долю попойка! Гужи сыромятные, тяжи моржовые, шлея наборная, кобыла задорная -- пойдетъ рысить черезъ пни, черезъ кочки, только держись супонь да мочки! Эхъ вы, любки, голубки, хвосты песты, головы ступки, что ноги ходки, хвосты долги, уши коротки, аль вы забыли, какъ прежде любили? Эхъ, съ горки на горку, дастъ баринъ на водку -- дастъ-ли, не дастъ-ли, а дома будемъ, дома будемъ, гостей не забудемъ! Эхъ, маленькіе, разудаленькіе, ударю! Гни сказку готовую, что дугу черемховую!

Погоди, Демьянъ, либо ты съ похмелья, либо я пьянъ; а эдакъ гнать, добру не бывать: держи ты тройку на возжахъ, правь толкомъ, да сказку сказывай тихомолкомъ; а то съ тобой чтобъ беды не нажить, чтобы сказкой твоей кого не зацепить; ты сказкой о воре и бурой корове кому-нибудь напорешь и глазъ, не только брови! А ты кричи: поди, поди, берегися! Е;детъ сказка тройкой, сторонися! Сказка моя въ добраго парня не метитъ, а ледащаго не жаль, хоть и зацепитъ!

Жилъ-былъ подъ Нижнимъ подъ городомъ мужикъ; а съ нимъ и баба, а съ нею и дети -- семеро никакъ -- шестеро постарше, а одинъ помоложе всехъ. Поколе мужикъ тотъ былъ въ поре, такъ за всякую работу брался; я, говаривалъ онъ, слава Богу, человекъ крещеный, такъ у меня руки отъ работы не отвалятся; а какъ состарелся, такъ уже и не подъ силу стало; коли лапотки сплететъ, лучины подъ светецъ надеретъ, такъ и на томъ спасибо. Было время, что онъ детей кормилъ, а ныне, дети его и кормятъ и поятъ; круговая порука! Старикъ детей своихъ шестерыхъ наставилъ и научилъ добру, и вышли они парни работящіе -- а на седьмомъ, на Ваньке, оборвалось; не впрокъ пошло отцовское ученье; отбился, отшатнулся, и пошелъ своимъ проселкомъ, не доймешь его ни калиной, ни хворостиной! У него, чуть где плохо лежитъ, то и брюхо болитъ; что ни взглянетъ, то и стянетъ! А самъ увалень, лежебокъ такой, что опричь разве за поживой, не шелохнется ни рукой, ни ногой. Какъ бывало въ воскресный денекъ, утромъ раннимъ ранешенько, поколе народъ у заутрени, съ легкой руки, протянетъ пятерню, да сволочитъ у соседа кушакъ, либо ножъ, либо, буде рука не дрогнетъ, колесо съ телеги, такъ и пошолъ на всю неделю, отколе что берется! Ванька съ малыхъ летъ пріучалъ себя къ этому ремеслу -- безъ выучки нетъ и мастера, а безъ уменья и пальца не согнешь. Онъ хлеба еще не умелъ спросить у матери, а самъ уже тихомолкомъ руками за ломоть хватался. Бывало мать поставитъ удой молока на семерыхъ, да ребятишекъ обсажаетъ на полу вокругъ, а онъ одинъ, въ две руки, да въ две ложки уписываетъ -- не одной ложки мимо рыла не пронесетъ; бывало отецъ привезетъ изъ Нижняго на всехъ ребятишекъ по маковнику, а онъ сестрамъ и братьямъ пескомъ глаза запорошитъ, да и поестъ все одинъ. Бывало положить самъ свои рукавицы на полати, заползетъ съ печи, да и приноравливается, какъ-бы поладнее ихъ стащить, чтобы и самому не увидать; бывало самъ у себя портишки унесетъ да и схоронитъ, и ходитъ какъ мать на светъ родила. А когда только сталъ онъ своимъ языкомъ лепетать, слова выговаривать, такъ первое слово сказалъ для почину, поговорку: лупи яичко, не сказывай, а облупишь, не показывай; первую песню запелъ про Русскаго про Картуша, Ваньку Каина, первую сказку сказалъ про Стеньку Разина. Эй, быть бычку на веревочке! говаривали ему добрые люди; нашъ Ванька не слушаетъ и ухомъ не ведетъ. Сталъ ему старшій братъ говорить: -- Ванька, коли ты у меня еще что украдешь, такъ ткну я тебя въ рыло ногой, будешь ты семь недель безъ одной, лететь торчмя головой! Ванька себе на уме. Поется старая песня: не бывать плешивому кудрявымъ, не отростить дерева суховерхаго, не откормить коня сухопараго, не отвадить вора отъ куска краденаго -- и Ванька все проказитъ по-прежнему. Тогда уже сказалъ ему отецъ: -- Послушай, Ванька, ты теперь не малъ и не глупъ; скажу я тебе притчу: у моего у сударя у батюшки, а у твоего у дедушки, была собачища старая, насилу она по подстолью таскалася -- и костью краденою та собака подавилася; взялъ дедъ твой ее за хвостъ, да и подъ гору махнулъ -- и была она такова! Будетъ то же и тебе отъ меня! Ступай ты лучше, до греха, съ моего съ честнаго двора; вотъ тебе образъ, а вотъ тебе двери; дай Богъ свидеться намъ на томъ свете, а на этомъ не хочу я тебя и знать, не хочу я хлеба-соли съ тобой водить; не хочу съ тобою въ баню ходить: где со мной столкнешься, ты мне не кланяйся, шапки передо мной не ломай, я тебя не знаю, и ты меня не знай, я тебя не замаю, ты меня не замай!

