Михаил Шишкин - Русская Швейцария Страница 97

«Бароната» становится центром притяжения для революционеров из самых разных стран, в том числе здесь нередко появляются гости из России, так, например, к Бакунину в Локарно приезжает Ткачев – вдохновитель террора. Однако к посетителям с родины Бакунин относится скептически. «Да что русские?! – говорит Бакунин еще одному гостю Баронаты, бежавшему с сибирского этапа народнику-каторжнику Дебогорию-Мокриевичу. – Всегда они отличались стадными свойствами! Теперь они все анархисты! На анархию мода пошла. А пройдет несколько лет – и может быть, ни одного анархиста среди них не будет!»

«Жизнь в Баронате, – вспоминает Кутузова, – организовалась сама собой по коммунистическим принципам. Все необходимые работы делились по возможности поровну: мужчины работали в лесу, пилили дрова, косили, заботились об огороде, который давал нам достаточно овощей, ягод, каштанов и фруктов. Мы держали также кур и коров. По принятому в Италии обычаю мужчины ухаживают за скотом, и Кафиеро сам кормил корову и доил ее. Женщины стирали, готовили, мыли посуду и делали всевозможную работу по дому».

За повседневными заботами не забывается и главная цель: «Расположенная всего в двух часах на пароходе по Лаго-Маджоре от итальянской границы Бароната, – продолжает Кутузова, – была удобным местом для проведения собраний и приема преследуемых полицией революционеров: они могли быть уверены, что найдут здесь временное убежище».

В это время итальянцы готовят «большое дело», и Кутузова, включившись с душой в работу мужа, перевозит в Италию закупленный в Швейцарии динамит – под юбкой, – «зашитый в полотенце, которое я обвязала вокруг талии».

Сентябрь и октябрь 1873 года Бакунин проводит в Берне, где проходит лечение у своего знакомого врача Фохта. В это время выходит брошюра Генерального совета Интернационала против Бакунина и его «Альянса». 25 сентября Бакунин публикует в “Journal de Genève” ответ, в котором все обвинения называет клеветой и заявляет о своем решении отойти от активной политической деятельности. Все последние события вызывают в Бакунине, по его словам, «глубокое отвращение к общественной жизни. С меня этого довольно, и я, проведший всю жизнь в борьбе, я от нее устал. Мне больше шестидесяти лет, и болезнь сердца, ухудшающаяся с годами, делает мне жизнь все труднее… Поэтому я удаляюсь с арены борьбы и требую у моих милых современников только одного – забвения. Отныне я не нарушу ничьего покоя, пусть же и меня оставят в покое».

Его близкими это поразившее мир письмо воспринимается как тактическая уловка, сам же Бакунин действительно живет на своей вилле, как ушедший на пенсион буржуа. Расходы, несмотря на вышеприведенное описание Кутузовой, огромны, но никто денег не считает. Большую часть средств поглощают строительные работы – возведение огромного дома, проведение дороги, которая прорубается нанятыми рабочими в скале. Несостоявшийся русский помещик в отсутствие Кафиеро, отправившегося также в Россию, строит с размахом. Его непрактичностью пользуются архитектор и подрядчики. Бакунин ожидает возвращения жены из России и одержим мыслью встретить ее в земном парадизе фейерверком.

Отъезд Кафиеро в Россию вызван вполне драматическими обстоятельствами. Олимпия Кутузова, став подругой жизни Кафиеро, возвращается в Россию, чтобы ухаживать за больной матерью, и когда хочет вернуться в Швейцарию – ее не выпускают. Кафиеро бросается в мае 1874 года выручать из России подругу. В Петербурге в итальянском посольстве они женятся, и в июле того же года оба возвращаются в Локарно, где по возвращении им предстает картина хаоса и разорения. От огромного наследства за несколько месяцев хозяйничанья Бакунина не остается ничего.

Сажин-Росс, приехавший из Цюриха, пытается навести хоть какой-то порядок в денежных делах. «Из разговоров с ними я вполне убедился, – читаем в его воспоминаниях о вилле Кафиеро, – что ни он, ни Бакунин совсем не следили за работами, не подсчитывали расходов, а когда я подвел приблизительные итоги всего, что израсходовано, то оба они были в немалой степени удивлены большими расходами, главной причиной которых были их неряшливость, непрактичность, бестолковость».

В том же июле приезжает из России Антония со своим отцом Ксаверием Квятковским и уже с тремя детьми. Будучи в полной уверенности, что, как уверял ее Бакунин, вилла принадлежит им, она неприятно удивлена, увидев большое количество проживающих в ее доме людей.

