Иван Медведев - Пограничные зори

Пограничные зори

Иван Медведев

АВАРИЯ ПРОИЗОШЛА НА РАССВЕТЕ

Вода в распределительном колодце кипела. Из глубины на поверхность поднимался песок, мусор, острые, как стекло, льдинки. Насосы захлебывались, выбрасывая из гофрированных хвостов сотни кубометров воды. Она двумя потоками устремлялась в ложбину. Там уже образовалось озеро, а вода в колодце не убывала.

Салават хмуро смотрел, как лихорадочно пляшут в колодце комья рыжей пены. Авария произошла на рассвете, а сейчас уже полдень. И ничего нельзя сделать: какая-то труба лопнула на дне колодца. Филипп Макарович уехал в мастерскую делать приспособление, чтобы нащупать на дне колодца вентиль и перекрыть магистраль. Николай Зайцев и Миша Коробов ушли в буфет перекусить. А он, Салават Закиров, остался глядеть за насосами. Салават сам строил этот водопровод и хорошо помнит сложное переплетение труб в распределителе. Скорее всего там вышибло колено, по которому вода подавалась на промбазу и в поселок. Остановился бетонный завод, притушили топки в центральной котельной. В поселке не работает ни одна столовая, тысячи людей остались без обеда.

«Воды нет — плохо!» — думает Салават. Вспомнил границу. Он служил в Средней Азии. Воду на заставу доставляли на автомашинах. Случалось, что они опаздывали, не могли пробиться сквозь пески. Тогда не то что умыться или постирать — напиться досыта нельзя было.

Однажды пришлось двое суток петлять по пескам — искали нарушителя. Жара стояла нестерпимая, аж в ушах звенело, во рту все пересохло, а фляги на ремнях были пустые. Губы у всех потрескались, пот ел глаза. К концу вторых суток и пота не стало, только соль на висках. Ох как хотелось тогда пить Салавату! За глоток воды, кажется, отдал бы десять лет жизни…

Плохо, когда воды нет, везде плохо: и на границе, и тут. Салават вздыхает и смотрит на дорогу: не едет ли начальник участка? Но Филипп Макарович не ехал, все машины проносились мимо. Случись авария летом, можно было бы нырнуть в колодец и закрыть вентиль, а сейчас… От одной этой мысли Салават ежится, по спине мурашки пробегают. Интересно, какая сегодня температура воздуха? Смотрит на почерневший сугроб, что лежит неподалеку, на бегущие по небу облака и зябко втягивает голову в плечи: градусов шесть, не больше. А в воде — лед.

Присел на ящик с инструментами, подпер подбородок ладонями и снова вздохнул. Да, апрель в Сибири не то, что в Средней Азии. Там теперь небось тюльпаны отцвели, ребята загореть успели…

Глаза Салавата — две щелки, прищуривать не надо, далеко смотрят.

…Двор пограничной заставы. Солдаты играют в волейбол. Рубахи с короткими рукавами и те сняли — жарко! Играют в панамах, чтобы голову не пекло. Заставский кот Васька укрылся в тени. Хитрый, черт: разлегся под грибком часового и делает вид, будто спит. А сам все время следит за сыном начальника — Володькой. Тот бегает по двору в одних трусиках и тоже поглядывает — где кот? Володька с Васькой друзья, они постоянно должны видеть друг друга…

Где-то в районе будущего завода отбойные молотки дробят промерзшую землю. А Салавату слышится далекий стук пулемета. Он сидит в блиндаже, над головой мишень. В углу блиндажа ефрейтор прижимает к уху телефонную трубку.

— Показать! — отрывисто бросает ефрейтор.

Салават поворачивает мишень, и она тут же чуть не вырывается у него из рук от сильного удара. Одновременно над головой слышится свист пуль. Проходит секунда, другая…

— Убрать! — раздается в трубке голос ефрейтора.

И только теперь докатывается звук выстрелов.

Хорошо стреляли ребята на заставе. Он, Салават тоже был метким стрелком; на проверках всегда получал благодарности.

Вспомнилось последнее комсомольское собрание. Ребята спорили, кому отдать путевку ЦК комсомола на ударную стройку. Салават вместе с другими подал заявление и сидел, опустив голову, в спор не вмешивался. И как током ударило, когда услышал он голос секретаря:

— По решению большинства комсомольская путевка вручается лучшему пограничнику заставы Салавату Закирову.

Потом дорога. У открытого окна вагона стоит Салават, ветер треплет его прямые черные волосы. Поезд мчится зеленой степью в огненных маках. Демобилизованные солдаты наперебой рассказывают друг другу, сколько волнений было с этими путевками…

На второй день маков уже не стало. Но зато степь заполнилась тракторами.