Гни сказку готовую, что дугу черемховую! Эхъ, по всемъ, по тремъ, коренной не тронь, а кроме коренной и нетъ ни одной! Кто везетъ, того и погоняютъ, у меня коренная за всехъ отвечаетъ; мой рысакъ подъ дугою рыситъ -- не частитъ, пристяжныя выносятъ, жару просятъ… Ой, жару, жару, нагоню я на свою пару -- ударю, ударю!… Гни сказку готовую, что дугу черемховую!

Эй, Демьянъ, не нажить бы беды, ты знай гонишь, что въ масляну по блины -- ныне Русской езды баричъ не любитъ, а всякъ дома въ тихомолку трубитъ; по своей езде ты ищи простора, чтобы не зацепить, невзначай, кроме Ваньки и другова вора!

Ванька ухватилъ шапку, рукавицы, зацепилъ мимоходомъ за лишній утиральникъ узорчатый, что виселъ на стене, подле осколыша зеркала, сманилъ со двора отцовскую собаку, да и пошелъ. Въ эту пору шла на ихъ село конница на пегихъ коняхъ -- трубачи, обступивши лотокъ, торговали у бабы сайки; одинъ, видно не сошелся въ цене, такъ заговоривши тётку, нагнулся съ коня, протянулъ пять рублевъ костяныхъ, да и стянулъ валенецъ. У всякаго свой обычай: казакъ на всемъ скаку съ земли хватаетъ, а драгунъ съ лотка. Прямой музыкантъ, подумалъ Ванька про себя, поглядевъ на трубача, что только завидитъ глазами, то и беретъ пальцами да руками! Чуть ли этотъ не придется мне родня -- и я на костяной раздвижной трубке мастеръ играть!

