Владилен Травинский - Поединок с гестапо

В. Травинский, М. Фортус

Поединок с гестапо

Глава первая

ВОЙНА И ПОРИК

Вступление

Он умер трижды — и родился четырежды. У него было пять имен, две матери и два отца. Он был агрономом, офицером, шахтером, рабом, политическим деятелем и заключенным. Будучи коммунистом, он стал «правой рукой гестапо», в лагере Бомон ему удалось быть одновременно начальником — «капо» и партизаном, защищать Францию на Донце, а Россию — на Луаре, командовать немцами, русскими, украинцами, поляками, чехами, сербами и французами. Его знают тысячи людей от Урала до Пиренеев, его памятники стоят под Киевом и Парижем; о нем, как о живом, говорят через двадцать лет после его убийства, но легендарным он стал при жизни. Малой толики его дел хватило бы, чтобы наполнить иную столетнюю жизнь, однако ему самому в день смерти было только двадцать четыре года.

22 июля 1944 года, когда в камни крепости Арраса ударил тот самый, последний залп, мир был совсем не таким, каким мы уже привыкли его видеть. Не было Франции, Польши, Австрии, Югославии, Венгрии, Дании, Голландии, Бельгии, не было столь привычных на карте границ нынешних государств. Еще жил Третий рейх, и сумасшедшая воля фюрера двигала миллионами немецких солдат между Карпатами и Пиренеями. Фронтовой материк, Европа, лежал в развалинах и разоре; вал Советской Армии не перехлестнул еще германских границ, и в подвалах имперской канцелярии будущие подсудимые Нюрнбергского процесса верили в чудо, которое остановит русских.

Впереди лежало и Арденнское наступление немцев, и слезная черчиллевская телеграмма о помощи, и штурм Берлина, и Потсдамская конференция…

Нас отделяют от тех сумрачных дней целые геологические пласты событий, наш быт, наши планы, наша жизнь, давно отодвинувшая, казалось бы, назад убийство у цитадели Арраса.

И в то же время как недавно, как совсем-совсем недавно стоял еще живым Василий Васильевич Порик, Василь, Базиль, Борик, Громовой, «русский из Дрокура», стоял живым перед дулами спецкоманды у стен страшной тюрьмы Арраса, стоял живым, глядя яростными глазами в лицо мальчишки — роттенфюрера войск СС, дирижировавшего расстрелом. Двадцать лет назад, всего лишь двадцать лет назад он жил, двадцать лет назад он убит.

Считанные годы между нами и траншеей расстрелянных, куда одним из последних упал Василий Порик.

Сейчас ему было бы только сорок четыре года — мужской расцвет сил, зенит здоровья, энергии и ясности ума. Быть бы ему в крупных офицерских чинах, как получили их те, кто начинали с ним лейтенантами. А то стал бы он, агроном по образованию, дельным сельскохозяйственным администратором, — ведь стал же председателем колхоза «Украина» его ровесник, однокашник и друг детства Иван Антонович Свидерский. Живы люди, учившиеся в школе с Васькой, в техникуме с Василием, в военном училище с Василием Васильевичем, воевавшие в одной дивизии, даже в одной роте с лейтенантом Пориком. Пашет землю в Соломирке тракторист Гнатюк, партизанивший с Базилем в Па-де-Кале; подрезает яблони в своем саду, в Николаеве, капитан в отставке Григорий Генин, что был в роте Порика политруком в боях у Святогорского монастыря. Пишет воспоминания о Громовом его друг-соратник Андре Пьерар, не могут забыть и не забудут Василия ни слесарь из Одессы Таскин, ни харьковский токарь Фомичев. Живы девушки, любившие его, живы друзья, шедшие за ним, живы враги, до сих пор его ненавидящие, — ведь прошло всего только двадцать лет! Буквально на днях вышла замуж младшая Васина сестра, Надя, на свадьбе ее гуляли и Василий Карпович, и Екатерина Селиверстовна, отец и мать Василия, и сестра его, Аня, заведующая Соломирской библиотекой, и дружки его по России и Франции, даже старая его учительница, Нина Ивановна Соколова, которая Ваську учила писать, считать и сажать березы, что до сих пор растут в школьном дворе.

Все они живы — а его нет. Старые и малые, удиравшие с ним с уроков или бежавшие из концлагерей, нянчившие его или бинтовавшие ему простреленные руки, они живы, а он убит. Они живы, живы мы с вами, читатель, именно потому, что двадцать лет назад Василий Васильевич Порик и бойцы всех возрастов, биографий и званий ложились костьми за матерей и отцов, близких и дальних сограждан, за Россию, Францию, Европу — за все человечество, жизнью и смертью своей оплачивая завоеванную в тяжелых боях победу во второй мировой войне.

