Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века

Владимир Руга, Андрей Кокорев

Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века

Введение

«Живу в Москве более двух десятков лет, а в плане удобства жизни в ней ничего не изменилось».

Наверняка кто-то из наших современников немедленно подписался бы под этими словами. Или, по крайней мере, отнес бы их к не столь давно минувшим временам «образцового коммунистического города». Глубокий знаток истории Москвы сказал бы, что «сие суждение можно связать и с веком восемнадцатым, и с девятнадцатым».

Тем не менее этот суровый вердикт прозвучал из уст москвича... в 1900 году. И что характерно – он как бы подвел черту эпохе, когда жизнь в Москве действительно текла сравнительно медленно и размеренно. Но вступление древней столицы в XX век привело к невиданному прежде ускорению в темпах изменения городского облика.

В одночасье стали исчезать уютные особнячки, а на их месте вырастать многоэтажные «небоскребы». Восьмиэтажный дом, появившийся возле Красных Ворот, выделяли на плане города как достопримечательность. Дело дошло до того, что для желающих полюбоваться на Москву с высоты птичьего полета закрыли доступ на колокольню Ивана Великого, а вместо этого устроили смотровую площадку на крыше дома, выстроенного неподалеку от Мясницкой.

Неотъемлемыми приметами новой жизни стали такие достижения цивилизации, как водопровод, канализация, электричество, телефон. На смену неторопливой конке пришел трамвай. Господство на улицах все больше завоевывали бешено мчавшиеся автомобили.

И все же «Москва-матушка» не была бы сама собой, если бы все новации какое-то время не уживались с «приметами милой старины». Например, до 1917 года ту же канализацию успели проложить лишь в пределах Садового кольца. В остальных частях огромного города жители продолжали зажимать носы, когда мимо них катили ассенизационные обозы.

«Рядом с шестиэтажной громадиной в стиле „декаданс“, – писал в 1910 году о московских контрастах современник, – неожиданно приютилась двухэтажная покосившаяся лачужка с пестрыми занавесочками и вывеской: „Здесь задевают калоши и пачинка обуви“.

По убийственным мостовым мчатся автомобили. Через залитую электрическим светом площадь медленно и равнодушно тащится допотопная конка, а влекущая ее пара гнедых презрительно смотрит на окружающее великолепие. Между двух рядов керосиновых коптилок с треском и грохотом летит молниеносный трамвай.

А за Москвой-рекой можно наблюдать и такое чудо из чудес: по одному и тому же рельсовому пути ползет конка, а за ней, сдерживая свою электрическую прыть, покорно тащится трамвай».

В начале XX столетия местные жители еще гоняли коров по Покровке. А в 1910 году самые настоящие огороды, по свидетельству очевидцев, располагались практически в центре города: «...у Сухаревой площади, где квадратная сажень земли ценится около 1000 рублей, существует огромная площадь, занятая парниками, огородами и т.д. [...]

Здесь же маленький домик огородника. Ряд шалашей. Пугало. Бродят козлы и козлята. Вообще, полная идиллия».

Знаменитую «Хомяковскую рощу», о которой писал В. А. Гиляровский, ликвидировали только в 1911 году, когда городские власти выплатили владельцу за этот пятачок земли окончательный выкуп.

Но главное – жизнь москвичей по-прежнему текла, подчиняясь давно установившемуся «сезонному» ритму: вслед за Рождеством наступали Святки – время безудержного веселья, встречи Нового года, устройства балов. Для москвичей бальный сезон заканчивался вместе с Масленицей.

После «блинного» угара наступал период строгого поста. Закрывались рестораны, прекращали работу театры, актеры уходили «на вакации». Им на смену приходили иностранные гастролеры – только они могли выступать в это время на подмостках московских театров.

В конце поста обязательно происходила «дешёвка» – распродажа товаров. Забыв обо всем на свете, дамы буквально брали штурмом магазины и лавки, чтобы накупить товаров по бросовым ценам. Праздник Пасхи означал не только приход весны, но и приближение дачного сезона. После традиционного первомайского гуляния город начинал пустеть. Все, кто мог себе это позволить, перебирались на жительство за город – подальше от пыли и неприятных запахов.