На третий день в окнах вагона замелькали заснеженные перелески Сибири. Поезд врывался в огромные, шумные города, проносился мимо громадных заводов и снова долго шел сквозь лес, стоящий по пояс в снегу.

Пограничники пели:

И снег, и ветер,И звезд ночной полет…

Салават тоже пел. На своем родном языке, по-башкирски:

Меня мое сердцеВ тревожную даль зовет…

Встретили их в Красноярске торжественно, с оркестром. Посадили в автобусы и привезли в рабочий поселок. Высыпали приезжие перед общежитием, потоптались в дверях комнат, убранных девчатами, и вышли покурить на улицу. А один моряк с Тихого океана отрезал намертво:

— Всё, братва, в этом кубрике будет корабельный порядок!

Потом их привели в заснеженное поле и сказали:

— Здесь будем строить алюминиевый комбинат. Крупнейший в мире. Начинайте!

— Так сразу? — спросил один из парней. — А где же техника?

— Техника будет. Пока есть только лопаты.

И начали. Рыли траншеи, прокладывали дороги, подземные коммуникации. Вот и этот водопровод… Салават помнит, как строили заборную станцию на острове, отстойники на берегу Енисея, как пробивали траншею в сторону будущего завода. Тогда тут было голое поле, а теперь!

Салават обводит глазами панораму стройки, жилые корпуса. И вдруг замечает, что воды в образовавшемся озере стало меньше. Нет, насосы работают исправно. Куда же девается вода?

Она пошла в траншею, которую строители проложили этой зимой. Засыпали траншею бульдозеры. Замерзшие глыбы земли легли неплотно, и вода начала просачиваться меж ними.

Салават понял, чем это грозит: вода разрушит траншею, подмоет основание, на котором лежат трубы, и тогда новая, более грозная авария!

«Где же Филипп Макарович, — заволновался Салават, — почему его так долго нет? Зайцев и Коробов тоже не возвращаются».

А вода уж вовсю хлещет в траншею. Земля в ней начинает шевелиться, оседать и плыть вместе с водой.

— У, шайтан! — Салават со злостью швырнул на землю рукавицы. Остановил насосы и, уже не колеблясь, мгновенно сбросил шапку, телогрейку, сапоги. Торопливо стащил с себя рубаху, потом брюки. Остался в одних трусах. Подошел к колодцу, нащупал в воде железные скобы и полез по ним вниз… Вот голова Салавата скрылась под шапкой пены, пляшущей на поверхности переполненного колодца. Проходит долгая-долгая минута. Наконец Салават выскакивает из воды, чуть ли не до пояса, словно его кто вытолкнул. Жадно ловит посиневшими губами холодный воздух и снова, уже как заправский купальщик, ныряет на глубину трех метров.

Томительно тянутся минуты. Вынырнул, отдышался и опять на дно…

Выбрался из колодца весь синий. Стыдливо огляделся, сбросил мокрые трусы и начал одеваться. Руки не слушаются — с трудом натянул сапоги. Включил насосы, выкрутил трусы и повесил сушиться. Схватил лопату, Побежал к траншее.

Неподалеку остановилась машина. Филипп Макарович с длинным металлическим штырем стоит у колодца, из которого на глазах убывает вода, и понять ничего не может.

Подошли Зайцев и Коробов. И тоже на лицах удивление.

— Что стоите? — напустился на них Филипп Макарович, — берите лопаты!

Вчетвером они быстро закидали землей промоину. Когда вернулись к колодцу, начальник участка спросил Закирова:

— Как вы закрыли вентиль?

Салават молчит, мнется. Знает, что начальник будет, его ругать.

Тут Филипп Макарович увидел мокрые трусы Салавата.

— В ко-ло-дец лазил?

— Ага, — выдохнул Салават отважно, будь что будет.

— Да вы с ума сошли! — Начальник участка шагнул к нему. — Жить надоело?

— Нельзя было ждать, — оправдывался Салават. От волнения у него усиливается акцент: — Вода на траншея пошла… Большой авария мог быть…

Филипп Макарович смотрит на Салавата и не знает, что сказать. С тех пор как сюда приехали эти отчаянные парни в зеленых фуражках и перевернули все представления о возможном и невозможном, он уже ничему не удивляется. Но то, что сделал этот чернявый башкир… И вот ведь — стоит и еще оправдывается. Глаза Филиппа Макаровича теплеют. В щелках Салавата тоже начинает что-то таять. И вот уже оттуда рвутся задорные искорки…

Стоят и смотрят друг на друга два строителя — пожилой инженер и молодой рабочий, бывший солдат границы.