Мы знаем о героях все — и ничего. Их, героев, выбирает и призывает эпоха, только ее неизвестными нам мерками определяются пути и взлеты героев. Жила где-то в Москве никому еще не знакомая девочка Зоя, жила, как все: училась, дружила, влюблялась. Мы можем восстановить каждый ее день, проследить каждый ее шаг, перелистать читанные ею книжки и писанные ею письма, поговорить со всеми, с кем говорила она, — и так и не понять, как это вдруг девочка Зоя стала героиней Космодемьянской. Мы будем знать по имени всех учителей Василия Порика, его родных и друзей, его возлюбленных и соратников, проштудируем программы, по которым он обучался в школе, техникуме и училище, шаг в шаг пройдем по интернациональным его путям, чуть ли не измерим расстояние от порога его соломирской хаты до тюрьмы Сен-Никез — и только тогда, может быть, сможем понять, почему юноша из глубинного украинского села стал героем двух великих держав.

Жизнь человеческая не сводится только к поступкам, факты — это еще не все. Поступки есть форма проявления главной человеческой биографии: биографии нравственной. Она не столь явна, как факты поведения. Нравственная сила личности может и не бросаться в глаза, ну, например, в том случае, если на нее никто и ничто не покушается. Могут идти годы спокойного, честного, размеренного существования, может работать человек агрономом ли, токарем ли, пастухом ли, и плохого о нем не скажут — и хорошего мало вспомнят: «Ну, неплохой человек, ну, честный, порядочный, — мало ли таких не свете!» И вдруг — это обычно бывает вдруг — раскалывается небо, мир пронизан гулом и грохотом, смертельный риск становится бытом, наступает пора отчаянных смертей и великих побед, — и вдруг оказывается, что этот агроном ли, токарь ли, пастух ли — не такой, как все, что таких, как он, — мало, что его нравственные силы куда как превосходят обычные: он способен на невероятное, он — герой, руководитель решительных людей и решающих поступков. Пришла его минута, он должен или сдаться, изменить своим убеждениям, или идти до конца, каким бы этот конец ни был. И он идет до конца, тысячи идут за ним и, вопреки гулу и грохоту, наперекор победоносному торжествующему злу, утверждают свои идеалы, свою мораль — даже в последнюю минуту, перед дулами спецкоманды у траншеи в Аррасе.

А потом текут годы, остывает накал схваток, отпадают мелочи бытовых разногласий или субъективных оценок — и оставшиеся в живых все зорче и вдумчивей вглядываются в судьбу героя, ибо он дрался за них, он погиб за них, он спас их, и у него учатся жить так, чтобы никакие опасности и ни сама смерть не могли бы повалить нравственные споры души человеческой.

Итак, мы знаем о Василии Порике много — и мало. Грандиозный катаклизм мировой войны стал его биографией, как и миллион таких, как он, оказались в «розе ветров» истории: вступили в непримиримый конфликт с могущественными и беспощадными силами мирового фашизма. Они воевали с этими силами в тайных и явных боях; последние известны нам хорошо, первые — плохо. В подполье не пишут мемуары, в лагерях не ведут откровенные дневники. Но тут дело не в фактах: недостающее отыщут и опишут историки. Нас с вами интересует не только что, но и почему и зачем. Мы надеемся понять и принять на вооружение нравственную суть действий Василия Порика, ибо ее ценность подтверждена и жизнью его, и смертью его, и результатами жизни и смерти.

Мы пойдем от факта к факту, от вехи к вехе, от маленького села Соломирки к департаменту Па-де-Кале, с вниманием и уважением оценивая и приемля его героическое прошлое.

Планета Земля восходит над Соломиркой

Лежит Соломирка вдоль Южного Буга, а вдоль Соломирки — поля. Белые хаты жмутся к воде: места тут знойные, степные.

Начинались двадцатые годы, шел нэп. После семи лет войны свадьбами гремели села. Женились вошедшие в возраст парни, женились вернувшиеся ветераны. Густо всходил послевоенный человеческий посев: недаром перед Великой Отечественной войной чуть ли не половина населения страны была моложе двадцати пяти лет.

Вася был у Пориков первенец. А за ним почти ежегодно появлялись братья и сестры — семь детских ртов на отцовские рабочие руки! На двух десятинах не больно-то развернешься; приходилось и Екатерине Селиверстовне батрачить у местных богатеев за котелок картошки или меру зерна. Возвращалась под вечер с чужого поля — ноги гудят, спина не гнется, — ставила в печь картошку. Васька, старшой, сгонял за стол голопузую ораву, делили горячие рассыпчатые клубни поровну, лишь мать тайком от Васи подкладывала кому-нибудь от себя лишний кусок: Вася этого не любил, заметив, отдавал матери часть своей порции.