Роман Белоусов - ТАЙНА ИППОКРЕНЫ

Роман Белоусов

ТАЙНА ИППОКРЕНЫ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

В самом конце XVIII века в Москве два раза в неделю выходил журнал с несколько странным, может быть, для нас названием: «Иппокрена, или Утехи любословия». Приблизительно в те же годы в далеком Тобольске печатался ежемесячник «Иртыш, превращающийся в Иппокрену» — первое в Сибири периодическое издание.

Что означали эти замысловато звучащие сегодня названия? Это станет понятно, если вспомнить древних греков. В их мифологии, породившей многие чудеса фантазии, существовал волшебный ключ на горе Геликон, что в Беотии. По преданию, источник этот возник от удара копыта Пегаса о землю. Поэтому и стали называть его Иппокрена — источник коня. Но Пегас, как известно, был не простой лошадью, и струи, хлынувшие из-под его копыта, оказались волшебными. В их водах черпали вдохновение поэты.

Древние греки создали эту красивую легенду, рожденную их стремлением познать мир. Так, по-своему, они пытались объяснить одну из тайн человеческой природы — тайну творчества. С тех пор Иппокрена в переносном смысле означает источник вдохновения. Священный ключ, говоря словами Г. Р. Державина, «поил водой стихотворства» многих поэтов. В этом значении, например, не раз употреблял слово «Иппокрена» и А. С. Пушкин:

И светлой ИппокренойС издетства напоенный,Под кровом вешних роз,Поэтом я возрос.

И едва ли не сразу же, когда, порожденный фантазией, забил родник на горе Геликон, многие пытались проникнуть в тайну чудодейственных вод.

Одни полагали, что вдохновение — это озарение, ниспосланное свыше,

другие считали чем-то вроде восторга, наитием, когда солнце воображения вспыхивает в редкие счастливые мгновения, как некая, по словам Ф. Шиллера, «неожиданность души». Иным думалось, что творить они могут, лишь превратившись в отшельников, что вдохновение приходит с помощью благоприятствующих стимулов; этим казалось, что творческий огонь у них вызывает запах гнилых яблок или тонких духов, стакан горячего молока, звуки музыки… Но они явно смешивали вдохновение с умением привести себя в рабочее состояние посредством различных «подсобных средств».

Находились и такие, которые пытались вызвать творческое горение искусственным путем. Эти искали Иппокрену в вине. Но тщетно старались они отыскать в нем волшебный дар…

Одним словом, верно сказал А. С. Пушкин, что искать вдохновение — нелепая причуда: «оно само должно найти поэта». Между тем тайна Иппокрены продолжала оставаться неразгаданной.

Признавали, что исступленное творчество — «это абсолютно бессознательный процесс», и, возможно, прав был Стендаль, когда напоминал в связи с этим английскую поговорки: «Не knows not how he is a poet» — «Он сам не знает, как он творит». Недаром, выслушивая признания тех писателей, которые рассказывают о своем личном литературном опыте, чувствуешь, будто тебе доверяют чужую тайну, настолько процесс этот всегда индивидуален и неповторим. И сегодня кажется неизменным: истоки и механизм вдохновения не поддаются точному анализу. И вслед за многими признаниями в этом художников разных эпох поэт А. Вознесенский произнесет:

Стихи не пишутся — случаются,Как чувства или же закат.Душа — слепая соучастница.Не написал — случилось так.

Не подумайте, однако, что, вынося на обложку этой книги слова «Тайна Иппокрены», я беру на себя смелость открыть секрет вдохновения.

В наши дни о писательском ремесле, о психологии творчества написаны солидные исследовательские труды. Моя же задача гораздо скромнее. Мне лишь хотелось рассказать о некоторых примерах из истории мировой литературы, подтверждающих, что художественный материал писатель всегда черпает из жизни. И в этом смысле она является тем самым волшебным источником вдохновения, той самой Иппокреной, припадая к живительным струям которой, мастер создает свои произведения. Труд его, как и деятельность ученого, состоит в накоплении фактов, в наблюдении и изучении действительности. Порой на это уходят годы, прежде чем произрастет семя будущего творения. И чем больше заготовить дров, по образному выражению Гете, чем суше они будут, тем ярче вспыхнет в урочный час костер, к собственному удивлению творца.