– - Что ты, продувной парнишка, ротъ разинулъ, глядишь, нечто не видалъ еще, какъ пять свахъ натощакъ засылаютъ по невесту голодному жениху? Ты, видно, не женатъ еще? -- Холостъ, отвечалъ Ванька. -- Такъ ты по нашему, продолжалъ трубачъ, чтобы заговорить опаснаго свидетеля и выиграть время; люди женятся, а у насъ съ тобой глаза во лбу светятся! Что же ты не ищешь себе невесты? Девокъ у васъ много, да и все славныя, и самъ ты молодецъ! -- Хотелъ было бачка оженить, чтобъ жена берегла да приглядывала, да я не хочу, сказалъ Ванька. -- А для чего же ты не хочешь? Ведь и бачка твой былъ женатъ, чай, аль нетъ? спросилъ трубачъ. -- Да ведь бачка-то женился на мачке, отвечалъ Ванька, а за меня отдаютъ чужую! -- Трубачъ разсмеялся на дурака, на Ваньку, да и хотелъ было ехать, но тотъ не промахъ. Погоди, говорить, режь, да ешь, ломай, да и намъ давай! Отдай-ка мне полваленца, а не то, скажу. -- Не сказывай, отвечалъ трубачъ, я за это научу тебя своему ремеслу, пойдемъ вместе. Первая вещь, берегись пуще всего, чтобъ не проходило краснаго утра безъ почину, а то весь день пропадетъ даромъ. За болыпимъ не гоняйся, Ванька, хозяйскую печь подъ полою не унесешь, а ты достань изъ нее лепешку, такъ и того съ тебя будетъ -- ныне рыба дорога, хлебай уху, а малая рыбка и подавно лучше болыпаго таракана. Вотъ, ведь и мы тоже все съ крохи на кроху мелкотою перебиваемся, да благодаря Бога сыты; если жъ станешь за крупнымъ добромъ гоняться, такъ кнутофея амальгамовича не минуешь. После таковыхъ добрыхъ наставленій и поученій, развязался трубачъ съ Ванькою, и присталъ снова къ товарищамъ. -- Насилу сбылъ шелудиваго, подумалъ онъ про себя, поделюсь я съ нимъ сайкою, держи карманъ! Много васъ вислоухихъ ходитъ! Молодъ больно; Господь мне послалъ, такъ я и съемъ, а ты губы свои оближешь, коли не прогневаешься! Самъ хвать за пазуху -- анъ валенца и нетъ! Ай да Ванька! Вотъ ухорезъ! У вора кореннаго изъ-за пазухи сайку унесъ, съ нимъ же рядомъ идучи, ее не жевавши съелъ, да и подошелъ запить къ кваснику, что вышелъ конницу на пегихъ коняхъ встречать. -- Ну, счастье твое, дуй-те горой, сказалъ трубачъ, что я тебя не поймалъ, я бы сделалъ изъ тебя мутовку, не то заставилъ бы носомъ хренъ копать! -- Что за счастье, проворчалъ Ванька, счастьемъ на скрипке не заиграешь, а всякое дело мастера боится.

– - На копейку, что ли? спросилъ квасникъ, выхвативь стаканъ изъ-за пазухи. Пить, такъ пить, отвечалъ Ванька, подумавъ не много, наливай на грошъ! Квасникъ налилъ, Ванька выпиль, стянулъ у него пятакъ, отдалъ за квасъ, да еще три копейки сдачи взялъ!

Гни сказку готовую, что дугу черемховую! Смотри, Демьянъ, не нажить бы беды, тройка наша храпитъ, того гляди понесетъ! -- Понесетъ? спросилъ Демьянъ, а плеть на что? -- Да разве ты плетью держать станешь? -- Острастку задамъ плетью, такъ и возжей слушать станутъ. -- Эй, Демьянъ, кобыла подъ гору побьетъ. -- Нетъ, разве я ее побью, такъ это скорей станется, отвечалъ опять сватъ; а самъ стегнетъ вправо, стегнетъ въ лево -- рысакь пошолъ черезъ пни, черезъ кочки, только держись супонь да мочки! Пристяжныя въ кольцо свиваются, изъ постромокъ порываются, глаза, словно у зверя, наливаются. Уснули, вздремнули, губы надули, я разбужу, подниму на ходули! Валяй, не страшно, будетъ набрашно -- ой ударю! Гни сказку готовую, что дугу черемховую!