«Для нас она была совершенно чужим человеком, – вспоминает Сажин-Росс. – И вот этот-то чужой человек внезапно врывается в нашу среду и заявляет нам, что Бароната со всем, что в ней есть, принадлежит ей, что она хозяйка, а все остальные – пришлые, посторонние люди, и что она терпит их присутствие здесь только из уважения и снисхождения к своему старому мужу». Назревает конфликт – Антония требует от Кафиеро очистить комнату, которую тот занимал с женой, поскольку ей нужно это помещение. 15 июля происходит объяснение между Бакуниным, с одной стороны, и Сажиным с Кафиеро – с другой. Против Бакунина выдвигается обвинение в бессмысленной растрате денег, предназначенных для революционной деятельности. На обвинителей сперва обрушиваются гром и молнии, затем Бакунин признает свою вину.

Объяснение с Кафиеро становится сокрушительным ударом для старого революционера. В дневнике он записывает с болью: «Я имел еще слабость принять от него (Кафиеро) обещание обеспечить тем или иным способом участь моей семьи после моей смерти». Еще одна запись, датированная «15 среда – 25 суббота»: «Душевные муки. Кафиеро всё более злобится. Росс всё более разоблачается… Вечером 25-го я составил акт об уступке Баронаты Карлу… и решил выехать в Болонью».

Всё кончается тем, что 25 июля Бакунин передает юридические права на виллу Кафиеро. Еще через два дня он отправляется, не сказав ничего жене, в Италию, где собирается принять участие в готовящемся восстании, с тем чтобы погибнуть и тем искупить свою вину перед революцией. Только с дороги, из Шплюгена (Splügen), где он останавливается в гостинице «Боденхаус» (“Bodenhaus”), Бакунин посылает письмо своей жене, назвав его «Оправдательной запиской», в котором сообщает о своем решении умереть в бою на баррикаде и которое заканчивает словами: «Я ничего больше не должен принимать от Кафиеро, даже его забот о моей семье после моей смерти. Я не должен, не хочу больше обманывать Антонию, а ее достоинство и гордость подскажут, как ей надлежит поступить… А теперь, друзья мои, мне остается только умереть. Прощайте!.. Антония, не проклинай меня, прости меня. Я умру, благословляя тебя и наших дорогих детей».

Болонский мятеж, подготовленный членами бакунинского «Альянса» и закончившийся фарсом, становится заключительным аккордом революционной деятельности Бакунина. 3 августа в Болонье распространяется воззвание: «Первый долг раба – восстать. Первый долг солдата – дезертировать. Пролетарии, подымайтесь!» И здесь не обходится без доносчика – восстание подвергается разгрому, даже не начавшись. Бакунин записывает в дневнике: «Неудача. Страшная ночь с 7-го на 8-е. Револьвер. Смерть под рукой. Приходят один за другим Лю, Сильвио, Берарди, Нья… Остался один с 3 до 4. В 4 смерть… В 3 ч. 40 м. утра является Сильвио и не дает мне умереть». В одежде деревенского священника, в больших очках, с палкой и корзиной, полной яиц, Бакунин бежит из Болоньи.

Пока Бакунин в Италии, Сажин в Баронате говорит с его женой и, по сути, выгоняет Антонию из дома. Она уезжает с детьми и отцом к Гамбуцци в Неаполь.

На обратном пути из Италии 14 августа Бакунин снова останавливается в той же гостинице в Шплюгене. Здесь он живет какое-то время – ему некуда возвратиться. Он снова бездомный и одинокий. Бакунин телеграфирует Кафиеро, настаивает на встрече, но тот не отвечает. Вместо него появляется Сажин. Запись Бакунина в дневнике 21 августа: «Приезжает Росс, остервенелый и фальшивый, как каналья… 22-го суббота. Росс крайне раздосадован. Он уезжает после обеда. Я снова один». А вот отрывок из воспоминаний Сажина: «Здесь же впервые Бакунин сказал мне, что отныне он решительно отстраняется от всяких революционных дел, что он стар, устал, болен, что теперь он вполне искренне решил уйти в частную жизнь, что, конечно, он никогда не откажется быть нашим советником, делиться с нами своею опытностью, своими знаниями, но что для активной деятельности у него нет ни силы, ни энергии».

Кафиеро соглашается на личное свидание и назначает его в Сьерре (Sierre). Встреча состоялась 30 августа. Бакунин опять вынужден обратиться к своему благодетелю Кафиеро с просьбой о деньгах.

По словам Бакунина, разговор был «чисто политический», оба были «холодны как лед». Речь шла о деньгах. Стареющий Бакунин, изгнанный из Баронаты и подавленный неудачей восстания в Болонье, вынужден снова униженно просить денег для существования: «Я заявил, что… принял бесповоротное решение окончательно удалиться от политической жизни и деятельности, как явной, так и тайной, и отдаться исключительно семейной жизни и личным делам… Отклонив, как и следовало, предложенную мне пенсию, попросил у него заимообразно пять тысяч франков с уплатой в два года и из 6 %. Он весьма любезно согласился на это». Разумеется, ни о какой «уплате» впоследствии не было и речи.