Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2 Страница 56

— Мне так холодно, Ира, и так одиноко вот последнее время. Ты от меня куда-то отошла далеко-далеко. Я почувствовал, что у тебя есть семья, а вот у меня семьи нету. Я стал тебе каким-то ненужным и совсем чужим. Ты сейчас много чувствуешь и много переживаешь, а мы с тобой никогда не говорим об этом. Я знаю, ты говоришь с мамой… Во многом он прав, но что же делать? Что же делать?

31 января 1929. Четверг

Последние дни страшно волновалась. Все боялась, что Ляббе опять положит в госпиталь. Во вторник вечером просто места себе не находила, возвращаясь из госпиталя, и ревела. Мамочку так заразила своим страхом, что она тоже начала верить в неизбежность лежать. В среду вместе поехали на консультацию (она с субботы уже не работала). Анализ, конечно, паршивый. Я все валила на желудок. Может, и правда — желудок… Прописал Ляббе порошки, а вообще остался даже доволен. Не знает ведь, что я подвирала в записях. А меня от волнения тошнило с самого утра и даже рвало. Вздохнула облегченно, и опасность на время отодвинулась. Папа-Коля тоже места себе не находил, пока мы пришли. Спокойнее всех был Юрий, как будто это его совсем не волнует. Вернее, он просто над этим не задумывался. Конечно, я ему нужна, он любит ласкаться, любит целовать до того, что я иногда не выдерживаю и спрашиваю его: «Еще не кончил?» А вот я ему вчера сказала по какому-то поводу:

— Ты рассуждаешь, как Лиля, как Андрей и как все: для тебя я тоже только сердитая и злая.

— Да нет, я же понимаю, что ты больна.

— Ничего ты не понимаешь!

А мне стало очень грустно и больно от поученья этого.

1 февраля 1929. Пятница

Вчера вечером Юрий пошел в Ротонду на свидание с Адамовичем. Сказал: «Скоро вернусь». А вернулся в 2 часа. С часу я уже не спала. Пришел и смутился.

— Ну, сначала был в Ротонде, потом в «Кочевье», потом беседовали. Ведь ты знала, что сегодня — «Кочевье»[166], что был Мамченко, я всегда мог задержаться. Я был уверен, что подумаешь…

Я-то подумала, а вот он плохо подумал. Год тому назад он бы так не сделал.

— О чем же ты беспокоилась, что думала?

Думала-то я все то же: что ему не хочется идти домой. А беспокойство — оно подозрительное и никакими мыслями не оправдано.

Потом самому было неприятно, и я старалась его успокоить.

3 февраля 1929. Воскресенье

Мне грустно, мне очень тяжело, что такой близкий, такой любимый и любящий, так от меня далек. Был момент сегодня, когда эта плотина могла прорваться. Он колебался: ехать ли ему со мной в госпиталь или идти на годовое собрание РДО. Остановился на РДО. Конечно, ехать со мною он хотел совсем не потому, что я себя плохо чувствовала, а потому, что видел, в каком я была состоянии. И мне этого так хотелось. Хочется поговорить с ним, прочитать ему стихи, дневник, м<ожет> б<ыть>, еще ушло не все, и прежняя откровенность и потребность откровенности еще может быть восстановлена.

Анализ отвратительный. Отчасти я сама виновата: ем много сыру, переедаю картошки, а сегодня даже ела колбасу и пила молоко. Жить как-то страшно стало.

6 февраля 1929. Среда

Тоска. Тревога и…

7 февраля 1929. Четверг

Да — тоска, тревога и страх. И много ацетонов. И определенное и недвусмысленное ощущение голода. Отсюда, м<ожет> б<ыть>, и все: и ацетоны, и тревога, и страх, и как общее следствие — тоска.

Прежнего Юрия вновь нашла — близкого, нужного и родного. Но тоски всей не убавилось. А тревоги, так много тревоги этой. Держать себя впроголодь уже совсем не так весело, как в прошлом году. Я знаю, что нельзя этого делать, тысячу раз — нельзя, что это приведет к катастрофе, которой я себе никогда не прощу. Но что же делать? Ложиться в госпиталь? Неужели же это единственный выход? Если бы дело касалось только меня, моего здоровья, это было бы наплевать, но ведь я не одна. Я не могу, не имею права так рисковать. Господи, что же делать?

8 февраля 1929. Пятница

У меня при ходьбе, даже не очень быстрой, бывают какие-то боли, вернее давящая тяжесть внизу живота. Сказала Мамочке. Она говорит, что это бывает уже в самый последний период беременности, и что надо об этом сказать Каминской. А я уже сделала дальнейший вывод, что у меня будут преждевременные роды, т. е то, чего я с самого начала больше всего боялась. А на Каминскую сейчас нет ни времени, ни денег.

А все-таки хочется верить в то, что ребенок будет. Сейчас пойду в Самаритен, посмотрю, сколько стоит шерсть — одна диабетичка уже давно просит принести, чтобы связать кофточку моему маленькому. А вяжет она восхитительно. Да и мне уже хочется, хочется начать играть в куклы.

16 февраля 1929. Суббота

Вчера была у Каминской и вышла от нее новым человеком. Она меня совершенно успокоила, говорит, что все идет прекрасно, что моя болезнь не сказывается на ребенке, что положение его вполне нормальное, и величина нормальная, и сердце бьется хорошо (меня особенно поразило, что уже и сердце бьется!), а что мое недоедание отразится скорее на мне, а не на нем — он совершенно нормален. Мне даже показалось, что она даже не ждала этого от меня. У меня даже голова закружилась от радости и гордости. До сегодняшнего утра мне было необычайно радостно. До сегодняшнего утра — до анализа, такой паршивый, столько ацетонов. Что же мне делать, Господи?! Ведь я делаю все возможное, все от меня зависящее.

20 февраля 1929. Среда

На днях украла у себя 7 фр<анков> и купила белой шерсти. Сейчас та диабетичка уже вяжет. А я радуюсь и жду, когда она кончит. В этом вся моя радость. Сейчас иду к Ляббе. Волнуюсь! — да, но как-то не очень. Больше всего думаю, чтобы замотать сегодняшний анализ, а лучше всего — в суматохе совсем его не делать. Только бы Марсель не видела, да и никто из диабетиков.

7 ч<асов>. Говорю, что консультация прошла прекрасно, что Ляббе очень доволен, все находит нормальным и т. д. На самом деле, не совсем так. Ляббе остался очень недоволен ацетонами, спросил, кто мне делает анализ и показываю ли я его фельдшерице. Вообще, настроение было кислое. Только на мои слова, что я всегда хочу есть, он засмеялся и сказал: «C’est pas mal»[167]

И прибавил всего 20 гр<аммов> сыру! Но что же мне делать с моими ацетонами?! Уж я так тщательно буду держать мой режим, даже орехов есть не буду, м<ожет> б<ыть>, успокоюсь? Ведь как-никак, а я все-таки устаю, но зато франков 20–30 в неделю зарабатываю. И ем сыр.