Михаил Шишкин - Русская Швейцария Страница 79

В 1900 году приезжает в Люцерн из Интерлакена через Бриенц и Брюниг Бунин, отсюда он отправляется по озеру до Фицнау, чтобы подняться на Риги-Кульм. О Люцерне в письме брату Бунин замечает: «Город славный». В следующий раз писатель приедет сюда со своей женой Верой Муромцевой в октябре 1911 года по пути в Италию. Бунины остановятся в отеле «Дю-Лак» (“Hôtel du Lac”). Вера Муромцева упоминает в своих мемуарах, что они ходили смотреть на толстовский «Швейцерхоф».

В 1902 году, как бы продолжая своеобразную традицию, начатую Бенуа и Врубелем, приезжать в Люцерн во время свадебного путешествия, останавливаются здесь Рахманиновы. Наталья Александровна вспоминает: «Из Италии поехали в Швейцарию, в Люцерн, где прожили около месяца на горе Зонненберг. Оттуда мы поехали в Байрейт на вагнеровский фестиваль».

Брюсов пишет в Люцерне в 1909 году стихотворение «Фирвальдштетское озеро», эпиграф для которого берет из стихотворения Бальмонта «Голубая роза», также посвященного этому озеру.

Осенью 1912 года в Люцерн приезжают из Дорнаха Андрей Белый с Асей Тургеневой, отсюда они совершают прогулки в Бруннен.

Люцерн никогда не был городом русской эмиграции, а тем более после революции, хотя и здесь жили те, кто по тем или иным причинам оставил Россию. Знаменитости сюда лишь приезжали, путешествуя по Швейцарии. Так, например, в 1929 году заглянул Эйзенштейн. О его визите в Люцерн напоминает известная реминисценция – косой мост через Волхов в «Александре Невском», своеобразное воспоминание о знаменитом Капелльбрюкке (Kapellbrücke).

Много известных музыкантов из России приезжали в Люцерн для участия в известном фестивале. В разные годы здесь выступали Владимир Горовиц, Святослав Рихтер, Мстислав Ростропович и многие другие знаменитости.

В этом городе провел последние годы жизни и трагически погиб писатель и диссидент, высланный из Советского Союза в 1974 году, Анатолий Краснов-Левитин. В своей книге «Из другой страны» он посвятил Люцерну несколько страниц и продолжил, в частности, традицию описывать знаменитый памятник: «Так кто же все-таки швейцарские парни, погибшие на пороге Тюильри? Подвижники или герои? Я бы, конечно, на их месте не шел на службу к королю, хотя и защищал бы его от лихих зверей-людоедов, полоскавших платки в его крови. Я против людоедства, каким бы именем оно ни прикрывалось и в этом смысле я – жирондист. Вероятно, так думали и швейцарцы, жители этого города. Но когда человек отдает душу свою за друзей своих, жертвует жизнью, – это героизм. Герои! И никто дурного слова для них не придумал и не придумает никогда. Мне ли, всю жизнь бросавшему вызов тоталитарному режиму, этого не оценить! Поэтому снимаю перед ними шапку и говорю: “Слава вам, ребята, положившие душу свою за то, чтоб защищать – не королевскую семью (к королям я равнодушен), а двух малолетних детей, несчастную женщину, их мать, ну и несчастного толстяка Людовика, не виноватого в том, что его предки были злодеями и тиранами!”»

Люцернский мост наводит писателя на размышления, подводящие итог его непростой жизни. «…Символические фрески. Рыцари на турнире – и скелет с косой – смерть. Князь на престоле. И не видит, что позади стоит смерть, положив ему руку на плечо… Посреди моста – часовня. Статуя Божьей Матери. Скамеечки. Сажусь на одну из них. И у меня смерть не раз была за плечами. Начинаю вспоминать. Ленинградская блокада. Я был уже наполовину мертв. В 26 лет чувствовал себя как 80-летний старик.

<…> Потом в Сибири, в ужасные сибирские холода – почти голышом, в одной курточке, без шапки, в опорках на босу ногу. Как не умереть! А потом в лагерях, среди шпаны, при моем характере, когда я за один косой взгляд лез в драку, – как не пристукнули, бог весть. И сейчас приехал сюда, в чужую страну. Старость. Смерть уже вплотную. И все-таки о ней не думаю, ее не боюсь. С детства затвердил стихи бородатого чудака, поэта философа (стихи Вл. Соловьева. – М.Ш .):

Смерть и время царят на земле.

Ты владыками их не зови.

Всё, кружась, исчезает во мгле.

Неподвижно лишь солнце любви».

В Страстной четверг 1991 года Краснов-Левитин отправился на вокзал, чтобы ехать в Цюрих, на православную службу, где его ждали, но туда так и не приехал. На следующий день его тело нашли в Ройссе, напротив здания люцернского вокзала, в том месте, где обычно кормят лебедей и уток.

IX. К вечным снегам Юнгфрау… Бернский Оберланд

«Над Тунским озером оссиановская картина: точно группы туманны воинов с дымящимися головами».

