Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Т.3. Грабители морей. Парии человечества. Питкернское преступление

Луи Жаколио

Грабители морей

ПРЕДИСЛОВИЕ

к первому переводу на русский язык

ФАБУЛА «ГРАБИТЕЛЕЙ МОРЕЙ», КАК, ВПРОЧЕМ, и других романов Луи Жаколио, основана на исторически достоверных фактах.

Это — история одного пиратского общества, образовавшегося в Лондоне в конце XVIII века, когда брожение умов, вызванное Великой французской революцией, распространилось по всей Европе рядом войн, закончившихся потом наполеоновской эпопеей.

Пользуясь всеобщей смутой и благодаря недюжинным способностям своих вождей, это преступное общество разрослось в могучую организацию, объединявшую разбойников всех стран; оно располагало собственной армией, имело свой флот, которые не только производили нападения на мирных купцов, но отваживались вступать в бой и с регулярными войсками.

Разбойники наводили ужас на всех; паника увеличивалась еще более благодаря таинственности, которая скрывала все пиратские дела, — для большей безопасности злодеи истребляли всех до единого свидетелей своих кровавых дел. Европейские правительства должны были приложить немало усилий, чтобы справиться с неуловимым грозным врагом и раскрыть эту преступную организацию.

Когда наконец маска была сброшена, все с изумлением узнали, что преступники имели в Лондоне сообщников во всех классах общества; судебный процесс 1828 года выявил, что в сговоре с ними был замешан даже один адмирал, английский лорд. Дерзость разбойников доходила до того, что, пользуясь внутренними раздорами, происходившими в Швеции, они задумали посадить одного из своих сообщников на шведский престол. Дерзкая попытка, однако, не удалась; шведы призвали на престол наполеоновского маршала Бернадота, родоначальника ныне царствующей в Швеции династии.

В «Грабителях морей» автор с обычным мастерством раскрывает перед читателями эту фантастическую на первый взгляд, а на самом деле строго достоверную историю XVIII века и борьбу пиратов с европейскими правительствами.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Пираты Мальстрема

I

СОЛНЦЕ В ВИДЕ БАГРОВОГО ШАРА САДИЛОСЬ за мыс Нордкап, огненным светом своим озаряя и как бы даже воспламеняя высокие ледники Гренландии и равнины Лапландии. Дул штормовой северный ветер; высокие, сердитые волны Ледовитого океана разбивались о бесчисленные островки и подводные скалы, окружающие северную оконечность Скандинавии и образующие вокруг земли как бы пояс из пены, преграждающий к ней всякий доступ. Невозможно было разглядеть ни одного пригодного для прохода местечка среди этих бурлящих и клокочущих масс воды, налетавших со всех сторон, сталкивавшихся друг с дружкой в водовороте между скалами и то низвергавшихся вниз, образуя черные бездны, то, подобно смерчам, вздымавшихся вверх до самого неба. Разве только прибрежный рыбак, знакомый со всеми местными входами и выходами, решился бы, застигнутый бурей, пройти, спасаясь от нее, через эти опасные лабиринты.

А между тем в сумерках догорающего дня можно было разглядеть здесь какой-то корабль, — судя по оснастке, бриг, и, по-видимому, из Ботнического залива, — делавший неимоверные усилия, чтобы выйти в море, одолеть ветер и волны, толкавшие его прямо к скалам. Корабль маневрировал прекрасно — было видно, что его ведет опытный капитан, следовательно, не небрежностью командира объяснялось то, что судно попало в такое опасное положение. Вернее всего, его загнал сюда непредвиденный шквал, вдруг подхвативший и понесший корабль на эту грозную линию утесов, предательски скрытую под широким плащом седой пены.

Трудна, не под силу была кораблю эта борьба с разыгравшимися стихиями. Волны бросали его из стороны в сторону, как ореховую скорлупу. Вода переливалась через всю палубу от одного конца до другого, и люди хватались за веревки, за что попало, чтобы не быть унесенными в море. Команда из шестидесяти или около того матросов выбивалась из сил.

На мостике, держась за перила, стояли двое мужчин и с тревогой наблюдали за погодой и маневрами корабля.

Один из них был капитан — он приставил к губам рупор, чтобы, отдавая команды, перекрывать рев урагана. Нахмурив брови, устремив взгляд на горизонт, покрытый тяжелыми тучами, в которых медно-красным отблеском отражался уже гаснувший свет последних лучей закатившегося солнца, он стоял внешне совершенно спокойно, как если бы погода была самая тихая и благоприятная. Зато его товарищ, с ног до головы закутанный в морской плащ с поднятым капюшоном, был возбужден и взволнован до крайних пределов.

— Это все ты виноват, Ингольф, — неустанно твердил он капитану. — Всему виной твоя глупая осторожность, твоя ужасная флегматичность. Приди мы часом раньше, проход был бы свободен, потому что в то время этот чертов ветер еще не поднимался, и плыли бы мы теперь совершенно благополучно по закрытому от ветра фиорду.

