Туве Янссон - Тайна хатифнаттов

Туве Янссон

Тайна хатифнаттов

Это было давным-давно, в те времена, когда папа Муми-тролля ушел из дому, никому ничего не объяснив и даже сам не понимая, почему ему пришлось уйти.

Потом мама говорила, что долгое время до этого он был каким-то странным, но, по-видимому, не более странным, чем обычно. Такое всегда придумываешь задним числом, когда ты ошеломлен, опечален и хочешь найти объяснение происходящему, чтобы утешиться.

Никто по-настоящему не знал, когда он отправился в путь.

Снусмумрик уверял, что папа намеревался вместе с Хемулем ставить сети, чтобы ловить уклейку. Однако Хемуль сказал, что папа только сидел на веранде, как обычно, а потом вдруг заметил, что нынче жарко и чуточку скучно и что нужно привести в порядок причал. Во всяком случае, причал папа в порядок не приводил, он был таким же покосившимся, как всегда. А лодка по-прежнему была пришвартована на своем месте.

Куда бы он ни держал путь, он не уплыл, а ушел пешком. И само собой, мог отправиться в любую сторону, а идти в любую сторону — одинаково далеко. Так что искать его не было никакого смысла.

— Придет, когда придет, — решила мама Муми-тролля.

Эти слова он произнес в самом начале их совместной жизни и всякий раз возвращался, так что, наверное, вернется и теперь.

Никто не волновался, и это было хорошо. Они давно решили никогда не волноваться друг о друге; они предоставляли друг другу свободу, да и совесть их всегда была чиста.

Мама, не поднимая больше шума, начала новое вязание. А где-то на западе папа Муми-тролля, движимый какой-то смутной идеей, неуклонно шагал все дальше и дальше.

Идея эта была связана с неким мысом, который он видел во время одной из прогулок. Мыс выдавался прямо в море, небо над ним казалось золотисто-желтым. К вечеру подул ветер. Папа никогда прежде не был здесь и не видел, что там, на другой стороне мыса. Семейство муми-троллей торопилось домой к вечернему чаю. Им всегда хотелось домой из тех мест, которые были им не по душе. Но папа упорно торчал на берегу, глядя в море. И вот тут-то целая флотилия маленьких белых парусных лодок скользнула от берега и устремилась прямо вперед.

— Хатифнатты, — произнес Хемуль, и этим все было сказано. Чуть уничижительно, чуть настороженно и явно отрицательно. Как об изгоях общества, немного опасных, — словом, как о совсем иных…

И тут папу охватила непреодолимая тоска и меланхолия, и единственное, что он твердо знал, — он абсолютно не желает больше пить чай на веранде. Ни в этот, ни в какой любой другой вечер.

Все это произошло уже давным-давно, но картина, виденная им, сохранилась в его памяти. И в один прекрасный день, после полудня, он отправился в путь.

Было жарко, и он шел совершенно наугад.

Он не смел ни о чем думать и даже что-нибудь чувствовать, он просто шел навстречу закату, щуря глаза, прикрытые полями цилиндра, и слегка насвистывал не какую-нибудь особую, а самую обыкновенную мелодию. Холмы то поднимались, то опускались, деревья, странствуя мимо него, оставались позади, а тени становились все длиннее, по мере того как он шел вперед.

В ту самую секунду, когда солнце опустилось в море, папа вышел на длинную прибрежную полосу, усыпанную гравием, где не было уже никаких тропок и где никому и в голову не приходило прогуливаться.

Он никогда прежде не видел эту прибрежную полосу; берег здесь был серый и печальный, что, собственно, означало лишь то, что здесь кончался берег и начиналось море. Папа все же спустился в воду у самого берега. И стал смотреть на море.

И разумеется — да и как могло быть иначе, — вдоль берега, медленно гонимая попутным ветром, проплыла лодка.

— Это они, — спокойно произнес папа и начал махать рукой.

На борту было всего три хатифнатта, и они были такие же белые, как лодка и парус. Один сидел у руля, а двое других — спиной к мачте. Все они смотрели в море, и казалось, между ними идет перепалка. Но папа Муми-тролля слышал, что хатифнатты никогда не ругаются между собой, они очень молчаливы и стремятся только все плыть и плыть вперед, плыть как можно дальше. Вплоть до самого горизонта или до конца света — это им, видимо, все равно. Так, по крайней мере, утверждают. И еще — ходят толки, будто хатифнатту нет дела ни до кого другого, кроме как до самого себя; а еще — во время грозы они заряжаются электричеством. И что они опасны для тех, кто обитает в гостиных и на верандах и занимается одним и тем же делом в одно и то же время дня.

Все это интересовало папу с тех самых пор, как он себя помнил. Но поскольку говорить о хатифнаттах иначе чем намеками в светском обществе не принято, ему так никогда и не довелось узнать, как все обстоит на самом деле.

Теперь же у него даже хвост дрожал, пока он неотрывно наблюдал, как лодка подплывает все ближе и ближе. Они не махали ему в знак приветствия — да и как мог хатифнатт сделать такой будничный жест! Но было совершенно ясно, что они собираются взять его с собой. С тихим хрустом въехала лодка носом прямо в гравий и там застыла.

Хатифнатты обратили свои круглые блеклые глаза к папе Муми-тролля. Сняв цилиндр, он начал объясняться. Пока он говорил, хатифнатты помахивали в такт лапами. И это так сбивало папу с толку, что он пустился в путаные, пространные рассуждения о горизонтах и верандах, о свободе и о том, что приходится пить чай, когда совершенно этого не хочется. Наконец он смущенно замолчал, и хатифнатты перестали махать лапами.

«Почему они ничего не говорят? — нервно подумал папа. — Разве они не слышали, что я говорю, или они думают, что я смешон?»

Протянув вперед лапу, он придал своему голосу дружелюбно-вопросительную интонацию, но хатифнатты даже не шевельнулись. Их глаза мало-помалу становились такими же золотистыми, как небо.

Тогда папа заложил руку за спину и неуклюже раскланялся.

Хатифнатты тотчас поднялись и поклонились — весьма торжественно, — все трое одновременно.

— Благодарю, — сказал папа.

Не делая новых попыток объясниться, он вместо этого влез в лодку и оттолкнул ее от берега. Сейчас небо было таким же жарко-золотистым, как тогда — давным-давно. Лодка начала медленно лавировать, направляясь в открытое море.

Папа Муми-тролля никогда не чувствовал себя таким спокойным и таким довольным абсолютно всем на свете. Собственно говоря, это просто прекрасно, когда не нужно ничего говорить и объяснять — ни себе самому, ни другим. А только сидеть и вглядываться в горизонт и слышать, как под лодкой плещутся волны. Когда берег скрылся вдали, над морем поднялась шарообразная желтая луна, такая, как бывает лишь в полнолуние. Папа никогда не видел такой большой и такой одинокой луны. И не понимал, как это море может быть таким безбрежным и громадным, каким он сейчас увидел его.

Он вдруг подумал, что единственно подлинное и убедительное на свете — луна, и море, и лодка с тремя молчаливыми хатифнаттами.

И разумеется, горизонт — там, над морем, — со своими блистательными приключениями и безымянными тайнами, которые ожидали его теперь, когда он был наконец свободен.

Он решил быть таким же молчаливым и таинственным, как хатифнатты. Ведь если не болтать зря, к тебе проникнутся уважением. И подумают, что тебе многое известно и что ты живешь страшно увлекательной жизнью.

Папа посмотрел на хатифнатта, который, сидя у руля, правил лодкой при лунном свете. Папе захотелось сказать ему несколько добрых слов как спутнику, слов, которые показали бы, что он все понимает. Но он отказался от этой мысли. По правде говоря, он не придумал ничего, что звучало бы ну, скажем, достаточно убедительно.

Что это Мюмла говорила о хатифнаттах? Это было однажды весной, за обеденным столом. А, вот что: «Они ведут порочный образ жизни». И мама Муми-тролля еще сказала: «Чепуха, что ты такое болтаешь!»

Но Мю необычайно заинтересовалась этими словами и захотела тут же узнать, что они означают. Но насколько папа мог вспомнить, никто не мог по-настоящему объяснить, как ведут себя при порочном образе жизни. Вероятно — не вдаваясь в подробности, — дико и вольно.

Мама сказала тогда, что она и не думает, будто вести порочный образ жизни — весело, но папа не был так уверен в этом. Мюмла же твердо заявила, что все это как-то связано с электричеством. И еще они умеют читать чужие мысли, и это тоже не очень-то хорошо. А потом все заговорили о другом.

Папа бросил быстрый взгляд на хатифнаттов. Они снова махали лапами.

«Нет, как это ужасно, — подумал он. — Неужели это возможно? Неужели они сидят тут и читают мои мысли с помощью лап? И теперь они оскорблены…»

Он попытался в отчаянии стереть свои мысли, выбросить их из головы, забыть все то, что когда-либо слышал о хатифнаттах. Но это было не так легко! Сейчас на свете не было ничего другого, что интересовало бы его. Если б он только мог начать говорить, это так отвлекает от ненужных мыслей!