В.А. Жуковский

«Всю Швейцарью коронует / Этот славный Оберланд», – заявляет в описании своего заграничного путешествия героиня Мятлева мадам Курдюкова, и в этой поэтической формулировке нет большого преувеличения. Красоты Тунского и Бриенцского озер, водопады, ледники и заоблачные вершины вдохновляли не одно перо и не одну кисть. Неудивительно, что со времен Карамзина поездка в горы Бернского Оберланда составляет своего рода пик туристических утех. Но и здесь заслуги первопроходца принадлежат Павлу Петровичу с супругой.

Из Берна русский наследник со свитой приезжает в начале осени 1782 года в Тун – исходный пункт всех прогулок по Оберланду – и останавливается в гастхаузе «Белый крест» (“Weisses Kreuz”, существовал с 1606 года, здание снесено в 1923 году). Здесь путешественникам устраивают небольшое представление: показывают наряженных в исторические костюмы двух швейцарских молодцов, вооруженных средневековым оружием, из Энтлебуха (Entlebuch), местности, известной своей традиционной одеждой.

В разговорах с тунским шультхейсом (нечто среднее между градоначальником и старостой) Штюрлером (Stürler) будущий император высказывает свое восхищение дорогами и сельским хозяйством швейцарцев и вздыхает: «Здесь везде счастливый народ, живущий по мудрым законам». Интересно, что сын шультхейса, Николай Штюрлер, решит связать свою жизнь с далекой северной страной и дослужится в Петербурге до звания полковника лейб-гвардии. Он будет смертельно ранен во время Декабрьского восстания в 1825 году.

Через Тун едет в горы спустя несколько лет и Карамзин: «Здесь я остановился в трактире “Фрейгофе”; заказав ужин, бродил по городу и всходил на здешнюю высокую колокольню, откуда видны многие цепи гор и всё обширное Тунское озеро» (“Freienhof”, построен в 1783 году, неоднократно перестраивался, “Schlosshotel”). До Интерлакена он, как и Павел, отправляется на лодке. Причем на обратном пути на озере началось волнение, и почтовая лодка чуть было не становится последним пристанищем будущего автора «Писем русского путешественника»: «Валы играли нашею лодкою, как шариком. Три женщины, бывшие со мною, беспрестанно кричали; одна из них упала в обморок, и мы с трудом смогли привести ее в чувство. Что принадлежит до меня, то я нимало не боялся, а еще веселился волнами, которые разбивались о каменные берега».

По следам «генерала русских путешественников» сюда устремляется русская аристократия. Герцен: «Тунское озеро сделалось цистерной, около которой насели наши туристы высшего полета. Fremden-Liste словно выписан из “Памятной книжки”: министры и тузы, генералы всех оружий и даже тайной полиции отмечены в нем. В садах отелей наслаждаются сановники, mit Weib und Kind, природой и в их столовой – ее дарами. “Вы через Гемми или Гримзель?” – спрашивает англичанка англичанку. “Вы в „Jungfrauenblick’e“ или в „Виктории“ остановились?” – спрашивает русская русскую. “Вот и Jungfrau!” – говорит англичанка. “Вот и Рейтерн” (министр финансов), – говорит русская…»

Изобилие экзотических титулов в книгах гостей приводит подчас к забавным анекдотам. Тютчев проводит здесь с Денисьевой и детьми лето 1862 года. «В Туне я послужил поводом к странному недоразумению, – пишет поэт дочери Дарье. – Какие-то тупоумные англичане, прочитав в книге приезжих мое имя, за которым следовало звание камергера, и, как видно, разобрав в моих каракулях лишь слова: “императора всероссийского”, вообразили, будто сам российский император, собственной персоной, находится инкогнито в гостинице Бельвю в Туне; и они столь успешно распустили этот слух, что вечером оркестр гостиницы не преминул, из чувства почтения к августейшему гостю, сыграть “Боже, царя храни…”. Однако в конце концов им пришлось разувериться в своем заблуждении…»

Кстати, в этой же гостинице «Бельвю» (“Bellevue”, гостиница была открыта в 1834 году и работала до 1980-го) останавливался за два десятилетия до Тютчева Николай Станкевич: «…И вид из окна был так хорош, что мы долго не решались идти спать. Полный месяц светил над рекою, и черные, угловатые горы резко отделялись на чистом небе – и я не запомню такой картины!»

Селения по берегам Тунского озера становятся к концу XIX века излюбленным местом проведения каникул как для учившихся в швейцарских университетах русских студентов, так и для туристов из России. В Шпице (Spiez), например, летом 1897 года отдыхает мать Ленина с младшей дочкой Марией. На год раньше по этим местам прогуливается супруга профессора математики Московского университета со своим шестнадцатилетним сыном, Андреем Бугаевым. Владимир Медем, один из лидеров Бунда, называет в своих воспоминаниях Шпиц «летней резиденцией» русской бернской колонии.