— Заладил одно! — отозвался Ингольф. — Жаль только, Над, что этим ты делу нисколько не поможешь, и ветер не переменится от этого ни на одну четверть… что, впрочем, было бы для нас спасением.

— Что ты говоришь?

— Говорю, что если через полчаса ветер не переменится, то мы погибли.

— Погибли! — с ужасом воскликнул тот, кого капитан назвал Надом (уменьшительно от Надод). — Как погибли?!

— Очень просто, — отвечал Ингольф так спокойно, как если бы он сидел где-нибудь в безопасном месте на твердой земле и потягивал из стакана норвежский эль. — Я все средства, все маневры перепробовал. Скоро, пожалуй, придется рубить мачты.

— Как же быть?

— Никак. Разве с такой бурей можно бороться? Через полчаса, если так будет продолжаться, — пиши пропало.

— Послушай, ведь ты такой опытный… Неужели ты не можешь ничего придумать?..

— Так что же можно придумать? Средство идти против ветра, когда он вместе с течением несет тебя к берегу?.. Нет, братец, тут никакая опытность не поможет.

— По-твоему, стало быть, мы бесповоротно осуждены?

— Да, если в течение получаса ничего не случится.

— Значит, ты надеешься только на чудо?

— Чудо тут ни при чем. Нас губит не чудо, а буря, и спасти корабль может самая естественная перемена ветра, помимо всяких чудес. Нужно только, чтобы эта перемена наступила в известный срок.

— Неужели ты будешь спокойно ждать?..

— Да ведь больше нечего и делать. А твое предложение меня только смешит, — добавил Ингольф с обычным для него беззвучным смехом.

— И вот результат экспедиции, которая должна была принести нам тридцать миллионов!.. Быть может, даже больше — несметное богатство!.. Гибель — и когда же?! Почти у самой пристани!

Над помолчал, потом продолжал, понизив голос и грозно хмурясь:

— И даже это бы ничего. Бог с ним, с золотом, с богатством!.. Но ждать этой минуты двадцать лет — и вдруг умереть, когда желанная месть так близка, так возможна!.. Вот что ужасно.

— А мне, напротив, это даже приятнее, — возразил Ингольф. — Смерть на виселице или во время погони за каким-нибудь купеческим кораблишкой, во всяком случае, менее почетна, чем гибель в борьбе за тридцать миллионов. Такая гибель вполне достойна пирата Ингольфа Проклятого, не говоря уж о том, что свою долю из тридцати миллионов я бросаю не в Каттегат.

Пират засмеялся собственной остроте, заключавшейся в непереводимой игре слов. Известно, что Каттегатом называется пролив, соединяющий Северное море с Балтийским. По-шведски это название значит Кошачья нора.

— Стало быть, ты еще надеешься? — спросил Надод, цепляясь за его слова, как за последнюю соломинку.

— Говорят же тебе, ветер капризен, как женщина, и может перемениться с минуты на минуту. Да и вообще в море никогда нельзя знать, что последует через мгновение. Достаточно, например, пойти дождю из тех больших туч вон там, на западе, чтобы море успокоилось до некоторой степени.

— Есть ли надежда, что это случится, прежде чем наступит роковой момент?

— Трудно сказать. Очень может быть, что закат солнца охладит атмосферу, вызовет из облаков дождь; но когда это случится — через пять минут или через час? Вот чего не угадает даже самый опытный моряк.

Между тем буря усиливалась. Шквалы налетали такие, что «Ральф» — так назывался бриг — почти совсем ложился штирбортом на воду. Самый опытный мореплаватель — и тот безошибочно решил бы, что надежды на спасение нет.

Чтобы лучше видеть происходящее на море, Надод откинул с головы капюшон. Наружность у этого человека была самая отталкивающая. Сложения он был атлетического, широкоплечий, с бычьей шеей, на которой сидела безобразная голова, слишком громадная даже для такого большого тела. Все лицо его почти сплошь покрывала жесткая, как кабанья щетина, красно-рыжая борода, соединяясь с волосами того же оттенка, закрывавшими лоб по самые брови и падавшими сзади на плечи, словно львиная грива. Губастый зверский рот с широким разрезом, усаженный огромными зубами, и широкий плоский нос с придавленными ноздрями довершали сходство Надода с хозяином Атласских горных лесов, только в фигуре пирата не было той величественности, которую обыкновенно приписывают царю зверей. Напротив, вся наружность Надода говорила о самых низменных инстинктах и страстях, лишенных малейшего намека на благородство. Отвратительное впечатление, производимое этой физиономией, усугублялось еще тем, что левый глаз, вероятно из-за какого-нибудь несчастного случая, почти совсем выкатился из своей орбиты и остался в таком положении навсегда, неподвижный, мутный, с каким-то пристальным, сатанинским каменным взглядом. Невозможно передать словами то ужасное впечатление, которое производил на всякого этот мрачный потухший взгляд.