Конец лета – время поиска квартир. Обретя крышу над головой, москвичи возвращались в город. У детей начинался учебный год. Возобновлялась «общественная» жизнь: собрания различных организаций и обществ, вернисажи, визиты и журфиксы. Начинался новый театральный сезон.

В приятном времяпрепровождении дни летели незаметно. На смену осени приходила зима, а с ней и праздник Рождества – круг замыкался.

Казалось, ничто не сможет нарушить привычного течения событий. Чередование будней и праздников происходило в строгом соответствии с распоряжениями правительства и стародавними обычаями. Например, в 1901 году в «месяцеслове» было обозначено ровно тридцать «неприсутственных», т.е. праздничных дней, когда учреждения и предприятия были закрыты. Кроме того, по традиции нерабочими являлись дни Святок – от Рождества до Богоявления (с 25 декабря по 6 января по старому стилю).

Официальные праздники подразделялись на «царские» и церковные. В первом случае для населения России красными датами календаря были дни рождений и тезоименитства императора, императрицы, вдовствующей императрицы и наследника престола. Церковные праздники были связаны с государственной религией – православием. Подробное описание этих праздников и всего того, что у жителей дореволюционной Москвы было с ними связано, можно найти в книге замечательного русского писателя Ивана Шмелева «Лето Господне».

Мировая война не сразу, не вдруг, но все же изменила жизненный уклад москвичей. Потом одна за другой грянули две революции, и старый мир действительно был разрушен «до основания» и ушел в область преданий, подобно древним цивилизациям Египта, Греции, Рима.

Увы, сегодня мы не можем увидеть во всей полноте жизнь ушедшей навсегда «той» Москвы. Остается одно: подобно археологам, терпеливо склеивающим из кусочков какую-нибудь древнюю вазу, воссоздавать из «осколков старины» – описаний былого, сохранившихся в архивных документах, на страницах газет, в записках современников и мемуарах, – картину минувшей эпохи.

Конечно, мы понимаем, что на этой картине будут белые пятна, а строгий критик наверняка сможет отыскать «искажение перспективы и недостаточную проработку светотеней», но мы все же отдаем наш труд на суд читателей. Как говорили в античную эпоху: «Feci quod potui, faciant meliora potentes»[1]. Все, что нам удалось узнать о жизни москвичей в начале XX века, изложено на страницах этой книги.

Необходимое пояснение по поводу частого цитирования в нашей работе произведений В. А. Гиляровского. Мы постарались без самой крайней необходимости не обращаться к его популярной и вполне доступной любому читателю книге «Москва и москвичи». Все описания эпизодов жизни Москвы, сделанные «королем репортеров», извлечены из дореволюционных газет, чем объясняется своеобразие стиля, которым они написаны.

Все даты приводятся в книге по старому стилю.

Стараясь дать как можно более полное представление о жизни москвичей до революции, мы приводим различные денежные показатели: цены на жилье и продукты, размеры заработной платы. Для их привязки к современности мы воспользовались данными о золотом запасе России в 1914 году, опубликованными в журнале «Geo Focus» (2004 г., № 9, с. 112): «Он составлял 1 миллиард 695 миллионов золотых рублей (около 19 миллиардов 153 миллионов долларов по нынешнему курсу)». Простой подсчет показывает, что обеспеченный золотом довоенный рубль Российской империи эквивалентен приблизительно $11,3.

Воспользовавшись этой цифрой, читатели сами могут перевести цены столетней давности на современный лад.

За большую помощь в работе над этой книгой авторы выражают искреннюю благодарность кандидату исторических наук Н. И. Воскобойник.

Новый год

Чтоб, собравшись как двенадцать,

спел их хоровод:

«Полночь Года! С Новым Счастьем!

Новый Год идет!»

В последний день уходящего года телефон загородного ресторана «Стрельна» звонил едва ли не каждую минуту. С обреченностью галерного каторжника, уже вовсе не помышляющего о свободе, распорядитель снимал трубку и усталым, охрипшим голосом произносил: «Алло!» Далее в диалогах с абонентом были возможны варианты.

Если на другом конце линии всего лишь беспокоились о заранее заказанном столике, распорядитель заверял, что все в полном порядке, и с облегчением вешал трубку. Когда же он слышал слезливую просьбу «как-нибудь устроить несколько мест», его ответ звучал с суровостью судейского приговора без права помилования: