Лев Вершинин - Гопакиада

Лев Вершинин

Гопакиада

Глава I

Малая Земля

Целина

Начнем с азов.

Богатые и процветающие — хотя и постоянно разоряемые своими же родимыми Рюриковичами, оспаривавшими друг у дружки право на великий Киевский стол и прочие вкусности, — земли южнорусских княжеств после прихода татар стали Диким Полем. Не пустыней, поскольку, хотя города и лежали в руинах, какое-то все же население имелось: туда-сюда бродили кочевники; кое-где — в самых укромных лощинках — ютились особо склонные к экстремальным условиям существования хлеборобы. Считалось даже (по крайней мере de jure), что на территории эти распространяется власть сидевшего в Сарае-Берке хана. Но по факту, повторяю, — Дикое Поле. И только.

В первой половине XIV века, однако, началась Реконкиста. Формально — литовская, фактически — русская, поскольку в Великом Княжестве Литовском, ставшем после присоединения нескольких русских княжеств региональной сверхдержавой, «этнические» литовцы-аукштайты, хоть и считались элитой, однако терялись в основном массиве славянского (и, разумеется, православного) населения. Они не очень тому радовались, пытались как-то противостоять, но лекарство оказалось хуже болезни. Стараясь не обрусеть, «коренная» Литва полонизировалась, хоть и не очень быстро, но неуклонно; попытка «православной партии» сломать тенденцию закончилась в 1435 году поражением при Вилькомире, после чего приоритет Костела в Княжестве стал фактом. Однако смирившись с поражением, магнаты (князья русского и русско-литовского происхождения) не только сохраняли ведущие позиции при великокняжеском дворе, но и были приняты на равных знатью Польши.

К исходу XV века на правом — своими силами отвоеванном у татар — берегу Днепра в руках князей Острожских, Чарторижских и прочих, уровнем чуть пониже, сосредоточилось не менее половины земельного фонда ВКЛ, а владения князей Вишневецких на левом берегу Славутича, по мнению ряда историков, превратились даже в некий зародыш теоретически возможного государства. В своих имениях — завоеванных в «частном» порядке, без всякой помощи государства и даже без официального дозволения великого князя — магнаты были, в сущности, абсолютными монархами, имели частные суды с правом вынесения смертных приговоров, частные армии и едва ли не собственные монетные дворы.

Но — что правда, то правда — властью не злоупотребляли. Пустынные земли нуждались в населении, так что магнаты рассылали вербовщиков по всему свету, прельщая потенциальных подданных разнообразными льготами, и, отдадим им должное, слово держали. Жилось в их владениях сытнее и даже вольнее, чем в более «цивилизованных» краях; крепостного права — ни в его жутковатом польском варианте, ни в каком-либо еще — не было. А что намного опаснее, чем в той же Польше (татары же вокруг!), так за все надо платить, так что новоселы привыкли пахать, не расставаясь с саблей и самопалом.

В итоге, как правило, налеты степняков княжеские дружины с помощью населения довольно успешно отражали, магнаты слыли «отцами родными», людишки ели, пили, плодились и размножались, города понемногу приходили в порядок, — и уже к началу XVI века земли будущей Украины стали самыми процветающими и доходными территориями Великого Княжества. Правда, старое поколение магнатов, упорно державшееся православия, постепенно уходило со сцены, а новое, понюхавшее «европейских ценностей», все больше уходило в католики и, соответственно, в поляки, но подданным веру менять не приказывали. Обстановка в целом была нормальная.

Однако имелся и некий «фактор нестабильности».

Степи Северного Причерноморья даже в лучшие времена трудно было назвать островком мира и спокойствия. Этническая каша на пространстве от Днестра до Дона была еще та. С древнейших времен там кипел котел племен: переселенцы шли волнами — с востока на запад, вытесняя прежних хозяев; кто-то уходил, кто-то оставался, подчинившись новым владыкам; а потом и победители сами становились побежденными. Остатки древних сарматов, аланы, адыги, роль потомков булгар и хазар, а тем паче — более поздних пришельцев типа «черных клобуков» (каракалпаков, между прочим), торков и берендеев, бежавших по разным причинам из родных мест, осевших под боком у Руси, и, не имея сил воевать, ушедших под русский «зонтик»… Короче, те самые бродяги-бродники», которых позже Грушевский назовет «українською людністю», хотя в те времена понятия «Украина» еще и в проекте не было.

На самом деле о бродниках, не оставивших по себе ни материальных, ни письменных источников, мы ничего толком не знаем. Кроме (как из русских летописей, так и из византийских, венгерских и польских документов) того, что они были, делили степь с половцами («Cumania et Brodnic terra…»), быстро обрусели и были истово православными. Настолько истово, что папские легаты, в XIII веке пытавшиеся учить степняков «правильной» вере, вернувшись, огорченно докладывали Святому Престолу: не выходит; дикари «весьма верны схизме».

А потом бродники исчезли. Зато появились «казаки». Что на всех тюркских языках означает одно и то же — «вольные, не имеющие хозяина люди». Термин, кстати, ни в коем случае не связанный с конкретным этносом, а собирательный и достаточно многозначный; к примеру, тогда же «казаки» (звучало слово чуть-чуть иначе, но это чистая фонетика) объявились и на востоке Великой Степи, где несколько кипчакских родов ушли из-под власти Шейбанидов, основав собственную, Казахскую, Орду. Что же до наших баранов, то их новое имечко возникло, скорее всего, в недрах татарского военного ведомства, как определение наемных отрядов, состоящих из всякого рода добровольцев, нанимавшихся на временную службу (в отличие от «огланов» — профессиональных воинов, и «сарбазов» — подданных хана, подлежавших призыву).

Орде казаки служили честно, однако — в силу религиозных разногласий — льнули — чем дальше, тем больше — к литовско-русским магнатам, оседая в пределах их владений или поблизости, чему те, учитывая сложности жизни на фронтире, были только рады. Некоторые нанимались в магнатские дружины, расплачиваясь службой за землю и покровительство, большинство предпочитало вести вольную жизнь на степных хуторках («зимовках»).

Однако «вольная» не означает спокойная. Большая Орда распадалась, в Диком Поле начался новый передел сфер влияния, пастбищ, колодцев, — короче, дрались все со всеми и по всем поводам. Набеги и междоусобицы стали нормой жизни, никто не был ни лучше, ни хуже, и казачество было полноценной составной этого хаоса, ни от кого не прося поблажек и никому их не давая. А поскольку один в поле не воин, приходилось понемногу организовываться по-новому. Укрупняться, так сказать, и структуризироваться. Возникли сторожевые городки («сечи»), очень похожие на «засеки» XI–XIII веков, где несли постоянное дежурство гарнизоны («коши») — полная аналогия с татарскими «хошунами», от них и взявшие название.

Причем — наряду с солидными «зимовыми» казаками, ездившими на сечи вахтовым методом (на периоды весенне-осенних обострений активности кочевников) — появились и «кошевые» казаки, жившие на сечах постоянно. Позже они сами объявят себя «солью казачества», но по факту был это либо молодняк, доказывавший себе и взрослым, что не лыком шит, либо социальные отбросы, не способные к нормальной жизни и признававшие только свои — параллельные писаному закону — понятия.

В частности, обязательными условиями для приема в кош на постоянной основе были отсутствие семьи и какой-либо собственности, изучение особого внутреннего языка («фени»), обязательное получение особого имени (клички), как правило, весьма показательной, типа «Беда», «Убийбатько», «Волоцюга» и «Перебий-Нога». Короче говоря, все признаки одинакового во все времена криминального сообщества. В том числе и традиция (идущая, впрочем, еще от бродников) спокойного восприятия чужаков, неважно, какого роду-племени, но при обязательном условии принятия ими православия.

Учитывая контингент, ясно, что кроме основных «понятий», регулирующих жизнь на предмет предотвращения полного беспредела, была крайне изменчивая воля «толковища» (круга). «Всенародно избранных» атаманов по малейшей прихоти и, как правило, спьяну (трезвых в спокойные времена почти не водилось) меняли как перчатки, а то и рвали на куски.

Единственное, но очень важное отличие «сечей» от современного им парижского «Двора Чудес» или позднейших воровских малин, приближающее их, скорее, к пиратским базам Карибского моря вроде Тортуги, была в связи с перманентной степной угрозой — перманентная же мобилизационная готовность. В период военных действий власть «авторитета» — атамана была диктаторской; за попытку вручить ему «черную метку» в походе ставили на перо без базара. При этом справедливости ради отметим: «военное время» подразумевало не только защиту от «злых татаровей»; казаки и сами были крайне малоприятными соседями, так что определить, кто кого обижал больше, достаточно сложно. И те и другие жили набегами.