Прослеживая процесс рождения книги и ее героев, нередко удается установить генетическую их связь с житейскими фактами, определить

реальные прообразы. И таким образом приблизиться к разгадке того, как возник под пером художника многолюдный и темный мир героев Дефо, появилась из бурной и смрадной пены жизни Манон Леско, как родился влюбленный и мятежный Вертер, откуда взялись удалой гайдук Кирджали, отважный и таинственный лоцман, великий сердцем и душой Жан Вальжан и жестокий Джон Сильвер.

Об этих и других литературных героях, о том, как они родились в творческой лаборатории писателя, кто послужил их прототипами, и пойдет речь в моей новой книге, которую вам предстоит прочитать.

Роман Белоусов

МОЛЛЬ ФЛЕНДЕРС И ДРУГИЕ НА ИСПОВЕДИ У ДЕФО

Он провел восемнадцать месяцев в тюрьме Ньюгейт, беседовал с ворами, пиратами, разбойниками и фальшивомонетчиками, прежде чем написал историю Молль Флендерс.

Скрип телеги мертвых медленно приближался. И все громче становились удары сигнального колокола, установленного на ней. Когда же из боковой улочки появилась сама повозка, стало видно и могильщика. С лицом обреченного он вел лошадь на поводу. Изуродованные чумой трупы были завернуты в простыни, другие — в тряпье, едва прикрывавшее тело.

Под мерные удары колокола могильщик монотонно возглашал: «Выносите ваших покойников!» В ответ слышались глухие рыдания. Заросшая травой улица оставалась пустой, ни души, только вопли и стоны обреченных сквозь заколоченные окна и двери. На некоторых из них надпись: «Господи, сжалься над нами». Но черная смерть не выбирала, она косила без разбора, не обращая внимания на мольбы и заклинания.

Темное небо озарилось пламенем очистительных костров. Телега мертвых, теперь уже при свете факелов, двигалась ко рву, куда сбрасывали умерших (гробов не хватало).

Неужели его, как и многих, полуживым, бросят в эту яму? Он отчетливо понял, что лежит на телеге, придавленный чьим-то телом. Хотелось крикнуть. Губы не повиновались. Не хватало воздуха. Зловоние и смрад еще больше затрудняли дыхание.

Скрипела телега. Скорбно звонил колокол…

Внезапно голос могильщика прозвучал совсем рядом:

— Кто здесь Даниель Дефо?

Он открыл глаза. Перед ним стоял тюремщик с фонарем — было раннее утро. Дефо вспомнил, что накануне его арестовали и посадили в Ньюгейтскую тюрьму. Кошмар во сне обернулся кошмаром наяву.

Тюремный колокол заунывно возвещал о том, что наступающий день будет для многих узников этой мрачной обители последним. Все знали — колокол церкви Гроба Господня звонил только в дни казни. Из камеры смертников, называемой трюмом, доносились стоны, вопли, проклятия.

В камере, где находился Дефо и где содержались сразу несколько преступников, нечем было дышать. Вонь, грязь, гнилостные испарения, словно густой стоячий туман, наполняли воздух, проникавший в легкие, пропитывавший одежду, вызывая тошноту и головокружение.

Дефо поднялся с каменного пола.

— Пошли, — буркнул тюремщик.

Дверь заскрипела, и этот звук напомнил ему скрип телеги. Слава богу, он еще жив и зачумленный Лондон — это всего лишь сон. Но Дефо, можно сказать, имел на него право: в детстве был свидетелем визита черной смерти. В 1665 году, когда ему не было и пяти, чума опустошила страну, прокатившись по ней смертоносным шквалом. Люди умирали на дорогах и улицах. Дома стояли опустевшими. В самом Лондоне жизнь едва теплилась. Ужас, который испытал тогда маленький Даниель, запомнился ему навсегда. Он хорошо помнил, как в лавке отца покупателей заставляли опускать монеты в банки с уксусом, — считалось, что это спасает от заразы. Точно так же, для того чтобы не передавалась болезнь, все письма, поступавшие в дом, отец обрызгивал спиртом, после чего читал их на расстоянии, через лупу. Но это в общем-то не казалось таким уж страшным. Куда страшнее было видеть телеги мертвых или слышать стоны и вопли соседей, умиравших под застольные песни, день и ночь доносившиеся из таверны. Там справляли пир те, кто надеялся, что лучшее средство от чумы — веселье и кутежи. Сквозь щели в ставнях окон он видел ватаги пьяных грабителей, опустошавших вымершие дома на их улице, видел, как ради самосохранения, ставшего для многих первой заповедью, взрослые дети, презрев мольбы родителей, оставляли их умирать в одиночестве, как мужья покидали любимых жен, а мать — малых детей.